праву Шт. Пёльтена считался неспособным занимать гражданские посты. «Цехи должны быть настолько чисты, как если бы они были собраны из голубей», - говорили ремесленники прошлого. «Где верность, там и честь», - говорит Заксеншпигель, а слова Шиллера о недостойной нации, которая не все ставит на честь, является выражением той души, которая тысячелетиями творила в нашей жизни, пока чужое право не заполнило эту жизнь чужой, еще не преобразованной религией и римской государственной идеей.
Чуждые народу имперские доктора внедрили в германские кланы чужое право и бесчестные идеи. Они действовали как неприкрытые слуги господствующих церковных и римско-государственных властей. Уже Гейлер фон Казерберг жалуется на «болтунов», «которые своей болтовней вредят общему делу» и заботятся только о своих собственных делах. В 1513 году появилось его стихотворение «Чужеземная порода», которая сознательно объясняет потерю германской свободы римским правом. Ульрих фон Гуттен со своей стороны указывает (в беседе «Разбойники») на Нижнюю Саксонию, которая в своем праве обходится без новых докторов. Для Германии было лучше, когда право еще заключалось в оружии, а не в книгах. Так первой и до сих пор единственной социальной германской революцией, полностью оправданной по своей сущности, было крестьянское возмущение в начале XVI века против римской кабалы в ее троекратной форме в виде Церкви, государства и неправедного суда. Сегодня, в начале XX века нравственно-духовная революция продолжается. И будет продолжаться до окончательной победы!
Фальсификация древнегерманского права в пользу «законных» церковных и светских тиранов было причиной социального насилия XV века. Крестьян, которые указывали на свои древние права, осмеивали и отправляли домой. Точно также указание «Башмака» на то, что это закабаление «не соответствует слову Божьему» так же мало имело воздействие на римских прелатов, как и на римских докторов у князей. Так, начиная с 1432 года, возникают крестьянские восстания против юнкеров и епископов, но также и против расплодившихся еврейских ростовщиков, которые бежали в города под защиту неправедной власти. В 1462 году архиепископ Зальцбургский ввел чудовищные налоги, и когда измученный народ поднялся против него, на помощь ему поспешил герцог Людвиг Баварский, чтобы разгромить крестьян. В 1476 году появился первый «социалист» - Иоганн Бём, который требовал экспроприации князей и прелатов. С огромным войском он хотел выступить из Никласхаузена, но был арестован, похищен и сожжен в Вюрцбурге. Удивительно, что параллельно этим социальным боям проходило мистическое движение бегардов, в котором когда-то принимал участие мастер Эккехарт. Всюду поднимались угнетенные слои нашего народа против враждебных форм мышления, религиозного одурманивания, низких нарушений закона. «Башмак» и «Бедный Конрад» прошли под руководством лучших рыцарей (Флорин Гейер) по немецкой земле. Но насилие, совершаемое долгое время угнетенными массами, усмирить было невозможно. Сжигая и грабя, дикие толпы топтали все, что попадалось на их пути. Лютер - чтобы защитить свою реформацию от социальной борьбы - встал на сторону крупных княжеств и лишил стихийную силу крестьянского движения ее преимуществ. Так без великого вождя было разгромлено возмущение немецких крестьян, которое было умеренным и основывалось на нравственных устремлениях, требовало в своих двенадцати тезисах многое из того, что сегодняшняя программа обновления снова вынуждена требовать, но к чему руководители Церкви и государственной сущности в то время так же мало прислушивались, как и в XIX веке, когда бесчестная мировая экономика снова «законно» закабалила миллионы.
Когда-то действие идеи товарищества было сильнее римско-государственной. Во главе этой создающей общество силы в раннем средневековье стояло рыцарство. Образованный им ленный союз представлял собой в переводе на наш язык первый немецкий профсоюз. Этот «профсоюз» и был тем, что удерживало всю империю от распада, именно он, а не римская Церковь, как это хотели представить нам фальсификаторы истории. За рыцарским «профсоюзом» последовали союз городов, гильдий, объединения деревень и судов, сельские общины. Это было полнокровной немецкой правовой сущностью, которую следует рассматривать как первый знак утверждения нашей жизни, когда с XIII века начало действовать церковное право corpus juris canonici, которое как раз во время мировой войны 1917 года было обновлено и объявлено принципиально неизменным.
В соответствии с ним это так называемое «божественное право» не может быть изменено на основании обычаев и ни при каких обстоятельствах. Наряду с «божественным», неизменным правом существует изменяемое низкое право. И оно изменяется при заверении Церковью. Народ в этом участия не принимает. «Народ молится, служит, кается». «Божественное» право - это неограниченная власть папы, епископа, причастия. Как видно и здесь, Рим последователен и высасывает из мифа о представительстве Бога последнюю каплю меда.
Если представить, насколько плодотворным и животворным было когда-то древнегерманское право, тем более можно это ограничение истинных творческих сил немецкого народа оценить во всем их гибельном объеме.
