В песке и камне деревья растут, Их листья острей ножа. И, может быть, тысячу весен тут Томилась река Кульджа. В ее глубине сияла гроза И, выкипев добела, То рыжим закатом пела в глаза, То яблонями цвела. И голову каждой своей волны Мозжила о ребра скал. И, рдея из выстуженной глубины, Летел ледяной обвал. Когда ж на заре Табуны коней, Копыта в багульник врыв, Трубили, Кульджа рядилась сильней, Как будто бы Азия вся на ней Стелила свои ковры. Но пороховой Девятнадцатый год, Он был суров, огнелиц! Из батарей тяжелый полет Тяжелокрылых птиц! Тогда Кульджи багровела зыбь, Глотала свинец она. И в камыше трехдюймовая выпь Протяжно пела: «В-в-ой-на!» Был прогнан в пустыню шакал и волк. И здесь сквозь песчаный шелк Шел Пятой армии пятый полк И двадцать четвертый полк. Страны тянь-шаньской каменный сад От крови И от знамен алел. Пятнадцать месяцев в нем подряд Октябрьский ветер гудел. Он шел с штыками наперевес Дорогою Аю-Кеш, Он рвался чрез рукопожатья и чрез Тревожный шепот депеш. Он падал, расстрелян, у наших ног В колючий ржавый бурьян, Он нес махорки синий дымок И запевал «Шарабан». Походная кухня его, дребезжа, Валилась в приречный ил. Ты помнишь его дыханье, Кульджа, И тех, кто его творил? По-разному убегали года. Верблюды — видела ты? — Вдруг перекидывались в поезда И, грохоча, летели туда, Где перекидывались мосты. Затем здесь С штыками наперевес Шли люди, валясь в траву, Чтоб снова ты чудо из всех чудес Увидела наяву. Вновь прогнан в пустыню Шакал и волк. Песков разрывая шелк, Пришел и пятый стрелковый полк, И двадцать четвертый полк. Удары штыка и кирки удар Не равны ль? По пояс гол, Ими Руководит комиссар, Который тогда их вел.
