предпочитаете быть не до конца откровенным со мной, Мейснер? Это ведь очень удобно — взять и забыть что-нибудь, а потом сослаться на скверную память. А?
«А что, если Рейнике заметит аппарат?» — подумал Мейснер, но отказаться не посмел. Диктофон, переданный ему Бергером, еле уместился в заднем отделении портфеля, и Мейснер замаскировал его сверху пустой папкой. Войдя с ним в кабинет бригаденфюрера в первый раз и ставя портфель возле тумбы стола, лейтенант испытал сильнейшее желание немедленно рассказать Рейнике все, но вовремя вспомнил тихий голос Бергера и его невыразительное лицо профессионального убийцы и прикусил язык. В эту минуту он был сам себе противен…
С приездом Бергера в Париж весь местный абвер подтянулся, как солдат нестроевой роты при виде генерала. Ни во что прямо не вмешиваясь и не уставая повторять, что числится в отпуске, Бергер исподтишка прибрал к рукам и оперативную секцию, и радио-роту, и лучшую агентуру. Шеф абвера делал вид, что это его не касается, и Бергер, приезжая в «Лютецию» — как правило, ночью, — вызывал к себе кого угодно и, не повышая тона, отдавал распоряжения, которые исполнялись чуть ли не молниеносно. Неведомым образом в «Лютецию» проник слух о его швейцарских похождениях, и за глаза Бергера называли Шриттмейером; в этой простонародной фамилии было что-то уничижительное.[13] Скорее всего о женевской эпопее проболтался телохранитель Бергера, медлительный и туповатый баварец, следовавший за ним как тень. Он ходил за Бергером всю первую неделю, а в начале второй был отправлен в Берлин, и шеф парижского абвера под великим секретом сообщил своему заместителю, что из Берлина телохранитель проследовал прямо в дисциплинарную роту. После этого уже никто не решается даже за глаза именовать гостя Шриттмейером, а капитан Шустер по поводу и без повода лезет к нему с докладами о своих машинах с пеленгаторами. Мейснер замечает все это и делает выводы, чтобы при случае поделиться ими в СД, — он не очень верит в прочность своего вторичного назначения в абвер.
Звонка все нет, и Мейснер поудобнее пристраивает в портфеле диктофон. Поправляет чашечку микрофона, высвобождая ее из-под бумаг. Вчера Бергер недобро улыбнулся, прослушав запись, и сказал, что ему не нравится звук. Такое впечатление, будто Мейснер прятал микрофон в желудке. Лейтенант извинился: не всегда удается ставить портфель рядом с Рейнике, надо заботиться, чтобы он не лез в глаза.
Кабинетик Мейснера расположен прямо под кабинетом бригаденфюрера. По шагам над головой лейтенант научился угадывать настроение Рейнике. Их хорошо слышно, когда он в добром расположении духа; если же Рейнике в гневе, то шаги напоминают легчайшее шуршание — у разъяренного Рейнике походка напоминает танец на пуантах.
Тихий шелест над головой извещает лейтенанта о готовящейся грозе. Он возник еще ранним утром и упорно не желает перерасти в четкое постукивание каблуков.
«Что там стряслось?» — гадает Мейснер, прислушиваясь к шагам и к телефону.
Причина гнева Рейнике — телеграмма. Ответ комиссара Гаузнера на запрос-«молнию», посланный шифровкой, через голову обергруппенфюрера Мюллера. Бригаденфюрера интересовало одно: нельзя ли вытряхнуть из Роз Марешаль хоть какие-нибудь данные об «Эпок»? Из старых сводок, истребованных Рейнике в ведомстве Шелленберга, выползло на свет божий имя Лео Шредера, коммерсанта из Парижа, приезжавшего в Женеву в прошлом году. Рольф, превосходно сыгравший роль Дюрока, запомнил это имя и включил в свой отчет. Время приезда Шредера в Женеву совпало с периодом отсутствия Леграна, имевшего постоянный паспорт со швейцарской визой. Человек Рейнике, работавший в консульском отделе швейцарского министерства иностранных дел, сумел осторожно навести соответствующую справку. Бедняга Рольф! Он поплатился за свое рвение. После доклада Канариса «наверх» Шелленбергу понадобился козел отпущения, и он пожертвовал Рольфом, спровадив его в Россию… Бергер явился в Женеву на готовенькое, прошелся по следам агентуры РСХА и, как и она, добрался до Ширвиндта. Сейчас Юстус в Париже и пытается своим поведением убедить Рейнике, что занят девицами, а не разведкой. Он еще не знает, что вхолостую проделал свой женевский вояж. Кальтенбруннер позвонил Рейнике по линии имперской связи и, пришептывая от злорадства, поделился новостью: Ширвиндт возобновил работу раций и продолжает жить в Женеве, словно ничего не произошло. Теперь будет трудно вытащить его из норы и уничтожить. Кальтенбруннер спросил Рейнике, считает ли он Скорцени подходящим человеком для физической ликвидации Ширвиндта? Старая дружба, связывавшая бригаденфюрера и начальника РСХА, обязывала к откровенности, и Рейнике скрепя сердце ответил, что нет, в данном случае Отто ничего не добьется. Он привык действовать как налетчик, а Ширвиндта надо тихо и бесследно спровадить в озеро или дать ему погибнуть в автокатастрофе. Ликвидация Ширвиндта будет самой ловкой подножкой Канарису, убежденному в несравненный достоинствах своего Бергера. «Я подумаю», — сказал Кальтенбруннер и пожелал Рейнике успеха с «Эпок».