В 643 году появилось лангобардское право короля Ротариса и создало большое число процветающих правовых школ с центром в Павии. Основные правовые законы более поздних союзов между городами Ломбардии и в Германии восходили к этому творению лангобардов. Франки, Алеманы и т.д. при своих перемещениях несли с собой и свои понятия о праве и вытесняли древнеримское право. Более поздние примеси в крови франков и баварцев снова способствовали появлению древнеримского права. «Великая» французская революция означала уничтожение германских составных частей и понимания права. С тех пор «Франция» получила еврейско-римское предопределение. Саксонское право создало Англию. Норманнское право послужило основой древнерусского государства. Германское право создало жизнь и обычаи в восточных поселениях рыцарского ордена, в дальнейшем - в Ганзе. Основной закон немецких городов сформировал муниципальную сущность даже на Украине. Любекское право знали и культивировали в Ревеле, Риге, Новгороде. Магдебургское право создало фундамент польского государства.
Оно было связывающим звеном, которое продолжало действовать в плане образования типа даже тогда, когда польское государство распалось в результате антиреформации и пошло навстречу своей гибели.
Глава 3
В течении столетий идет спор о том, следует ли ставить право выше политики или политику выше права, т.е. должна ли преобладать мораль или власть… Пока существовали поколения дела, власть всегда побеждала бесконечные принципы. Но если эпохой вместо формирующего закона управляло поколение сытых и эстетов, то боевым кличем было постоянно «народное право» и «нравственные принципы», за которыми, однако, чаще всего прячется не что иное, как великая трусость. Даже там, где этого не было (Кант), вопрос о праве и политике ставился неправильно. До сих пор оба понятия рассматривали как два существующих сами по себе почти абсолютных единства, а затем в зависимости от характера и темперамента давали свои оценки желательному соотношению между ними. Зато забыли, что они - право и политика - являлись не абсолютными сущностями, а только определенными действиями людей с определенными задатками. Обе идеи с точки зрения преобладания народного к стоящему над ними политикой и правом относятся к принципу, который должен управлять ими как с точки зрения внутригосударственных, так и внешнегосударственных отношений и, в зависимости от возможности применения на службе более высокому, вводится в структуру жизни.
Старый индийский правовой принцип из нордического доисторического времени гласит: «Право и несправедливость не ходят взад и вперед, говоря: вот мы. Справедливо то, что справедливым считают арийские мужчины». Это дает понять, что право так же мало представляет собой не связанную с кровью схему, как религия и искусство, что оно навеки связано с определенной кровью, с которой оно появляется и с которой оно уходит. Если теперь политика означает в лучшем смысле истинно государственную внешнюю безопасность с целью укрепления народности, то «право» нигде ей не противостоит, если оно понимается в правильном смысле как «наше право», где оно является служащим, а не правящим элементом внутри архитектурного целого народности. Как наши искусствоведы смотрели на Элладу только как на образец художественности, а не как на органичное образование, так и наши правоведы смотрят на Рим. Они тоже просмотрели тот факт, что римское право было порождением римского народа и не могло быть позаимствовано нами, потому что оно было соотнесено с другой высшей ценностью, отличной от нашей. Общественный и военный типаж Рима породил в качестве эквивалента чисто индивидуалистский основной закон. Pater familias, распоряжавшийся жизнью и смертью членов клана, является аналогом римской объективизации понятия собственности, выдвигаемой на первое место. В римском основном законе одновременно заключается канонизация индивидуалистского капитализма. Экономическая индивидуальная сущность становится высшей ценностью, которой позволено защищать свои «обоснованные интересы» почти всеми средствами, не задумываясь о том, не терпит ли ущерб честь народа при обосновании этого экономического понятия «я».
Конечно, древнеримское право, имеющее за счет обычного типажа неписанные границы, не может нести ответственность за позднеримские кровосмесительные явления (которые, впрочем, имели некоторые родственные лангобардские элементы), которыми нас одарили римское государство и римская Церковь с тем, чтобы «законно» завершить закабаление свободных народов. Потому что, в результате одного только получения неограниченного частно-капиталистического правового принципа, не имея возможности действительно заново прожить всю древнеримскую жизнь, он был вырван из органичного государственного здания, которое служило ему системой опорных балок. получил другую действенность (функцию), и кроме того, функция эта стала абсолютным критерием. Из противоположности к обычно застывшему типу безудержность стала законом. Этот факт до сих пор пытаются завуалировать формальностями. «Люди никогда не приумножили бы наследие человечества за счет идеи самостоятельного, равноценного государству права, если бы они не поддержали с энергичной субъективностью противоположность ins singolum и ins populi. Здесь суверенитет единой и неделимой государственной власти, там суверенитет индивида, - такими были мощные рычаги римской правовой истории». Так О. Гирке удачно охарактеризовал форму римской полярности жизни. Тысячи параграфов воспринимаются современным индивидуалистическим обществом как камни, которые существуют для того, чтобы их обошли. Это естественно, потому что в силу того, что безудержный экономический индивидуализм, «право» представляется и применяется без ссылки на расу и народ, так как и учение о народе не является определяющим центром, то и пути к экономической цели оцениваются с формально-юридической точки зрения, а не с точки зрения нордическо-германского осознания чести.
Многие, испугавшись возможности этих вещей стать достоянием общественности, пытались спастись тем, что стали требовать «независимости права» от партийной, денежной и прочих властей. Но при этом они не замечают, что эта, так называемая свобода, т.е. отрыв от формирующего центра обязана именно сегодняшнему состоянию бесправия. И все это потому, что политика, как было сказано, понималась как победа чисто формального государственного
