плащ, он перестал дрожать и расслабил уставшие от бега и напряжения мышцы, и лицо его разгладилось.
'Пусть уж я теперь, ькак щепка в весеннем ручье, несусь, сам не знаю, куда… — пришла ленивая мысль, не лишенная мудрости применительно к его настоящему положению…
Нашел меня мой враг.
Ну что ж, пусть будет так…
— прошептал Пек-Рифмач.
Так оно часто бывает, когда отчаяние налетает со всех сторон, как безжалостный февральский ветер; когда не видно ни одного выхода из бед, что хлынули, подобно весеннему разливу, и затопили ледяной шурпою жизнь, все ее уголки. Так бывает — вместе с несчастьями наползает равнодушие и холод, и словно со стороны себя видишь и не хочешь более принимать участия в собственной судьбе. Иногда это губит, иногда — спасает: не даёт сердцу разорваться, душе — пропасть во мраке, а голове — потерять разум…
Иногда самое лучшее — ничего не делать…
Барон Валер — человек достаточно на свете поживший и многое понимающий — внимательно проследил за каждым движением парня и услышал его стишок фатального содержания. Убедившись таким образом, что Пек больше не намерен убегать, он взял поводья коня и быстро пошагал по улице, направляясь в центр города — к особняку илидольского мэра.
'Герман, Ларик, Нина… что-то с ними будет, — вспомнил юноша тогда, когда его лошадь проходила мимо обувной лавки, и он головой стукнулся о деревянную вывеску, качавшуюся на цепях. — Нина! Я ж ее обидел!
— Господин барон! Подождите! — окликнул он Валера. — Можем ли мы сейчас вернуться на Тихую улицу?
— Вас беспокоят судьбы ваших друзей, — больше утвердительно, чем вопросительно отозвался барон. — Оно понятно. Но не волнуйтесь, ваша милость, их там нет. Старика и юную барышню уже доставили к королю. Ничего плохого им не сделали и не сделают, как и вашему другу — Ларику. У его величества нет никаких недобрых намерений.
'Намерения, — подумалось Пеку. — Каковы ж его намерения? Он поймал меня — это есть. Но что будет дальше? Его вновь бросило в жар, а руки, державшие поводья, дрогнули, но он тут же ответил сам себе: 'Что будет — то и будет. Приготовься лишь смотреть в его глаза так, как смотрел на тех, кто бился с тобой в доме папаши Влоба'. И тут пришло к нему спокойствие — то самое, в которое он, выходя на арену, 'облачался', словно рыцарь — в доспехи перед поединком…
Вот и дом мэра, за высоким бревенчатым забором, на Улице Двух Фонарей — совсем рядом с Каменной площадью.
— Прибыли, ваша милость, — сообщил Пеку барон, проводя лошадь с юношей в раскрытые ворота.
Пек легко спрыгнул на землю и хотел вернуть Валеру плащ, но тот покачал головой:
— Потом как-нибудь вернете, ваша милость. Король ждет. Нехорошо будет, если вы явитесь к нему в рваной и грязной рубахе. Идите в дом.
Пек коротко поблагодарил рыцаря, одернул плащ и уверенным шагом поднялся на высокое и широкое крыльцо, оттуда ступил в переднюю, убранную в ценное красное дерево, и затем прошел за стареньким, сутулым слугою в просторную, богато обставленную гостиную.
Свет и тепло — первое, что окружило его. Юноша даже невольно рукой лицо прикрыл: после сумрака ночи, тревожимого лишь факельными огнями, глазам сделалось больно.
Высокий, широкоплечий седой человек в темно-зеленой одежде, украшенной золотыми шнурами, вышел навстречу Пеку из-за массивного дубового стола — король Лавр Свирепый. Его стального цвета глаза сделались большими и неожиданно влажными, когда встретились с привыкшими к свету глазами юноши, а худощавое, скуластое лицо побелело от заметного волнения.
'О, как же прав был Герман! — с досадой отметил Пек схожесть облика короля со своим. — Неужели таким я буду лет через двадцать? О, как же это гадко, невыносимо!
— Ваше ве… — он пожелал поклониться, но Лавр не дал ему продолжения — резво, словно было ему столько же лет, сколько сыну, прыгнул он к вошедшему и схватил его за обе руки:
— Мелин! Мелин! Нашелся! Нашелся! — так, приговаривая крайне взволнованным голосом, обнял Лавр Пека и не отпускал, едва сдерживая что-то прерывистое, что рвалось прочь из груди, из горла.
Юноша многого ожидал, но никак не бурного проявления отцовских чувств. Порыв отца ему не понравился, показался неискренним, заставил думать о каком-то подвохе, и напускное спокойствие юноши из-за этого обратилось вдруг в холод, холод оружейной стали. 'Что ж он думает: все просто? Одно объятие — и я стану его другом? — Пек чуть скривил губы в горькой ухмылке.
