– Не знаю.
– Что она тебе сказала?
– Что всё в порядке.
– Каким тоном?
– Точно таким, каким я тебе это передаю.
– Хорошо, спасибо.
«Это была Эдме», – подумал Ангел. Они шли в направлении площади Согласия, Ангел снова взял Десмона под руку. Он не решался признаться, что чувствует себя очень уставшим.
– Куда ты направляешься? – спросил Десмон.
– Ах, старина, – вздохнул Ангел с благодарностью, – в «Моррис», и сейчас же. Я при последнем издыхании.
Десмон потерял всю свою невозмутимость:
– Как? Так это правда? Мы едем в «Моррис»? А что ты будешь там делать? Давай без шуток, а? Ты же не хочешь…
– Я буду спать, – отвечал Ангел. И он закрыл глаза, точно вот-вот упадёт, потом снова открыл их. – Спать и только спать, ты понял?
И он изо всех сил сжал руку друга.
– Поехали, – ответил Десмон.
Через десять минут они были в «Моррисе». Голубизна и слоновая кость спальни и фальшивый ампир маленькой гостиной улыбнулись Ангелу, как старые друзья. Он принял ванну, надел шёлковую рубашку Десмона, которая оказалась ему немного узковата, лёг в постель и, устроившись между двух мягких подушек, погрузился в безоблачное счастье, в свинцовый беспробудный сон, защитивший его от всего на свете.
С тех пор потекли позорные для Ангела дни, которым он вёл счёт: «Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… Как только пройдет три недели, я вернусь в Нёйи». Но он не возвращался. Он довольно здраво смотрел на создавшуюся ситуацию, с которой был уже не в силах справиться. Иногда ночью или утром он тешил себя тем, что через несколько часов сумеет преодолеть свою трусость. «Так у меня больше нет сил? Позвольте, позвольте… Сил у меня хватит. Они вернутся ко мне. Даю руку на отсечение, ровно в двенадцать я буду завтракать в столовой на бульваре Инкерман. Ещё час-другой, и…» Но в двенадцать часов дня он оказывался в ванной или за рулём автомобиля рядом с Десмоном.
Всякий раз во время еды он проникался оптимизмом по поводу своей брачной жизни, с ним будто случался приступ лихорадки. Садясь за холостяцкий стол напротив Десмона, он словно видел рядом Эдме и думал про себя о своей молодой жене с глубоким уважением: «Какая же она милая, эта малышка! Такие прелестные женщины встречаются нечасто. Ни слова, ни единой жалобы! Я уж постараюсь подобрать ей подходящий браслет, когда соберусь возвращаться. И даже мамаша не смогла её испортить. Мне даже трудно представить себе, что её мать – Мари-Лор». Но однажды в гриль-баре «Морриса» при виде зелёного платья с воротником из шиншиллы, похожего на одно из платьев Эдме, он впал в самый настоящий ужас.
Десмон находил жизнь прекрасной и даже немножко растолстел. Он проявлял свою агрессивность, лишь когда Ангел на его предложение посетить «сногсшибательную англичанку, порочную до мозга костей», или «индийского принца и его дворец опиумных грёз» отвечал категорическим отказом или соглашался с плохо скрытым презрением. Десмон совсем перестал понимать Ангела, но Ангел платил, и платил щедрее, чем в самые лучшие дни их бурной юности. Однажды ночью они опять встретили светловолосую Малышку у её подруги, невыразительное имя которой почему-то ни у кого не удерживалось в памяти: «Эта, как бишь её зовут… да вы знаете… подружка Малышки…»
Подружка курила и от всего сердца угощала окружающих. Её скромное жилище уже с порога встречало гостей сложным ароматом газовой горелки и остывшего опиумного дыма. Она притягивала сердца слезливой сердечностью и своей постоянной готовностью предаться грусти, что было вовсе не так уж и безобидно. Десмона она называла «большим отчаявшимся ребёнком», а Ангела – «красавцем, у которого есть всё, но который от этого только ещё несчастнее». Но Ангел опиума не курил, на коробку с кокаином смотрел с явным отвращением, точно кот, которому хотят поставить клистир, и однажды целую ночь просидел на циновке, прислонясь к стенке, между заснувшим Десмоном и Подружкой, которая беспрерывно курила. Всю эту ночь он с благоразумным видом вдыхал запах, который заглушает голод и жажду, и казался совершенно счастливым, частенько бросая пристальный вопрошающий взгляд на увядшую шею Подружки, красноватую и пористую, где поблёскивало ожерелье из фальшивых жемчужин.
В какой-то момент Ангел протянул руку, погладил кончиками пальцев подкрашенные хной волосы на затылке Подружки и взвесил в руке большие жемчужины, полные и лёгкие, потом сразу отдёрнул руку и нервно вздрогнул, словно случайно зацепил ногтем расползающийся шёлк. Вскоре после этого он встал и ушёл.
– Тебе ещё не надоело есть и пить по забегаловкам? – спросил как-то Десмон у Ангела. – Женщинами ты вроде не интересуешься. А эта гостиница, где то и дело хлопают двери? И ночные рестораны? И зачем только мы колесим из Парижа в Руан, из Парижа в Компьень, из Парижа в Виль д'Авре… Почему бы нам с тобой не махнуть на Ривьеру? Говорят, в декабре и январе там делать нечего, но зато март и апрель – как раз самый шикарный сезон…
– Нет, – сказал Ангел.
– Нет так нет.
Ангел смягчился, но лишь внешне, и постарался напустить на себя вид, который Леа раньше называла «физиономией просвещённого любителя».
– Дорогой мой… ты не понимаешь, как хорош Париж в это время. Эта нерешительная весна, которая никак не может расправить крылья, этот ласковый свет… В то время как Ривьера – это сама банальность… Нет, как хочешь, но мне здесь нравится.
Десмон чуть было не утратил всё своё лакейское терпение:
– Ясно, к тому же не исключено, что тебя держат здесь и бракоразводные дела…
Чувствительные ноздри Ангела побелели:
– Если ты спелся с адвокатом, тебе придётся разочаровать его. Никакого развода не будет!
– Дорогой мой!.. – запротестовал Десмон, принимая оскорблённый вид. – Ты довольно странно обращаешься с другом детства, который в любой ситуации…
Ангел не слушал его. Он направил на Десмона свой похудевший подбородок и поджал губы, как настоящий скупердяй. Впервые при нём чужой человек осмелился распоряжаться его добром.
Ангел размышлял. Развод? Такая мысль не раз приходила ему в голову и днём и ночью, и тогда развод означал для него свободу, что-то вроде вновь обретённого детства, а возможно, и нечто большее… Но когда это слово было произнесено нарочито гнусавым голосом виконта Десмона, он вдруг воочию представил себе, к каким последствиям всё это может привести: Эдме, покидающая их дом в Нёйи, Эдме в своей спортивной шляпке и в длинной вуалетке уверенным шагом направляется к незнакомому дому, в котором живёт незнакомый мужчина. «Конечно, в таком случае всё бы устроилось», – признавал Ангел, истинное дитя богемы. Но в то же время другой Ангел, на удивление щепетильный, отчаянно сопротивлялся: «Это совершенно недопустимо!» Картина перед его глазами прояснилась, стала цветной, пришла в движение. Ангел услышал низкий и мелодичный скрип калитки и увидел уже по другую её сторону голую ручку, а на ней – кольцо с сероватой жемчужиной и перстень с бриллиантом.
