давлением исторической необходимости, должна была применять свою силу на Востоке. Раньше большевизм стремился в надежде увлечь за собой Европу, главным образом подавить силой Германию, Центральную Европу. Благодаря энергичному сопротивлению немцев (частично также Польши и Венгрии) этот удар пока был отражен. Но так как московский большевизм не мог быть бездеятельным и не захотел навсегда оставить лозунг мировой революции, то он был вынужден опробовать свои силы в другом направлении. Здесь он вначале натолкнулся на Турцию, которая на первых порах воспользовалась союзом с Москвой, но потом все больше отходила от большевизма и сегодня может рассматриваться как замкнутое национальное государство. В результате Москве не оставалось ничего другого, как проникать в своих поисках дальше на Восток: в Монголию, в Манчжурию и дальше в Южный Китай. Здесь проповедь социальной революции встретила живейшую симпатию в кругах китайского эксплуатируемого рабочего класса, и если знать, в каком ужасном положении находятся китайские рабочие, то становится понятным, почему Москва этим миллионам эксплуатируемых должна казаться лидером в борьбе за лучшую жизнь. Это социал-революционное течение объединилось с националистической, антиевропейской революционной пропагандой, которая подготавливала китайских интеллектуалов уже несколько десятилетий. Название Кантон объединяет эти течения. Они выходят за рамки самостоятельности Китая и выдворения всех европейцев. Такова общая ситуация, которой противостояли в Китае европейские силы под руководством Англии. Чтобы понять великую борьбу во всей ее глубине, следует указать на силы, действовавшие в прошлом.
Можно как угодно оценивать Китай и его жизненные формы. Фактом является то, что несмотря на всевозможные расовые противоречия, он был в отличие от рассеченной Европы создан из единого духовного центра. Философия, религия, мораль и государственная теория органично соответствуют друг другу. Китаю посчастливилось в том, что он, несмотря на определенные народные оттенки, сумел создать истинную соответствующую расе культуру, существовавшую более 3000 лет и каждый раз возвращающуюся к своим первоначальным формам, несмотря на расплывчатую теорию даосизма, несмотря на привнесенный извне буддизм и различные революции. Китай и Конфуций представляют одну сущность, совпадающую с расой и народом. В Конфуции китайская культура воплотилась самым совершенным образом. Он являлся учителем, святым и государственным деятелем. Поэтому существует как конфуцианская религия, так и конфуцианское государство. Если понять этот факт во всем его значении (перед лицом государств Европы, где народная и государственная идея столетиями стояли в тяжелейшей вражде с церковной), то тогда только можно осознать всю внутреннюю силу китайской культуры. Характерной чертой китайского идеала является во-первых то, что он сдержанно относится к метафизическим спекуляциям и во-вторых, что отвергает всякое экстремальное учение нравственного характера. Надежный по форме, исключительно вежливый, корректный и образованный джентльмен был идеалом всего Китая, несмотря на тот факт, что под этой формой часто дремали необыкновенно сильные страсти. Произведение конфуцианца Чюнг Юнга (Tschungyung) «Книга соразмерной середины» уже в своем заглавии точно высказывает то, что предполагал великий учитель: не показывать ни великого страдания, ни великой радости, помогать людям, лелеять миролюбие, вершить справедливость, быть бережливым, своим положительным примером активно влиять на развитие добродетели молодежи… Таково «благородство», таков идеал Конфуция. Как он учил, так он по-видимому и жил. В «Беседах» Конфуций обстоятельно изображается своими сторонниками. С мелкими чиновниками он говорил «откровенным образом», с более крупными «мягко, но решительно». По отношению к князю он вел себя «уважительно, но не раболепно». При исполнении своих служебных обязанностей он старался придерживаться установленных правил. Он жертвовал и тогда, когда имел скудное питание, сидел на определенном способом свернутой циновке, оказывал высшее почтение старости, короче, с паломником и с министром он оставался одним и тем же по форме и поведению. Эта расовая сущность Китая, выразившаяся в учении этого человека, показала необыкновенную типообразующую силу, которая оказывала влияние в течение двух тысячелетий до сегодняшнего революционирования Востока. Китайский народ был, таким образом, в подлинном смысле народом, потому что он обладал всё определяющим, свойственным расе идеалом. Перед великолепием того факта, что более трехсот миллионов людей не только на словах, но и в жизни (несмотря на всю человечность) почитают один тип, блекнут все нападки против конфуцианства, поднятые главным образом неистовствующими проповедниками-миссионерами.
Лао-Цзы, конечно, нам представляется крупнее Конфуция, хоть он и выходит за рамки мягкой середины признающего справедливые формы соперника и ищет метафизическую основную причину бытия, которую он находит в Дао, т.е. в смысле, в «правильном пути», в мировом разуме. Конфуций тоже употребляет слово Дао, но он остерегался делать выводы подобно Лао-Цзы. Его учение было произведением для просветленных умов, а Конфуций хотел указать путь и форму широким массам. Так он победил Лао-Цзы.
Конфуций подчеркивает, что не хочет вносить ничего нового, а только уважать и облагородить старое, поскольку им пренебрегли. В этом учении с самого начала обнаружилось, что он важное значение придает традициям, тому, что почитающий предков китаец всегда уважал. Сильный стимул к нравственному действию и настойчивости заключается далее в требовании того, чтобы сделать отца ответственным за дела своего сына. Поэтому в дворянское сословие возводили не только имеющую заслуги личность, но и ее предков, которые сделали возможным ее появление. С другой стороны, Конфуций наказывал не только преступника, но одновременно и его отца. Этот факт показывает снова, как личное систематически подавляется в пользу типичного. Все это доказывает необычайную духовную инертность, которая кристаллизуется вокруг среднего идеала, может быть противоположно европейцу, но в любом случае своеобразно, оригинально и поэтому достойно восхищения.