— Государь, помилуйте, — выдохнул он, когда король ослабил свои объятия, — пожалейте — объясните, что происходит? Иначе я последнего разума лишусь…
— Мелин, Мелин, только не отпирайся, не хитри, — с укором во взгляде и голосе покачал головой Лавр. — Ты мой сын, мой старший сын… Столько лет я думал, что потерял тебя…
Этих слов парень не выдержал — вырвался наружу разъяренный зверь, что дремал и тревожно ворочался в нем целых семь лет:
— Потеряли! Так и есть! — выпалил он вдруг, забыв, что еще минуту назад решился не выдавать себя, решился врать и хитрить, не признаваясь в том, кто он на самом деле. — И в тот же день, как я родился, вы потеряли меня! Да нет же — вы отказались от меня! Добровольно! А потом я всего лишь сделал то, что должно было вас обрадовать — взял и исчез из вашей жизни. Разве не этого вы хотели? И разве стало вам плохо с новой семьей, новыми сыновьями? Ха! — и Пек вырвал свою руку из руки короля.
— Ты прав, ты прав, — внезапно смиренно кивнул Лавр, — и есть у тебя права бить меня не только словами…
— О, да! — не сдержал близкого к кровожадному возгласа Пек. — Хотите, признаюсь? Убить я вас захотел — в первый же раз, как увидал у стен Илидола. И сейчас хочу, — прошипел, сузив глаза, запалив в них такие ужасные волчьи огоньки. — Я мать свою благодаря вам не помню! Ни лица ее, ни запаха, ни касания!
Ничего он уже не боялся — смело все страхи волной гнева, ярости, что были вызваны давней горькой обидой. Никуда она не делась — выросла вместе с ним и дождалась своего часа, чтобы лопнуть, как нарыв. Полыхало теперь все в юноше, затопило жаром грудь, голову.
— Убийца! — с вызовом, прямо в лицо короля бросил Пек.
И Лавр, до сего мига проявлявший волшебное терпение, сорвался. Так же яростно, как и сын, и наотмашь ударил Пека. Не получилось — тот, зло хохотнув, поймал его кулак в свою руку и крепко сжал, намеренно причиняя боль королю:
— Не так-то это просто, ваше величество. Я давно не ребенок. Думаете, что я семь лет делал? Я не в шары играл — я челюсти ломал, — сказал и оттолкнул отца от себя. — Дайте мне уйти, пока я еще держусь и не цепляю ваше горло… Я уеду из Лагаро, и забудем друг о друге.
— Нет, — твердо, хоть глухо отозвался Лавр, видя, что сын не уступает ему ни в силе, ни в твердости, ни в гневе, — я не для того тебя хотел найти, увидеть, чтоб сразу отпустить.
— Что ж вам нужно? — пожал плечами юноша, отпуская руку короля.
— Просить прощения у тебя, — выдохнул государь; как же нелегко ему было это говорить: он, надо признать, не один раз в голове проигрывал всю свою предстоящую беседу с беглым сыном, но теперь все шло не так — не по задуманному. — Прощения, за все и сразу, сын. И просить вернуться ко мне, вернуться в мою семью… Постой, Мелин, присядь: мне так много сказать тебе нужно…
— От долгих разговоров мало толку, — сказал, как отрезал, Пек.
— Но если судьба свела нас, значит, так надо, — возразил король и заметил, как вздрогнул его сын. — Мы просто обязаны использовать этот шанс, поговорить, разобраться в нашей жизни: в том, что было, есть и что будет.
Пек вздрогнул потому, что уже слышал такие слова: про судьбу, про то, что она ведет человека, и про то, что все на свете — не просто так. Похожее говорили Ларик и мастер Герман. И много раз Пек потом убеждался, что есть правда в таких словах. Поэтому дрогнуло что-то сейчас в его груди, чуть сбилось в ней пламя ярости, чуть охолонуло голову. С сомнением пришла слабость: она наполнила собою мышцы в ногах и спине, и Пек послушно опустился в одно из мягких кресел у стола.
— Что ж, говорите, я слушаю, — лениво разрешил он.
— Услышишь ли? — с сомнением глядя на странно потухший взгляд сына, спросил король.
Словно щепка на воде:
Не касаясь берегов,
то ли к счастью, то ль к беде
Я несусь без лишних слов…
— горько улыбнулся Пек.
— Пек-Рифмач, — пробормотал Лавр Свирепый, — так ведь тебя здесь прозвали?
Юноша покачал головой: не хотелось ему пускаться в объяснения о том, кем он стал в Илидоле. Поэтому выразительно глянул на короля и сказал:
— Ближе к делу, ваше величество. Иначе — прыгну в окно, как делал не раз. И прежде чем уйти, положу трупом каждого, кто мне помешает бежать. А если судьба выпадет — и сам лягу. Судьба — она такая — ничего зазря не делает… Я с вами в одной комнате, и мне от этого дышать тяжело…
Глава четвертая
Король Лавр Свирепый вздохнул, глядя на лицо сына, ставшее каменным. Он видел себя. В сдвинутых бровях, в полузакрытых, но полных огня, глазах, в упрямой складке рта, — в каждой черточке этого лица сквозила его собственная молодость, тоже не безоблачная, беспокойная, полная опасностей…
Престол Лавру достался относительно рано — лет в четырнадцать. Его отец — король Экер — умер от болезни кишок. Так было объявлено официально.
