Странно. Никаких признаков нового сторожа. Или он, напуганный недавними событиями, затаился внутри, побоявшись выйти на шум? И что, собственно, произошло здесь в ночь убийства? Оставалась ли входная дверь незапертой, случайно или преднамеренно? Позвал ли кто сторожа к двери, и знал ли он того, кто его позвал? А может, тот, кто напал на бедного привратника, уже находился внутри театра?
Да, сколько вопросов, и все пока без ответов, вздохнул Грэшем. Впрочем, вопросы были всегда. Сэр Генри научился ставить заслон на пути половодья мыслей, чтобы они не овладевали им, научился ограничивать себя одним вопросом, отметая другие, пока не находил ответа. Что касается «Глобуса», то никаких ответов у него не было. По крайней мере, пока. Королевская труппа явно не рассчитывала, что кто-то рискнет повторить попытку взлома, иначе сторожа стояли бы на каждом шагу. Недостатка в желающих не было — любой уличный забияка или бывший солдат за звонкую монету с удовольствием взял бы на себя обязанности стража. Возможно, тут и кроется разгадка? Не означает ли это, что владельцы труппы знают наверняка, что попытка взлома не повторится?..
— Хотите, чтобы я вызвал лодку? — предложил Манион с надеждой в голосе.
Это был самый быстрый способ добраться до дома. Слуга терпеть не мог ходить пешком, даже больше, чем не любил мыться. При его росте на нем не было и унции жира. Грэшем не раз задавался вопросом, как этому драчуну удается сохранить тело двадцатилетнего юноши — тем более что Манион никогда не утруждал себя физическими упражнениями.
— Давай, — согласился сэр Генри, хотя и был по-прежнему погружен в размышления о том, как мало нового он узнал.
А за его спиной, безмолвная и загадочная, высилась пустая громада театра «Глобус».
Глава 9
Середину человечества нам никогда не узнать, только оба конца.
25 июня 1612 года
Грэнвилл-колледж, Кембридж
Зимой в Кембридже холодно и сыро. Холодные ветра налетают сюда будто из самой Сибири. Над рекой по утрам висит туман, придавая окружающему пространству некую загадочность, как снег придает ощущение волшебства. По ночам при ясном небе луна высвечивает холодным сиянием стены и шпили колледжей, буквально купающихся в ее белом свете. А стоит выпасть снегу, как они превращаются в величественные памятники неотразимой красоты.
А летом, даже в самый яркий день, воздух бывает густ и тяжел, словно отравленный прибрежными болотами. Повсюду с жужжанием носятся наглые мухи, готовые усесться на кусок мяса, даже если вы уже насадили его на нож и поднесли ко рту. Река скорее напоминает зловонную сточную канаву; густые волны шлепаются о днища лодок, оставляют темные следы на ярко раскрашенных бортах. Порой запахи и воздух становятся просто невыносимыми. Грэшем не раз бывал свидетелем тому, как люди замирали на месте, стоило кому-то чихнуть. Чума не раз заглядывала Кембриджу через плечо, и чиханье было одним из первых признаков заразы.
Грэшем вернулся в свои комнаты в Грэнвилл-колледже — те самые комнаты, которые он занял еще в те дни, когда его богатство начало стремительно расти, а вместе с ним процветать колледж. Полки здесь делал деревенский плотник — грубые, но зато крепкие и надежные, они не прогибались под весом книг и бумаг, которых накопилось за эти годы немало. Впрочем, сэр Генри сомневался, что приглашенный на сегодняшний вечер гость обратит хоть какое-то внимание на книги. Да и вряд ли он даже обучен читать.
Пламя свечей обычно скрывало самые разные грехи. В случае Лонг-Лзнкина оно их безжалостно обнажало. Мерцающие блики, игравшие на его лице, подчеркивали многочисленные изъяны и неровности кожи. Лицо это было изуродовано двумя или тремя огромными нарывами, напоминавшими кратеры вулканов. Стоило Лонг-Лэнкину повернуть голову, как по лицу пролегали длинные тени. Зубов во рту не хватало, а те, что сохранились, обрамляли собой черные пустоты, подчеркивая их, а ничуть не скрывая.
— Не знаю, — произнес он. — Просто не знаю.
Он посмотрел на остатки эля в круглой кружке, предложенной ему Грэшемом. Лонг-Лэнкин никогда не пил вина. Возможно, он считал эту привычку недостойной себя.
— Давай попробуем еще раз, — произнес Грэшем. — Постарайся вспомнить. Как выглядел этот книготорговец?
— Я уже сказал, что был пьян. На ногах не стоял, все глазья залил. Да я бы родную мать не узнал, даже сунь она мне в рот свою сиську.
— Лонг-Лэнкин, — обратился к нему Грэшем, не скрывая отвращения, — прошу тебя, давай обойдемся без подробностей твоего грудного вскармливания.
