губить их понапрасну, пытаясь уничтожить еще несколько бортов из состава уже отступающего подразделения, никто бы не стал.
Благодаря железной выдержке капитан Холл, несмотря ни на что, сохранила боевой порядок под сокрушительным, смертоносным огнем. Она спасла большую часть оперативной группы 12.3, привела корабли (и экипажи) к самому порогу, за которым ожидало спасение, привела их израненными, истекающими кровью, впавшими в отчаяние – но живыми. И тогда манти, устремившись в последнюю массированную атаку, одним из последних выстрелов вспороли корпус до капитанского мостика и убили ее.
После гибели капитана и комиссара Аддисона Диамато был вынужден передать командование Портеру. В тот момент ему, дисциплинированному офицеру, даже в голову не пришла мысль о том, чтобы не подчиниться требованиям устава. А ведь он мог… мог…
При воспоминании о пережитом тогда Оливер заскрежетал зубами. Едва Портер принял командование, как немедленно отдал чудовищный, самоубийственный приказ кораблям рассредоточиться и уходить к гипергранице поодиночке.
То был самоубийственный приказ. Точнее, убийственный, ибо он обрек на гибель тысячи людей, а не только отдавшего его политического назначенца, единственно заслуживающего смерти.
Наверное, когда шедшие плотным строем корабли Народного флота стали расходиться по одному, мантикорцы не могли поверить в свою удачу. Но хуже физической уязвимости каждого отдельно взятого корабля было отчаяние, охватившее после этого рокового приказа всех капитанов. Они поняли, что их командующий не владеет ситуацией, и теперь каждый должен спасаться, как может.
Многие бросились врассыпную, и как только строй отступающих распался, манти, уже собиравшиеся улететь, немедленно набрали ускорение и вернулись убивать.
Диамато хорошо помнил этот непрекращающийся апофеоз отчаяния и беспомощности, глядя на то, как эти невозможные, невероятные легкие корабли, оснащенные чудовищно эффективными гразерами, взрывали линкоры, или, хуже того, выводили из строя один-два альфа-узла. Потеря даже одного узла лишала корабль возможности поставить паруса Варшавской, а Ханкок находился непосредственно на пути гравитационного потока. Без парусов Варшавской корабли маневрировать в гиперпространстве не могли и, следовательно, были обречены стать легкой добычей мантикорских супердредноутов внутреннего пикета системы. Обычно эти гиганты двигались слишком медленно, чтобы нагнать линкор, но зато они могли пересечь гиперпространственный барьер, совершить короткий маневр и с абсурдной легкостью свалиться прямо на голову удирающему хевенитскому кораблю. Ну а когда корабль стены настигал беглеца, его оставалось только вычеркнуть из списков.
Мантикорцы это прекрасно понимали. Уничтожив альфа-узел, вражеские ЛАКи тут же оставляли раненый корабль Народного флота в стороне (а точнее, на расправу преследователям) и роем атаковали следующий. Благо, открывшиеся по преступной дурости Портера бреши упростили смертоносную задачу манти до изумления.
Когда они снова обрушились на «Шомберг», Диамато пришлось отбиваться вручную. Он сделал, что мог, и даже сумел подбить еще два ЛАКа, но корабль получил такие повреждения, что уже не был способен к эффективной обороне. Первый же залп манти лишил «Шомберг» парусов Варшавской. Второй еще раз поразил командирский мостик, грубо и решительно оборвав участие Оливера Диамато во Второй битве при Ханкоке.
Оливер остался жив лишь потому, что у гражданина капитана Стивенса, командира оказавшегося неподалеку (и тоже серьезно поврежденного) тяжелого крейсера «Кинжал», хватило мужества у самой гиперграницы сблизиться с руинами «Шомберга», забрать с борта тяжелораненых, в том числе и находившегося без сознания Диамато, и произвести альфа-переход. На самом крейсере, кроме гипергенератора и парусов Варшавской, мало чего уцелело, но для спасения хватило и этого.
А вот «Шомбергу», с тремя расстрелянными альфа-узлами, не повезло. Согласно донесению Стивенса, гражданка лейтенант-коммандер Кантор, помощник инженера, принявшая на себя командование кораблем в связи с выбытием из строя Диамато, надеялась, что успеет запустить узлы прежде, чем ее настигнут манти.
По всей видимости, она ошиблась. Шесть из тридцати трех линкоров гражданки адмирала Келлет вернулись домой, но «Шомберга» среди них не было. Не вернулся и «Адмирал Кинтерра», флагман Портера. Все выжившие корабли находились в чудовищном состоянии: практически все записи бортовых сенсоров были или полностью уничтожены, или повреждены настолько, что восстановить объективную картину не представлялось возможным.
Однако даже при минимальных данных технического контроля, комиссия по расследованию имела возможность сделать выводы, основываясь на показаниях спасшихся тактических офицеров. Комиссия получила в свое распоряжение рапорты, содержавшие упоминания о ЛАКах и ракетах с необычными боевыми характеристиками, из которых следовало, что Народный флот столкнулся с новой угрозой.
Преступное недомыслие Портера комиссия предпочла замолчать, и Оливер понимал, что это было сделано не ради самого гражданина контр-адмирала и не потому, что в силу исключительной важности операции «Икар» нецелесообразно бросать тень на тех, кто, пусть неудачно, участвовал в ее осуществлении. Не о боевом духе народа заботились люди, придерживавшиеся этой версии. Нет, высокие покровители Портера боялись, что его позор ляжет пятном и на них. Беда, однако, заключалась не в самом факте выгораживания политического выдвиженца, а в том, что единственным способом прикрыть адмирала и, таким образом, себя было сворачивание расследования как такового. Ведь любой мало-мальски объективный отчет стал бы обвинительным актом, доказавшим трусость и профнепригодность Портера.
Уцелевшие коллеги Диамато, тактики, правильно истолковали выразительный намек, и данные ими комиссии показания свелись главным образом к самооправданию. Диамато узнал об этом позже, после лечения, и, хотя был разъярен, понимал, что обвинять следует не их. Ни один из этих офицеров не имел чина выше лейтенант-коммандера, тогда как в комиссии не было никого младше контр-адмирала. И вопросы на слушаниях задавали с еще большей осторожностью, чем формулировали ответы.
Кроме того, расследование было проведено с неприличной поспешностью, словно обо всем случившемся хотели поскорее забыть. К тому времени когда Диамато выписался из госпиталя, все было закончено, официальный отчет утвержден, и одинокий голос взбешенного, убитого горем и озлобленного гражданина коммандера никто не пожелал услышать.
Он пытался достучаться до начальства снова и снова, движимый мучительной потребностью исполнить свой долг… и, может быть, искупить вину за невыполнение последнего приказа гражданки капитана Холл. Он обещал ей спасти экипаж, и хотя не сделал этого не по своей вине, муки совести не давали ему покоя, заставляя вновь и вновь бомбардировать высшие инстанции рапортами, содержавшими попытки раскрыть истинную подоплеку случившегося при Ханкоке. В личном приеме ему отказывали, рапорты отклоняли, ответ на всех уровнях был один: расследование по данному вопросу произведено, необходимые выводы комиссией сделаны, ее отчет утвержден, и вопрос закрыт.
