тысяча девятьсот десятого года, представляет собой…» Представляет и то, и это, представляет мой нос, представляет мою задницу… В общем, Екатерина Медичи, и к тому же большая дипломатка!
Голубые глаза Леа заблестели от слёз.
– Ах, Ангел, – смеялась она, – сколько я тебя знаю, ты никогда ещё так меня не смешил. Ну а что другая, что прекрасная Мари-Лор?
– О! Она была ужасна, Нунун. Уверен, у этой женщины на совести не один труп. Костюм болотного цвета, рыжие волосы, нежная кожа – ну, словом, восемнадцатилетняя девушка, да ещё эта улыбочка… Она и бровью не повела, когда моя досточтимая матушка обрушила на неё свой трубный глас. Подождала, пока матушка выпустила весь заряд, а потом ответила: «По-моему, будет лучше, сударыня, если вы не станете вслух упоминать о тех сбережениях, которые удалось сделать вашему сыну начиная с тысяча девятьсот десятого года…»
– Да, не в бровь, а в глаз… в твой глаз. Ну а ты-то сам где был всё это время?
– Я? В кресле.
– Так ты при всём при этом присутствовал? И ничего не предпринял?
– Я только сделал весьма остроумное замечание. Когда матушка Пелу уже схватила какой-то ценный предмет, чтобы защитить мою честь, я, не вставая с кресла, остановил её: «Обожаемая маменька, будьте поласковее. Бери пример с меня и с моей очаровательной крёстной, от которой никогда грубого слова не услышишь». И вот тут-то я добился совместного владения имуществом.
– Не понимаю.
– Я намекнул на знаменитые плантации сахарного тростника, которые бедный князь Сест оставил по завещанию Мари-Лор…
– Да, помню… и что?
– Завещание было фальшивым. Семья князя взбудоражена. Дело может дойти до судебного разбирательства! Улавливаешь? – Ангел ликовал.
– Ясно, а тебе-то откуда всё это известно?
– Всё очень просто. Старуха Лили рухнула всей своей тушей на младшего Сеста, которому семнадцать лет и который до сих пор был весьма благочестивым юношей…
– Старуха Лили? Какой ужас!
– …и младший Сест между поцелуями выболтал ей эту пикантную подробность…
– Ангел! Меня тошнит!
– …а старуха Лили шепнула об этом мне в мамин приёмный день, в прошлое воскресенье. Старуха Лили обожает меня! Она относится ко мне с большим уважением, потому что я так и не согласился с ней переспать!
– Надеюсь, – вздохнула Леа. – И всё же…
Она задумалась, и Ангелу показалось, что его рассказ не вызвал в ней большого энтузиазма.
– Ты только скажи, я потрясающий малый, правда?
Он наклонился над столом – посуда и белая скатерть, отражая солнечные блики, осветили его, словно огни рампы.
– Да.
«И всё же, – думала Леа, – эта змея Мари-Лор, в сущности, обозвала его сутенёром…»
– Сегодня есть мягкий сыр, Нунун?
– Да.
«И ведь он даже не подскочил от возмущения, словно она бросила ему не оскорбление, а цветок».
– Нунун, ты дашь мне адрес кондитера, где ты покупаешь сердечки со взбитыми сливками? Это для моего нового повара, я нанял его на октябрь.
– О чём ты говоришь? Всё, что ты здесь ешь, готовится только в моей кухне. Любые соусы и пирожные…
«Но ведь я действительно уже семь лет практически содержу этого мальчика… Правда, у него у самого три тысячи франков годового дохода. Вот именно. Какой же это сутенёр, если у него три тысячи франков ренты? Только дело тут не в капитале, а в психологии…
Есть мужчины, которым я могла бы дать полмиллиона, и они не стали бы от этого сутенёрами. А вот Ангел… Однако я никогда не давала ему денег… И всё же…»
– И всё же, – взорвалась она, – она обозвала тебя сутенёром!
– Кто?
– Мари-Лор.
Он просиял и стал похож на мальчишку.
– Ты тоже так считаешь, Нунун? По-моему, она имела в виду именно это.
– Конечно.
Ангел поднял свою рюмку, наполненную вином «Шато-Шалон», по цвету напоминающим коньяк:
– Да здравствует Мари-Лор! Ну и комплимент! Вот бы мне услышать такое, когда мне будет столько лет, сколько сейчас тебе! О большем я и не мечтаю!
– Что ж, если этого достаточно, чтобы сделать тебя счастливым…
Она рассеянно слушала его до конца обеда. Привыкнув к немногословию своей мудрой подруги, он довольствовался её обычными материнскими замечаниями: «Возьми хлеб поподжаристей… Не ешь так много свежего мякиша… Ты никогда не умел выбирать фрукты…» Между тем на душе у неё было тяжело, и она осыпала себя упрёками: «Я всё же должна разобраться, чего я от него хочу. Как он должен был поступить? Вскочить на ноги и вскричать: 'Сударыня, вы оскорбляете меня! Сударыня, я не тот, за кого вы меня принимаете!..' На самом деле я тоже за это в ответе. Я растила его под стеклянным колпаком, ни в чём ему не отказывала… Кому могло прийти в голову, что в один прекрасный день ему захочется поиграть в отца семейства? Во всяком случае, мне такое в голову не приходило. А даже если бы и пришло – как говорит Патрон: 'Что у тебя в крови, то у тебя в крови'. Вот если бы он. Патрон, даже и согласился на предложения Лианы, в нём вся кровь закипела бы, услышь он что-нибудь подобное. Но в жилах у Ангела течёт кровь Ангела. И его…»