Глава 3
В замкнутый китайский мир в XIX веке вмешался западный экономический империализм в сочетании с такой же усердной, как и внутренне необоснованной миссионерской деятельностью. Ситец и опиум, изделия из отходов Европы хлынули в Китай, нарушив прежде всего равновесие китайской жизни портовых городов, с тем, чтобы потом проникнуть все дальше, в глубь страны. Подавленные техническим величием, даже образованные китайцы «украшали» свои квартиры залежавшимся кичем крупных торговых домов европейского Запада и посылали своих сыновей в Европу и Америку, чтобы они научились там «новой мудрости». Молодые китайцы заразились экономическим субъективизмом и индивидуальным европейским мышлением, их либеральное влияние внесло свою лепту в сегодняшнюю деморализацию Китая. Но и протесты не заставили себя ждать. «Боксерские восстания» - это лишь жестокий симптом этого. Более глубоко осознав это, именно китайская (а также японская) интеллигенция встала во главе движения с целью расового обновления и освобождения Востока. Писатель Уносуке Вакамия (Unosuke Wakamyia) писал, что новое великоазиатское движение преследует цель защитить азиатскую культуру и экономику от европейского вмешательства. Программа общества Азия-джи-квэй (Asia-ai-kwai) точно так же требует возвеличивания всех азиатов. Граф Окума после русско-японской войны основал паназиатское общество. В своих речах он говорил о грядущем крушении Европы: XX век увидит руины западноевропейских стран. В 1907 году он заявил в «Индо-японском обществе», что глаза Индии, полные надежды, направлены на Японию, что было подчеркнуто в «Таймин» (газета в Осака), которая требовала японской помощи в революционировании Индии. Профессор Камба из университета Киото увидел в Японии ведущее государство в неизбежном будущем споре с Европой.
В 1925 году началась великая мировая революция на Востоке. Для полного завоевания мирового господства власти должны победить также Японию. Для этого им был необходим побежденный Китай. В то же время большевизм разжег социальную революцию. Как никогда были разбужены инстинкты, дремавшие в Китае. Китай сегодня потерял свой мистический типообразующий идеал; сотни корыстных, подстрекаемых чуждыми силами соперников развязали войну. Существовавшие раздоры не преодолеваются во имя конфуцианского идеала, а раздуваются под новыми чуждыми лозунгами. Современный либеральный анархизм взрывает и китайский тип. Самый далеко идущий переворот, исход которого нельзя предвидеть, пущен в ход. Если верить всему, кровавая борьба закончится однажды уходом Европы из восточной Азии. И желательно также, чтобы Китай покинули и миссионеры, торгующие опием, и всякие темные авантюристы. Ибо не во имя необходимой защиты белой расы европеец проник в Китай, а для пользы еврейско-торгашеской страсти к наживе. Этим он обесчестил себя, разрушил целый культурный мир и вызвал справедливое возмущение в свой адрес. Китай борется за свой мир, за свою расу и свои идеалы так же, как великое движение обновления в Германии против расы торгашей, которые сегодня владеют всеми биржами и определяют действия почти всех правительств. Что касается исторического хода развития великих войн в Китае, то они начались, в основном, с насильственным ввозом опия. Китайское правительство очень скоро осознало вред этого продукта и уже в 1729 году запретило потребление опия и его разведение. Эти запреты в дальнейшем все более ужесточались, однако эти действия китайского правительства натолкнулось на сопротивление английской компании «Восточная Индия» (Ост Индия). Разрешение продажи опия имело, в частности, цель снова привести в порядок жалкие финансы в Индии, а за деловыми господами из компании «Восточная Индия» встало, логично как всегда, в качестве политической силы английское государство. После того, как оно было побеждено, император Тао Куанг (Тао Kuang) заявил: «Я не могу препятствовать ввозу этого яда. Корыстолюбивые и развращенные люди из жажды наживы на чувственности и слабостях человека собираются перечеркнуть мои желания, но ничто не заставит меня получать доходы от пороков и бедствия моего народа».
Центром всей английской торговли опием был Кантон, то есть тот город, откуда вышло сегодняшнее так называемое освободительное движение. За короткий период времени доказуемая контрабанда опия увеличилась до 1700 ящиков в год. Но объем ее продолжал увеличиваться. Когда же однажды китайское правительство произвело обыск в домах английских коммерсантов, оно смогло конфисковать не менее 20 000 ящиков опия. В конце тридцатых годов прошлого столетия дело дошло до крупного конфликта между британским правительством и Китаем. Для защиты контрабанды опия пришлось использовать английские пушки. Китай был побежден, а заключенный в Нанкине в 1842 году договор, установил, что Англии передается «на вечные времена» Гонконг. Кантон, Эмой (Атоу), Нингпо (Ningpo), Фушоу и Шанхай должны были быть открыты для британской торговли. Кроме того Китай был вынужден заплатить 21 миллион долларов на возмещение военных убытков. Англия при этом продала кораблям китайских контрабандистов право на плавание под британским флагом!
Это положение вновь обострилось. В 1856 году началась вторая опиумная война. На этот раз при участии Франции. Последующий за ней позорный для Китая договор, заключенный в Тьен Цзыне (Tientsin), полностью «оправдал» торговлю опием. Это, длившееся десятилетиями, связывание Китая в интересах капиталистической системы, разрушающей народ, должно было безусловно каждый раз приводить к напряжениям. И сегодня мы стоим на пороге величайших потрясений.
