ничего особо зазорного не было туда заглянуть. Вот и вошла трепетная девочка в энтот Ад, куда не отваживались заглянуть даже паскудные местные еноты, заколыхалась соломка на двери-шторке, затрепетала и «Вечерний Звон», а на самом-то деле волноваться не было причин — от прилавка на нее ласково глядел будущий тесть, деревенский викарий, отец Бобби Соккета.
— «Вечерний Звон», сладенькая моя, — елейным голосом проговорил викарий, — что привело тебя в этот храм здоровья и христианской любви?
Несмотря на ласковое обращение, девочка, тем не менее, была смущена и не могла так вот с ходу перетереть на тему секса с викарием.
Но, о счастье! В углу у стойки с дивидюхами о монгольской национальной содомии притулился Амос Смуглиринг, деревенский молочник, человек с гнилыми зубами и маленькими глазками, но при этом добрейшей души. Он одарил девочку дружелюбной улыбкой и она почувствовала облегчение, просекла, что попала отнюдь не в ад, а в добрую компанию хороших людей.
— Ну-у-у-у, викарий Соккет, — «Вечерний Звон» завела свою речь, — вы знаете, что мы с Бобби поженимся, ну-у-у-у, следующим летом, — с каждым словом она краснела и краснела, ярче и ярче, как яблочко на ветке жарким летом. Она накручивала косичку на палец правой руки и чертила круги по полу мысочком левой ноги, — а я никогда и нигде, и никак и ничего такого-вот сексуалистского не делала.
При этом она обратила внимание, что викарий Соккет стал весь какой-то вспотевший-запотевший, как стакан с холодным пивом.
— Кевин, — позвал викарий хозяина магазина. Этот изящный джентльмен любил выпить в одиночку, где-нибудь в тихом уголочке 'Козырной свинки'. И кто бы мог подумать, что он 'король озабоченных' в Бугезфорде? 'Век живи — век учись' — отметила про себя «Вечерний Звон».
— Кевин, — торжественно заявил викарий, — моя будущая дочь имеет определенную и очень разумную цель в твоем заведении… Покажи ей что-нибудь из таких вот, э-э-э, изящных, э-э-э, помощников молодой семьи, — и он потянул девушку за руку. — Не стесняйся, милая, иди сюда.
У «Вечернего Звона» аж в ушах зазвенело, столько там было всяких штучек, дилдо и вибраторов.
— И все эти палочки для девочек, чтобы внутрь, ах? — смущенно выдохнула она. — Такие огромные, жуть…
— Все, что нужно для полного христианского счастья и семейной благодати, милая моя — высокопарно, как проповедь с церковного амвона, сопровождая речь широким торжественным разведением рук, произнес Викарий.
— А у красавчика Бобби Соккета разве меньше, — смачно облизнувшись, добавил продавец, — у него вполне приличный департамент гульфика, уж вы то наверно все друг у дружки общупали под стойкой в 'Козырной свинке'.
— Не стесняйся, сладенькая, — викарий говорил так, будто облизывал каждое слово как леденец, — ты должна прекрасно понимать, доченька, что добрачный петтинг — вполне христианская вещь.
— Ну да-а-а, я чувствовала это, о чем вы говорите, — ответила «Вечерний Звон», стараясь не смотреть в глаза своего будущего тестя.
— Так он большой у моего мальчика или нет? — викарий смотрел на девочку как строгий учитель, требующий ответа на вопрос, сколько будет 'дважды два'. — У него большой департамент гульфика или нет? Ответь нам, девочка.
— Ох, викарий, я правда не знаю, я никогда не была в департаменте гульфика, только у своего отца, но это было давно, я уже ничего не помню, — от щечек «Вечернего Звона» можно было прикуривать — она сгорала от стыда.
— Никаких проблем, — решил проблему продавец, Кевин- король мудаков, — надо взять 'мальчика-с-пальчик в девять дюймов с бо-о-льшими шарами'. 25 сантиметров — суп-п-пер. Это самая популярная модель в Бугезфорде, ваша жена, викарий, брала ее на прошлой неделе, — и он достал с полки большую розовую ребристую и головастую штуковину. «Вечерний Звон» как загипнотизированная таращилась на мерзкие пальчики Кевина, пока они с превеликой преувеличенной нежностью заворачивали елду в серебристую упаковку, — а если вам надоест или не понравится, я всегда могу заменить ее на другую модель.
Девочка, не поднимая глаз, положила сладкую покупку в свою авоську и поблагодарила добрых взрослых людей за помощь. Потом ее растерянный взгляд упал на порно-часы, сделанные в форме задницы с двумя членами внутри.
— Ох-ох, мне пора в паб, работа не ждет, если я опоздаю, у хозяина будет инфаркт. Пока-пока, — и она быстренько выскочила из магазина «Приватное Анальное Безумие», почапав с огромным смущением в 'Козырную свинку'.
Было полчаса до полудня.
ЗАЕЗД № 4 (параллельный трек)
ДЖОННИ ПЕД, МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ…
Тяжко одинокому педрилке в английской сельской глуши, один такой куковал в Бугезфорде — Джонни Пед.
Судьба его не баловала. Приехал в глушь на дачу, и вот уже три дня не видел, не щупал и не сосал ни единой колбаски.
За исключением своей малюсенькой пипки, которую он с утра до вечера точил-надрачивал на мужчину своей мечты, плескал семя на алтарь кумира души, на светлый образ красавчика Бобби Соккета.
Дрочил и проклинал ебаную принцеску «Вечерний Звон», крепко подвесившую Бобби на гвоздик своей любви.
