секретарю: «Чекисты перебарщивают, компрометируют партию, ее руководителей, партийный аппарат».
И Брежнев, как в случае с первым секретарем Краснодарского обкома Медуновым, уличенным во взятках, скажет Андропову:
— Юра, этого делать нельзя. Они руководители большой партийной организации. Люди им верят, а мы их под суд?
И Мелкумов вскоре покинул Узбекистан и отправился представлять КГБ в Болгарию. Рашидов своего добился.
В октябре 1982 года в Москве арестовали директора «елисеевского» гастронома Юрия Соколова, бывшего шофера все того же первого секретаря Московского горкома партии Виктора Гришина. Вскоре застрелился Сергей Нониев, директор «смоленского» гастронома, что возле метро «Смоленская». Московская торговля, которую тогда возглавлял Трегубов, оказалась изъеденной коррупционерами. Стоило чекистам потянуть за одну нить, как задергалась вся сеть. Но лидер московских коммунистов Виктор Гришин настороже. Он хладнокровно ставит пределы следственной инициативе КГБ: «Москва борется, чтобы стать образцовым коммунистическим городом, и должна быть вне подозрений».
«О необходимости борьбы с преступностью в сфере экономики все настойчивее напоминали руководители органов безопасности республик, об этом повсеместно говорили с трибун всесоюзных совещаний. Коррупция, взяточничество, приписки наблюдались в Узбекистане, Грузии и других республиках. Да и в самой Москве этого было предостаточно. Бацилла коррупции разъедала власть, партия теряла авторитет в народе. Естественно, тема эта не раз обсуждалась в КГБ, и в нашем 5-м управлении, конечно, тоже. Коррупция становилась серьезной политической проблемой. Под знаменем борьбы с этим злом сплачивались те, кто тайно лелеял надежду покончить с советской властью, подорвать ее устои. Голоса общественности, все чаще требовавшие поручить борьбу с коррупцией КГБ, к сожалению, не были услышаны. А борьба эта наталкивалась на огромные трудности, и, несмотря на то, что органы безопасности пытались использовать все возможности, должен признаться: ощутимых результатов добиться не смогли».
Бобков советуется с Андроповым и готовит записку в ЦК партии. В ней по тем временам радикальные предложения: обратиться с открытым письмом ко всем коммунистам, в котором честно показать уровень коррупции в стране, всю опасность ее для судьбы государства, привлечь общественность к борьбе с коррупционерами и казнокрадами, и одновременно выстроить систему контроля над доходами.
Среди московской интеллигенции созрела идея создания общественного комитета по борьбе с коррупцией. Но как же она напугала партийные власти: какая-то независимая организация начнет бороться с коррупцией? А как далеко она пойдет? И будет ли управляема? Нет, лучше с такими идеями не связываться.
Записка КГБ, которая поддерживала инициативу общественности вкупе с антикоррупционными предложениями самого комитета, попав в ЦК, год бродила по отделам, высыхая и съеживаясь на столах партийных чиновников. Наконец, родился документ, который никого ни к чему не обязывал.
Бобков прекрасно понимал, что самая опасная сила, грызущая советский строй, — не крикливые диссиденты, не оголтелые националисты, не рыцари психологической войны из ЦРУ, а верхушка компартии, партийные деятели и чиновники разного ранга. В тяжелых раздумьях пришла простая, но, по сути, революционная мысль: «По всем коренным вопросам, определяющим нашу жизнь, руководство партии, лишь на словах опиравшееся на ленинское учение, вело страну в противоположную сторону».
Видные коммунисты, ставшие по делам и мировоззрению антикоммунистами, и в Центральном Комитете, и в областях и республиках не испытывали боязни перед органами безопасности. Был приказ председателя КГБ СССР, определяющий категории лиц, которые не могут проходить как объекты оперативной разработки. К этим категориям относилась вся руководящая номенклатура.
«Что касается разработки руководящих кадров, то после смерти Сталина ЦК партии принял специальное постановление, на основании которого в КГБ был издан приказ, регламентирующий нашу работу. Прослушивание телефонных разговоров, наружное наблюдение запрещались, начиная с члена бюро райкома партии, с первого секретаря райкома комсомола и профсоюзного руководителя района. Конечно, такие жесткие ограничения сказались на нашей оперативной деятельности. Санкцию на прослушивание советского гражданина мог дать только первый заместитель председателя КГБ СССР, а иностранного гражданина — начальник соответствующего управления КГБ. А вот вести работу по партийному деятелю мы могли только с разрешения соответствующего партийного органа. А ведь тенденция разложения партийного аппарата уже вовсю свирепствовала».
