понимаю, что последние годы ты прикрывал меня, а это могло дорого обойтись и тебе самому, и твоим близким. И обойдется – если я ошибусь. Но мне необходима твоя поддержка: я хочу, чтобы до поры ты продолжал меня прикрывать, а когда придет время бросить кости, встал рядом со мной. – Он замолчал, а затем спокойно продолжил: – Не стану скрывать, Деннис, даже когда я приму командование столичным флотом, шансы добиться чего-то большего, чем массовое кровопролитие, будут невелики. Скорее всего нас разоблачат и поставят к стенке прежде, чем мы успеем подготовиться к выступлению. Несколько ниже вероятность того, что мы успеем-таки выступить, но будем разбиты и погибнем в бою или опять-таки окажемся у той же стенки. Ничуть не более удачным представляется мне и вариант, при котором мы развяжем гражданскую войну, что сделает Республику беззащитной перед манти. Шансы на то, что нам действительно удастся устранить Комитет, по сравнению со всеми перечисленными возможностями невелики, но если этого вообще можно добиться, то, конечно же, действовать надо не здесь. а в столице…
Он умолк. В холодном, ветреном сумраке Деннис Ле Пик встретился с ним глазами, на несколько долгих-долгих мгновений удержал его взгляд… а потом очень-очень медленно кивнул.
Глава 33
– Прибыл гражданин генерал Фонтейн, – доложил личный секретарь Оскара Сен-Жюста Шон Каминетти и впустил в кабинет бесцветного, морщинистого коротышку, в котором никто не заподозрил бы безжалостного и умелого агента Госбезопасности. Никто, конечно, кроме самого Сен-Жюста.
– Спасибо, Шон.
Кивком отпустив секретаря, Оскар сосредоточил внимание на госте. В отличие от большинства граждан Республики Фонтейн, оказавшись в святая святых БГБ, не выказывал ни малейших признаков не то что страха, а даже простого беспокойства. Устроившись поудобнее, он склонил голову набок и, прищурившись на шефа, спросил:
– Ты хотел меня видеть?
– Не скажу, что мне так уж хотелось, – хмыкнул шеф БГБ. – Я, конечно, не имел в виду, что не рад нашим встречам. У нас с тобой не так уж много возможностей приятно проводить время.
Глава Госбезопасности позволял себе шутки в присутствии весьма узкого круга лиц, и Фонтейн слегка улыбнулся, оценив этот знак доверия, но едва шеф перешел к делу, улыбка исчезла.
– Я пригласил тебя, чтобы поговорить о МакКвин.
– Я догадался, – признался Фонтейн. – Это было не так уж трудно, особенно с учетом ее упорного нежелания приступать к операции «Багратион».
– Тебе нетрудно, потому что ты человек умный и хорошо представляешь себе, что тревожит твоего начальника.
– Именно так, – сказал генерал, слегка подавшись вперед. – А потому, зная о твоем предубеждении против нее, я стараюсь не позволять тебе заставить меня увидеть в ее действиях то, чего там на самом деле нет.
– Ну и? – спросил Сен-Жюст, когда генерал закончил эту заковыристую тираду. – Что ты там увидел?
– Сам не знаю, – ответил Фонтейн, поджимая губы с несвойственной ему нерешительностью.
Сен-Жюст мотнул головой, требуя пояснений, и гражданин генерал вздохнул.
– Я присутствовал в Октагоне почти на всех ее стратегических совещаниях и прослушал записи тех, на которых не смог побывать. Бог свидетель, мне ли не знать, что она гениальная актриса, способная притвориться кем угодно. Я никогда не забуду, как она обвела меня вокруг пальца в той истории с Уравнителями! Но знаешь, меня не оставляет чувство, что ее беспокойство насчет тайного оружия манти вовсе не притворно.
Он покачал головой.
– Она на самом деле встревожена, Оскар, причем в большей степени, чем показывает на совещаниях Комитета, где вроде бы должна изо всех сил преувеличивать свои страхи. И, – хмуро добавил он, – ее беспокойство усиливается из-за того, что ты вынуждаешь ее сделать то, чего ей очень не хочется.
Сен-Жюст хмыкнул и потер подбородок. За исключением, может быть, Элоизы Причарт, Эразм Фонтейн был самым проницательным из комиссаров Госбезопасности. Безобидный, даже забавный с виду, он обладал острым и ясным умом, не уступал Оскару н холодной жестокости и, более того, был сторожевым псом Эстер МакКвин на протяжении многих лет. Однажды ей удалось его провести, но Эразм знал ее лучше, чем кто- либо другой, и он был не тем человеком, который позволил бы одурачить себя вторично. Исходя из этого, Сен-Жюсту стоило бы прислушаться к его словам, но…
– То, что она озабочена искренне, еще не значит, будто она права, – раздраженно произнес он вслух.
Фонтейн постарался скрыть удивление.
Обычно Сен-Жюст никак не проявлял своих чувств, и генералу вдруг стало не по себе. Именно способность размышлять о проблеме с отстраненной беспристрастностью обеспечивала эффективность работы Сен-Жюста. А вот в случае с МакКвин он, похоже, позволил себе поддаться личной неприязни. Это, конечно, сулило гражданке адмиралу крупные неприятности, но Фонтейн, что бы там ни вообразил себе Сен-Жюст, был вовсе не готов отмахнуться от ее опасений. Он не раз и не два повидал ее в бою, знал жесткий склад ее ума и признавал за ней несомненное мужество, особенно ярко проявившееся во время мятежа Уравнителей. Эразм не доверял ей и, уж конечно, не любил ее, но относился к ней лично и к ее суждениям по военным вопросам с несомненным уважением. И если она чего-то опасается, значит, на то имеются основания, и вполне возможно, что при всей благостности нынешней ситуации очень скоро Народная Республика будет остро нуждаться в способном флотоводце.
– Оскар, – осторожно начал Фонтейн, – я вовсе не говорил, что она права. Мне лишь показалось, что ее озабоченность не притворна. Ты хотел узнать, есть ли у меня подозрения, и я отвечаю: на мой взгляд, она противится началу операции «Багратион» потому, что искренне опасается подвоха со стороны врага.
– Хорошо. – Сен-Жюст со свистом выпустил воздух, потом встряхнулся и уже более естественным тоном повторил: – Хорошо. Взято на заметку. Продолжай.
– Помимо ее искренней озабоченности по поводу полученных приказов, она практически не дает мне