Почему-то никто не называл этого человека Лонг или Лэнкин. Для всех он был просто Лонг-Лэнкин. В одно слово. Его не разделить на два. А еще он всегда пьян, и память у него дырявая.
— Послушай, — произнес Лонг-Лэнкин. — Это дело проще пареной репы.
Говорил он с уверенностью человека, который от начала и до конца прошел путь пьяницы. Трезвый. Слегка захмелевший и чуть тепленький. Пьяный. Очень пьяный. Упившийся в грязь. Лишившийся чувств. Пришедший в себя и мучающийся тяжким похмельем. Снова слегка опьяневший.
Он был… человек. Весь такой перекореженный, съеженный, скукоженный, в общем, настоящий карлик.
— Лонг-Лэнкин, — перебил собеседника Грэшем. Терпение его было на исходе. — Это вряд ли поможет мне его найти. Честно говоря, я не замечал, чтобы Кембридж был наводнен перекореженными карликами, которые выдают себя за книготорговцев.
— Пьесы!.. — воскликнул Лонг-Лэнкин. Он явно что-то вспомнил. Очевидно, ощущение это было для него в новинку, и он был жутко доволен. На изуродованном лице заиграла улыбка. А еще Грэшем отметил про себя, что из двух нарывов на шее торчит по волосу.
— Пьесы?
— Ну да… он сказал, что что-то там делает с пьесами.
— И что же конкретно он делает с пьесами? — спросил Грэшем, заинтригованный подобным признанием. Куда только подевалась охватившая его скука!
— Он сказал… сказал… — Память вновь изменила собеседнику, потухнув, как свеча, которая, прежде чем погаснуть, на мгновение озаряется ярким пламенем. — Он сказал, что хотел бы, ну, в общем… чтобы студенты поставили одну из них. Ну, как они обычно это делают.
Лонг-Лэнкин мог не объяснять дальше. Грэшем знал, как такое обычно бывает. В прошлом году беспорядки длились дня два, а все потому, что пришедшие на спектакль в Тринити-колледж студенты Джонс-колледжа оказались на улице по причине нехватки мест. Тогда учащиеся Джонс-колледжа предприняли попытку силой прорваться внутрь, а студенты Тринити-колледжа принялись бросать в них камнями с крыши и всем, что только могли отыскать в привратницкой. Спектакли в Кембридже — вещь взрывоопасная.
Да, хорошего мало… От Лонг-Лэнкина пользы почти никакой. Он смог лишь подтвердить, что некто выдает себя за книготорговца, как-то связанного с театром. Грэшем вздохнул, выволок из комнаты плохо соображающего гостя, после чего уселся в кресло с высокой спинкой. Именно в такие моменты он острее всего ощущал свое одиночество. Впрочем, это ощущение ему даже нравилось. Своего рода роскошь, часть его солидного состояния. Большинство других преподавателей обычно селили вместе с собой трех-четырех студентов: хозяин квартиры спал на кровати, студенты — на переносных койках.
Итак, неожиданно в Кембридже объявился некий человек, фальшивый книготорговец. Однако тем немногим людям, кому он представился, не было известно ни о каких письмах короля к своему любовнику. Разговоры с ними он вел исключительно о пьесах.
Пьесы. Театр. Имеет ли это какое-нибудь отношение к политике? Или все дело лишь в самих пьесах? Точно известно лишь одно — это имеет прямое отношение к власти. Потому что в конечном итоге все имеет отношение к власти. Грэшему в срочном порядке требовалось освежить свои впечатления о театре. Он и его семья отправятся на представление.
Глава 10
Король: А как называется ваша пьеса?
Гамлет: «Мышеловка».
Театр «Глобус»
Лондон
Лето было для актеров самым лучшим и самым худшим из времен года. Лучшим — потому, что в хорошую погоду зрителей в театр набивалось до отказа, а крышей служило небо над головой. Худшим — обычно летом вновь поднимала голову чума, театры закрывались, и вместо хороших сборов труппам светили катастрофические убытки, в крайнем случае, гастроли по убогим провинциальным городкам. Однако пока что 1612 год нес с собой только хорошее.
Посещение театра давно стало в семействе Грэшема своего рода ритуалом и самым главным развлечением. Вскоре они смогут брать с собой детей, но в данный момент в Лондон собрались только сам сэр Генри и Джейн. И разумеется, слуги. Манион считал своим богоданным правом сопровождать хозяина и хозяйку, куда бы те ни держали путь. Кроме него, Грэшем решил взять с собой еще нескольких старших слуг, а так же кое-кого из молодежи. Без слуг в любом случае не обойтись. Им предстояло сесть на весла огромной роскошной восьмивесельной лодки, чтобы переправить чету Грэшемов через реку — от персонального причала к театру «Глобус» на другом берегу реки.
— И кого же из этих бездельников мы возьмем сегодня с собой в театр? — спросил сэр Генри, поправляя шляпу и разглаживая рукава бархатного
