Жак-Анри оставляет на столе монету и делает это не без сожаления: он не так богат, чтобы платить за несъеденный бульон с бриошами. Кроме того, он по-настоящему голоден, но Роз, похоже, действительно спешит. Они выходят, прижавшись друг к другу, и рука Роз лежит на сгибе его руки.
На улице Роз шепчет:
— Почему вы?!
— Так случилось.
— Но нам сообщили…
— Какая разница?
Роз не полагается знать, что Жак-Анри приехал не только из-за денег. Для всех них спокойнее, если каждому известно как можно меньше помимо того, что входит в круг прямых обязанностей. Не Жак-Анри ввел это правило, и, конечно же, не он будет его отменять! Он даже говорит с ней по-немецки — на родном языке коммерсанта Лео Шредера, уроженца Гамбурга, торговая, фирма «Лео Шредер и Карл Баумгольц»… По дороге он поддразнивает Роз:
— Вам не скучно одной?
— Вы о чем?
— Не кокетничайте, Роз!
Не поворачиваясь, искоса он ловит взглядом выражение ее лица и с удивлением замечает, что она краснеет. Вот как? Уж не появился ли у Роз приятель? А что, собственно, в этом странного — девятнадцать лет, и недурна собой.
Роз уже оправилась и болтает как ни в чем не бывало. Война докатилась и до Женевы: выросли цены на жиры и исчезла хорошая парфюмерия. В Швейцарии полно беженцев — ухитряются добраться сюда даже из Брюсселя и Копенгагена. На днях она познакомилась с одной семьей из Бельгии…
Жака-Анри подмывает сказать, что на месте Роз он не стал бы вступать с беженцами в контакт, но Лео Шредер не вправе делать, предостережения малознакомым девушкам. И уж совсем странно было бы, если б он вдруг вздумал выложить все, что знает относительно того, какие последствия может иметь знакомство с политическими эмигрантами.
В качестве коммерсанта, доставляющего для «Геомонда» валюту, он, разумеется, должен быть осведомлен об уловках криминальной полиции разных стран, но вовсе не о методах разведок и контрразведок. О том, что среди беженцев полным-полно агентов гестапо, абвера, итальянской СИМ и даже Второго отдела Венгерского генштаба, пусть думают те, кого это касается!
Жак-Анри вспоминает о Лилле и с тревогой смотрит на Роз: не дай бог, если и с ней что-нибудь случится!
С этой мыслью он и переступает порог дома на рю Лозанн. Об этом же думает и входя в кабинет Ширвиндта.
Ширвиндт изумлен не меньше Роз, и Жак-Анри торопится успокоить его:
— Все в порядке, Вальтер, просто я решил немного отдохнуть.
— А я уже…
— Да нет, если не считать Лилля, все более или менее благополучно. Даже почки у Жюля.
— Привез?
— Не так уж много. Постарайся растянуть деньги хотя бы на три месяца. Получишь после моего отъезда на вокзале. Кстати, там духи — можешь подарить их Роз.
— Какие духи?
— Для таможни. Контролер прицепился к ним, а не к чемодану.
— Ты просто сумасшедший — поехал сам!
— Какая разница — кто? Риск от этого не делается меньше… И давай не тратить времени. Я еду ночным, так что у нас всего несколько часов. Попроси, чтобы Роз сварила кофе, а пока расскажи мне о Камбо. Кто он?
Ширвиндт тяжело оседает в кресле. Рассеянно вертит в пальцах карандаш. Роз, бесшумно возникшая в кабинете, ставит на стол кофейник и чашки и уходит, постукивая высокими каблуками. Роз для Ширвиндта то же, что Жюль для Жака-Анри: нечто большее, чем секретарь. Она друг, первый помощник, поверенный в делах и домоправитель. Словом, настоящий товарищ, которому не надо напоминать о его обязанностях. Жак-Анри и без просьбы получил бы свой кофе…
Ширвиндт наполняет чашки и в упор смотрит на Жака-Анри.
— А если я отвечу, что не знаю, кто такой Камбо?
— Ты шутишь?
— Официально он свободный журналист. Сотрудничает в местной прессе. По паспорту немец и живет здесь около года.
— С кем он связан?
— Спроси его сам!
— А ты?
— Он ответил мне, что если я хочу и впредь получать материалы, то не должен настаивать и копаться в его прошлом. Кстати, он сам себе придумал псевдоним и знаешь, что он означает? Ка-м-бо, по начальным буквам — канцелярия Мартина Бормана! И вот что — не поручусь, что он не оттуда черпает информацию.
— Но это невероятно!
— Почему же? Ты что — не допускаешь и мысли об оппозиции Гитлеру?
— Только не в этом месте!
— Но информация Камбо точна.
— Пока — да… Ты не задумывался о ловушке? Представь: до какого-то момента мы получаем первоклассные сведения, а потом… В один прекрасный день Камбо подсовывает нам нечто — такое важное и срочное что на проверку нет ни часа. И тогда — катастрофа…
Ширвиндт отставляет нетронутую чашку. Край крахмального манжета с костяным стуком задевает блюдечко. Серебряная ложечка кажется спичкой в крупных, сильных пальцах. Рука Ширвиндта — рука рабочего, сына и внука рабочих, и ни костюм, ни манеры не подходят к ней. Ширвиндт знает это и при посторонних не снимает тесных перчаток.
— Понимаешь, — говорит он спокойно. — Я и сам думал об этом. И я рад, что ты здесь.
— Только до ночи.
— Я бы хотел, чтобы ты задержался.
— Из-за Камбо?
— Не только.
— Тогда из-за Роз?.. У нее появился друг, не так ли? Ты это хотел сказать? И еще ты хотел спросить, откуда мне это известно? Ах, Вальтер, все так просто: посмотри на Роз — и увидишь сам.
— Ее друг бельгиец. Инженер из Брюсселя.
— Вот как? Они часто видятся?
— По-моему, каждый день.
— Любовь?
— Ты мог бы не спрашивать.
— Да, конечно… Он бывает у нее дома?
— Пока нет.
Голос Жака-Анри звучит жестко, куда жестче, чем ему бы хотелось:
— Он не должен там бывать!
— А ты не хотел бы взглянуть на парня?
— Пожалуй…
— Это не трудно устроить. Я скажу Роз, чтобы она привела его на площадь, и ты посмотришь на него из кафе. Роз говорит, что он жил и в Париже.
— Это можно проверить.
— Так остаешься?
Дождь за окном продолжает моросить. Глаза у Жака-Анри слипаются. Он не спал уже больше суток… Голос Ширвиндта доносится до него, словно с другого конца планеты. Роз, Камбо, беженец из Бельгии. И