Джонни Пед одиноко бухал в 'Козырной свинке' и глотал слюнки, которыми истекал его рот при одном взгляде на аппетитную круглую попку Бобби Соккета.
И сегодня в полдень он заказал коктейлик, «Вечерний Звон» ему принесла, и такой вот грустненький сел он у окна куковать в ожидании Бобби, ибо тот каждый день прибегал в 'Козырную свинку' на свиданку с любимой.
Ах, если бы юноша дал ему шанс, старый Джонни показал бы ему зияющие высоты мужской любви!
Педик посасывал «черри» из тонкой трубочки и грезил о, что называется, совместном круизе, например в Амстердам, или в Танжер, или в Нью- Йорк.
Жополюб имел сладкую фантазию — они с Бобби женятся в Сан-Франциско, там уже прогресс, там уже так можно! И даже вовсю поощряется местными властями из Республиканской Партии! Впрочем, политики везде одинаковы. «Никогда не доверяй политику», — как пели панки семидесятых.
И вот в таком внутримозговом киносеансе, по пять стаканчиков, проходит два часа, а Бобби все не приходит и не приходит.
Парочка одноклассниц «Вечернего Звона» притопали посудачить с подружкой.
Джемма Троллоп и малютка Бетти Цветочек. 'Красивые, аппетитные штучки, — тоскливо помыслил Джонни Пед, — но у них нет колбасок!'
Старик Сезерлойд бросал вороватые взгляды в уголок и даже протер очки, чтобы получше видеть и облизываться на юные круглые попочки и маленькие пимпочки грудяшек под девчачьими лифчиками. Нетрудно было догадаться, что делает его рука под барной стойкой.
А девчонки перетирали свои девчачьи терки: про мальчишек, про помаду, про колдовство, столь необходимое для удачного замужества, ну и всю такую Срань Господню.
Джонни Пед не то, чтобы ненавидел девочек, а просто-напросто мечтал, чтоб они все сдохли от бубонной чумы. И сладкий сон — планета пидарасов, суп-пер-пупер, как говорят на МТиВи!
Но вдруг… Джонни Пед сначала очком почуял, а потом уже услышал рев мотоциклов. Воздух начал сотрясаться.
Потихонечку и кабачок 'Козырная свинка' начинал дрожать и позвякивать всеми своими стекляшками. Зловещий рев двигателей все приближался и приближался, становясь оглушительным, словно немецкая бомбардировка Ланкашира в документальном кино. О, мечты сбываются, старый Джонни Пед! Ты смотришь в окно и видишь сон, прекрасный пол-люционный сон в духе гомоэротических фантазий безумного Тома Финляндского. Гром и молния, байкеры на Харлеях. Пять всадников сексапокалипсиса, в черной коже, грязные и бородатые, и штанишки у них трещат и шишки шипят, и даже большой ниггер, Стаггерли, мечта любого пидара, среди них.
Джонни блаженствует, чувствует себя как пятнадцатилетний пед-капитан, и на радостях заказывает еще коктейльчик, рука незаметно скользнула в трусики от «Маркса и Спенсера» (не путать со стариной Карлом!).
А дверца паба с грохотом отворяется большой ногой фашистского ниггера. Он оглядывается и принюхивается. И понимает, что место тихое…
«Говностаи Сатаны» любили такие тихие места, они самые подходящие для адского угара…
И вот они заходят, гремят тяжелыми ботинками, звенят своими ужасными свастиками, ох-ох, запах псины повисает в атмосфере и дело пахнет керосином.
— Пят пиве, цервезу нам, амиго, да! — говорит Гомез Гитлер и блестит золотым зубом, словно он сам Сатана перед Армагеддоном (а он произойдет на все сто!).
Старик Сезерлойд по своему маразмику подумал, что его старость спасет его от подонков и начал выебываться:
— Да-да, дорогой, — говорит, — пять пива, амиго, э-э-э…
— А ты вообще по-английски то говоришь, а? — прищурился на него мексиканец-фашист.
— Да, я говорю по-английски, я вообще-то англичанин, а ты че вооще хочешь, такого пива у нас тут очень большой выбор, понимаешь, есть пиво для пидаров, есть моча девственниц, есть пиво с яйцами попа, ты-то сам какого желаешь?
— Нам подавай мексиканского пивка, «Корона» там или че-еще, — нетерпеливо рявкнул мексиканец.
— Ну да, мальчики, я вам щас написаю пять кружечек, а потом вы, наверное, еще-че захотите?
— Пять текил, а потом еще че-нибудь, не спеши счет выписывать, нассы нам пивка побыстрее.
— И хорошо бы вам, парни, оставить ключи от своих тачек мне, я их положу за вот этой стоечкой, и сделаю для вас исключение, я, знаете ли, только своим доверяю.
— Нет проблем, дедуля, — душевно так говорит Гомез Гитлер, — бери ключики, нет проблем, — и все так душевно происходит у них, на дружеской ноге что называется. И Сезерлойд, расслабленный весь такой из себя, выебывается дальше.
— А вашему другу африканского происхождения, например, придется выпивать в саду на улице, понимаешь ли, амиго, правила такие, только для белых, как говорится, — ласково так замечает Сезерлойд и подает Гомезу Гитлеру подносик со стаканчиками и улыбается так себе хитро и выебисто.
Старик подписал себе смертный приговор такими вот словечками, это уж сто процентов, как пить дать.
— Чего, только для белых, блин, — мексиканец щурится, что твой зорро-убийца. — Я вота, типа, коричневый, — трет себя по щеке. — Мне тоже, что ли, в саду пить надо?
