Ангел закрыл дверь и, не приближаясь к кровати, посмотрел на молодую женщину.
– Здравствуй, – сказала она ему, улыбаясь. – У тебя какой-то удивлённый вид.
Отблески снега освещали Эдме ровным голубым светом. Её вьющиеся пепельно-каштановые волосы в беспорядке ниспадали на её низкие элегантные плечи, не закрывая их целиком. Белые, с розоватым оттенком щёки, в тон её ночной сорочке, розовые губы, слегка побледневшие от усталости, – всё это было похоже на только что написанную, может быть, даже не совсем законченную картину.
– Поздоровайся со мной, Фред, – настойчиво сказала она.
Он сел рядом с женой и обнял её. Она тихонько откинулась назад, увлекая за собой Ангела. Он опёрся на локти и склонился над ней, разглядывая эту удивительную женщину, которую не портила усталость. Нижнее, слегка припухлое веко и серебристая нежность щёк, казалось, восхитили его.
– Сколько тебе лет? – внезапно спросил он. Эдме открыла орехового цвета глаза, засмеялась, обнажив маленькие квадратные зубки.
– О! Дай подумать… мне будет девятнадцать пятого января… Постарайся не забыть…
Он резко убрал руки, и молодая женщина скользнула в постель, точно брошенный шарф.
– Девятнадцать, это потрясающе! А ты знаешь, что мне уже пошёл двадцать шестой?
– Ну конечно, знаю, Фред.
Он взял со столика у изголовья зеркало в светлой черепаховой оправе и стал разглядывать себя.
– Двадцать пять!
Двадцать пять, мраморно-белое лицо, которое всё ещё выглядит непобедимым. Двадцать пять, но у внешних уголков глаз и под ними, тонко воспроизводя античную линию век, две складочки, которые видны только при ярком свете, две отметины, сделанные такой грозной и лёгкой рукой… Он положил зеркало на место.
– Ты моложе меня, – сказал он Эдме, – это меня шокирует.
– А меня нет!
Она ответила вызывающим, многозначительным тоном. Он пропустил её ответ мимо ушей.
– Знаешь, почему у меня такие красивые глаза? – спросил он её серьёзно.
– Нет, – сказала Эдме. – Может, потому, что я их люблю?
– Это лирика, – ответил Ангел и пожал плечами. – А дело в том, что мой глаз по своему строению напоминает камбалу.
– Что-что?
– Камбалу.
Он сел рядом, чтобы ей было лучше видно.
– Вот смотри: уголок, который рядом с носом, – это голова камбалы. Потом линия глаза поднимается наверх, это её спина, а внизу – тут ровнее – это брюхо камбалы. Другой угол глаза, вытянутый к виску, – это её хвост.
– Вот как?
– Да. Если бы мой глаз имел форму окуня, то есть его верхняя и нижняя дуги были бы одинаковые, у меня был бы глупый вид. Вот ты даже имеешь степень бакалавра, а что ты об этом знаешь?
– Вынуждена признать, что ничего.
Она замолчала в некоторой растерянности: он говорил так напыщенно, без всякой иронии и выглядел при этом, в общем, довольно нелепо.
«Бывают минуты, – думала она, – когда он похож на настоящего дикаря. Словно только что из джунглей. Но тогда он хоть разбирался бы в растениях и животных – впрочем, мне кажется, что он и с людьми-то знаком не слишком близко».
Ангел, сидя рядом с ней, одной рукой обнимал её за плечи, а другой перебирал маленькие, очень красивые круглые и ровные жемчужины надетого на ней ожерелья. Она вдыхала запах одеколона, в употреблении которого Ангел совершенно не знал меры, и, опьянённая, слабела, как роза в жаркой комнате.
– Фред… Давай ещё поспим… мы так устали…
Казалось, он не слышал её. Его упорный и тревожный взгляд был прикован к жемчужному ожерелью. – Фред…
Он вздрогнул, поднялся, с яростью скинув с себя пижаму, совершенно голый бросился на кровать и сейчас же уткнулся лбом в её плечо, где всё ещё проступали хрупкие ключицы. Эдме во всём повиновалась ему: подвинулась, откинула руку. Ангел закрыл глаза и застыл в неподвижности. Она лежала без сна и, полагая, что он заснул, старалась не шевелиться, хотя ей было трудно дышать под тяжестью его головы. Но через некоторое время он рывком перевернулся, проворчав, точно во сне, что-то нечленораздельное, и перекатился вместе с простынёй на другой край кровати.
«Видно, у него такая привычка», – решила Эдме.
Всю зиму она просыпалась в этой квадратной комнате с четырьмя окнами. Из-за плохой погоды задерживалось строительство нового особняка на улице Анри Мартена, не последнюю роль тут играли и капризы Ангела, который пожелал иметь чёрную ванную комнату, гостиную в китайском стиле, а в подвальном этаже – бассейн и гимнастический зал. На возражения архитектора он отвечал: «Мне на всё наплевать. Я плачу и хочу, чтобы меня слушались. Деньги меня не волнуют». Но время от времени он всё же кидался к смете, заявляя, что «сына Пелу не проведёшь».
Действительно, он свободно ориентировался в ценах на цемент и искусственный мрамор, при этом у него была такая удивительная память на цифры, что подрядчики относились к нему с уважением.
Ангел мало советовался с молодой женой, он не преминул продемонстрировать ей свою авторитетность в данной области, однако, давая указания рабочим, старался быть краток – видимо, всё же был не очень уверен в себе. Эдме отметила, что ему инстинктивно удаётся подобрать красивое сочетание цветов, но к формам и к особенностям стиля он относится с полнейшим пренебрежением.
– Ты создаёшь проблемы на пустом месте… Как обставить курительную комнату? Пожалуйста, сейчас я тебе всё расскажу: стены покрасим в голубой цвет. Голубой цвет ничего не боится. На пол – сиреневый ковёр, он не будет бросаться в глаза при голубых стенах. А дальше можно смело использовать и чёрный, и золото для мебели и украшений.
– Да, ты прав, Фред. И всё же эти красивые цвета безжалостны. Они лишают комнату изящества, тут обязательно просится что-то светлое: белая ваза или статуя…
– Вот уж нет, – прервал он её довольно резко. – Белой вазой буду я в голом виде. И надо что-нибудь красное, подушку или плед: на красном ярче выделяется белизна.