Рейнике подышал в трубку. Спросил:
— Мюллер и Шелленберг в курсе?
— Вряд ли, — сказал Кальтенбруннер. — Но все же постарайся застраховаться. У них есть свои люди в твоем штабе.
— Догадываюсь, — сказал Рейнике. — А как быть с Бергером? Он засунул в портфель Мейснера диктофон и пишет мои разговоры.
— Как ты узнал?
— О, есть места, куда не принято ходить с портфелем!
— Пусть пишет! Сейчас не так важно, кто конкретно арестует Леграна. Пусть это будет Бергер, а не мы не возражаю. Честь выявления Леграна у тебя никто не отнимет; но нельзя поручиться, будет ли он откровенен на следствии. Учти это!..
— Ты считаешь?..
— Я ничего не считаю, мой дорогой! Как погода в Париже?
— Холодно, — сказал Рейнике, и на этом разговор закончился.
В шифровальный отдел ответ Гаузнера на запрос поступил ночью, но доложили его Рейнике только утром. Оседлав очками горбатый нос, Рейнике вновь перечитывает его. «4. III. 43. в 0.20. Роз Марешаль казнена по указу рейхсфюрера СС. Смерть ее удостоверена врачом СС-оберштурмбаннфюрером д-ром Лизеке, помощником начальника тюрьмы криминаль-ассистентом Гольцем и мною. Казнь путем отчленения головы на плахе была произведена в соответствии с имперским декретом об охране государства от 20. XII. 34. Старший правительственный советник Гаузнер. Берлин. Подписано лично. Один экземпляр. Только бригаденфюреру Рейнике. Подлежит уничтожению».
Рейнике аккуратно разглаживает телеграмму.
Боже мой, какие кретины! Всегда и во всем спешат, словно их припекло! После ареста Леграна Марешаль могла бы перестать запираться. Сколько всего ей было известно о швейцарских группах и каналах информации!..
Завтра — среда.
Остаются сутки до того момента, когда Рейнике будет иметь удовольствие поговорить с господином Леграном. Надо ли подготовиться к нему или следует воспользоваться намеком Кальтенбруннера и предоставить это Бергеру?
Решения нет.
С самого утра Рейнике прикидывает все «про» и «контра» и то склоняется к мысли услать Мейснера подальше от Булонского леса, то отказывается от нее, помня, что Легран может и не заговорить. Звонить Кальтенбруннеру и просить совета бессмысленно: Эрнст не захочет брать на себя ответственность за исход акции.
Утром Рейнике был у мадам д'Юферье. Гадали по черепу гильотинированного и на картах. Бубновый туз выпал из колоды и потянул за собой три других. Удача и исполнение желаний. Но для того чтобы они исполнились, эти желания, надо сначала твердо решить, каковы они! А Рейнике ни в чем не уверен…
Но из лабиринта должен быть выход. Почему бы и не счесть, что намек Кальтенбруннера как раз и есть искомая нить Ариадны? При неудаче акции и расследовании Бергеру придется выложить пленку Мейснера на стол. Пока Мейснер жив, абвер побоится уничтожить запись. Она-то и явится лучшим из свидетельств в пользу Рейнике, сделавшего буквально все, чтобы обеспечить успех.
Рейнике нажимает кнопку звонка.