Если в ходе оперативных действий (»наружка», прослушивание, агентурные данные) в отношении определенных лиц в поле зрения чекистов вдруг попадал партийный деятель, то, чтобы дело получило дальнейший ход, оперативный работник должен был представить все документы и материалы в следственный отдел КГБ. Там скрупулезно высчитывали, выверяли и редко когда эпизоды дела с участием представителей партноменклатуры получали развитие. Чаще всего они сразу прекращались. Нередки были случаи, когда начальники отделов, сталкиваясь в оперативных делах с номенклатурными работниками, советовали своему сотруднику: «Выбрось к черту эту разработку».
Партийная номенклатура вывела себя из-под правоохранительных органов, поэтому уже не заботилась ни о чистоте своих взглядов, ни о чистоте своих дел. На судьбу Советского Союза в значительной мере повлияло разложение руководителей партии и государства. А усилия Пятого управления по нейтрализации этих кадров натыкались на все тот же пресловутый «номенклатурный» принцип — «партию не трожь!».
Но здесь выясняется другое. Хотя руководящая номенклатура и обезопасила себя от КГБ, но не от ЦРУ и американского Агентства национальной безопасности. Установленный этим Агентством контроль над электронными коммуникациями по всему миру позволил чуть ли не с середины 70-х годов вести мониторинг телефонных разговоров и радиопереговоров. Американские ветераны спецслужб утверждают, что уже тогда это агентство нашло код к радиотелефонам, установленным в автомобилях «ЗИЛ», на которых перемещалась советская верхушка, и в течение нескольких лет слушали переговоры членов Политбюро. Использовались и другие методы познания советской элиты.
«Американские бизнесмены стали важным источником информации... Особенно хорошие информаторы... по возвращении из Советского Союза писали рапорты и звонили по специальному номеру в управление... Многих бизнесменов, помогающих управлению, приглашали в Лэнгли на «совещание директоров». В 1984 году через семинары... проводимые небольшими группами в отделах ЦРУ, прошли почти 200 человек. Перед ними обычно выступал сам Кейси (директор ЦРУ. — Э. М.). Рассказав о том, что грозит современному миру, он приступал к делу: «Директора корпораций оказали управлению неоценимую услугу. Они не только сообщали информацию, но и указывали нам на тех граждан в других государствах, которые могли быть полезными...»
Те граждане из руководящих верхов, которые могли быть полезны, вероятно, и были кандидатами в «агенты влияния» и в «нетрадиционные источники», которых не вербовали, но приобретали и воспитывали. И которые стали основой «пятой колонны» в СССР наряду с теми «номенклатурными» коммунистами, которые давно похоронили коммунистические идеи и были одержимы только карьерой и личным благосостоянием. Такие коммунисты, начиная с секретарей обкомов партии, были на учете в фондах ЦРУ, которыми занимался Алан Уайттэкер, профессор-психолог, обрабатывавший информацию о советских руководящих деятелях.
КГБ не разрабатывало их из-за партийных запретов. Их разрабатывало ЦРУ. И в годы кризиса советского общества, в годы перестройки в СССР, ЦРУ знало, чего ждать от лидеров компартии и государства. Не в деталях, но в общих контурах можно было прогнозировать, как поведут себя в чрезвычайное время секретарь столичного горкома, министр иностранных дел, секретарь ЦК партии Союза или секретарь ЦК компартии Украины — республики в составе СССР.
«19 августа I991 года, во время путча ГКЧП, за спиной у Ельцина стояли сотрудники американского посольства. Они приносили ему расшифрованные шифротелеграммы Генштаба СССР, министра обороны СССР Язова, члена ГКЧП, и направляли Ельцина в его тактических решениях в борьбе с гэкачепистами».
Но Ельцина КГБ не разрабатывал.
«Выходит, он знал...»
В конце 1990 года Бобков спешно разрабатывает план сохранения советской власти в Латвии. Меры намечались решительные, но в границах закона. О плане доложили Горбачеву. Он одобрил. Но Бобков с председателем КГБ Крючковым настояли, чтобы он их принял.
«Мы считали, что Горбачев должен знать суть акции, осуществляемой по его указанию, видеть ее возможные последствия и как Президент дать на нее правовое согласие. Не скрою, что к тому времени Президент уже успел зарекомендовать себя «неведающим о том, что происходит в стране», если общественность хотела иметь достоверную информацию. Для него «как снег на голову» обрушились события в Тбилиси в апреле 1989 года, он «не знал» о том, что вот-вот вспыхнет карабахский конфликт, да и в других случаях уклонялся от того, чтобы принять на себя хотя бы малую часть ответственности за происходящее в стране. А посему, когда он сказал В. А. Крючкову, доложившему ему о готовности к проведению акции: «Действуйте!» мы попросили его принять нас для подробного доклада.
И доложили. Получили одобрение. Особенно настойчив был Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. Он сказал даже, что хорошо бы эту акцию начать с Грузии, где у власти был Гамсахурдия.
Но здесь вышла заминка. Мы попросили не только устного разрешения. Горбачев и Шеварднадзе высказали удивление.
