Оба знали, что Сесил давно уже одной ногой стоит в могиле. Те, кто видел его, говорили, что граф Солсбери разлагается изнутри, а слабые конечности не способны больше поддерживать вес тела, что приносит ему адские мучения. Для Джейн появление посыльных от Сесила в последнее время стало полной неожиданностью. Уже то, что ее мужа вызывает к себе человек, который сам вот-вот покинет бренный мир, завораживало и пугало. А сегодня ей было просто страшно.
Посыльного звали Николас Хитон. Грэшем позаботился о том, чтобы узнать его имя. Хитон, изрядно пьяный верзила ростом почти с Маниона, был весь в испарине и распространял вокруг себя целый букет разнообразных дорожных запахов. Волосы у него на макушке были редкими, хотя он и пытался прикрыть плешь длинными и тонкими прядями. Словно для компенсации недостатка волос на голове, Николас носил пышные усы, оканчивающиеся двумя роскошными, в пол-лица, завитками. Вряд ли от столь нелепой фигуры может исходить прямая угроза.
Хитон удостоил Грэшема легким кивком.
— Мой хозяин при смерти. Он спрашивает, не выкроете ли вы свободный день в своих академических исканиях, дабы встретиться с ним во время его пребывания в Бате. Ему срочно требуется переговорить с вами.
Человек, который в скором времени, похоже, лишится хозяина — и, соответственно, своего места, — мог бы выказать побольше вежливости. Грэшем же слишком уважал себя, чтобы позволить грубости Хитона задеть его, хотя и был заинтригован приглашением.
— А какая вам уготована судьба после его смерти, мастер Хитон?
— Мой хозяин уже подыскал мне место. При короле. — В голосе посыльного послышались одновременно гордость и высокомерие.
— Рад за вас обоих, — промолвил Грэшем с наигранной искренностью, какую мог подпустить только хороший лжец. Внезапно его голос прорезал воздух, как бритва мягкую плоть. — Будьте осторожны. Тем, кто достигает серьезных высот, больнее падать. — Лишь позднее Грэшем осознал ужасающую иронию своих слов. — А что до вашего настоящего и пока еще здравствующего хозяина, то я приеду. Я всегда приезжал, разве нет? Передайте ему это. Где назначена встреча?
— Граф Солсбери решил временно перебраться в Бат. Некоторые из медиков полагают, что благоприятное воздействие вод принесет ему облегчение. А пока боль почти не отпускает его. Хочу предупредить вас вот о чем, сэр Генри. Мой хозяин уже не тот, что прежде…
— О, в таком случае это хорошие новости! — оживленно заметил Грэшем. — Хуже быть просто невозможно, значит, судя по всему, ему стало значительно лучше…
Никто не предложил Николасу Хитону комнату, но посыльный и не просил об этом.
— Поедешь прямо сегодня? — спросила Джейн, заметив, как мужа охватывает нервное возбуждение.
— Это было бы разумно. Если Сесилу и впрямь лихо, как сообщает его посланник, то…
— Прошу тебя… Мы знаем, что означает подобный вызов. Сесил никогда не вызывал тебя в обстоятельствах, не связанных со смертельной опасностью. Останься сегодня со мной. Вспомним, кто мы такие.
Грэшем повернулся к двери. Там, загородив собой выход, стоял Манион. Оба, не проронив ни слова, понимающе посмотрели друг на друга.
Сэр Генри выпрямился и подбоченился:
— Кто хозяин и повелитель в этом доме? Или у меня больше нет власти над женой и прислугой?
Глаза Джейн наполнились слезами, плечи поникли. Неожиданный приезд посыльного лишил ее обычного присутствия духа. С мужем она справлялась легко. А вот жизнь, которую он вел, порой пугала ее. Джейн, словно послушный ребенок, присела в легком реверансе. Сердце Грэшема дрогнуло. Взглядом, полным любви, он посмотрел на жену. Удивительная женщина. Такая сильная. Такая уязвимая…
— Тебе известно, что я твоя, — сказала она мягко.
Боже правый, подумал Грэшем. Чего стоило Джейн, при всей вспыльчивости ее натуры, произнести подобные слова! Внезапный приступ раскаяния настиг его, словно удар ниже пояса. Кто он такой, чтобы распускать хвост, как павлин, перед теми, чьей единственной слабостью была любовь к нему? Впрочем, лицо Грэшема оставалось бесстрастным. Он невозмутимо повернулся к Маниону — тот, подобно Левиафану, стоял у двери, сложив руки на груди.
— А ты?
— Да, милорд. Ведь вы мой господин и хозяин дома. И, безусловно, властны над остальными, хоть будь я проклят, если знаю, кто из них…
— Хочешь сказать, что я тебе не указ? — Грэшем гневно вскинул подбородок, глядя на Маниона.
— Только когда надо, — ответил тот.
— А ты? — Грэшем обратился к Джейн.
— Я просто прошу тебя провести со мной ночь…
В ее голосе не было ни высокомерия, ни холодной отстраненности, с которой Джейн умела держаться даже в присутствии короля, ни строгости, с которой она управлялась со слугами. Боже, мог ли он предполагать, что будет любить ее так, как не любил никого, — страстно и безоглядно!
Грэшем посмотрел на Маниона. Затем на Джейн. Та смотрела ему прямо в глаза. Сэр Генри хитро улыбнулся:
— На рассвете выезжаем в Бат. Я ночую здесь. Я так решил.
Манион едва удержался, чтобы не подмигнуть Джейн. Конечно, он так решил. Правда, не без помощи своих близких.
Манион отметил про себя, что, покидая комнату, хозяева держались за руки. Совсем как дети. В некотором смысле его дети, за которых он при необходимости готов отдать свою собственную жизнь.
Глава 3
Ужели все твои завоеванья,
Триумфы, почести, трофеи к этой
Ничтожной мере сведены?
Май 1612 года
Бат
Когда на рассвете сэр Генри седлал лошадь, солнце еще пряталось за серой дымкой облаков. Туман, вчера висевший в воздухе тонкими белыми клочьями, теперь лежал плотным покрывалом, превращая окружающий пейзаж в мир призраков.
Неужели это последний вызов к Сесилу? Грэшем спешил на прощание со старым врагом, как никогда раньше. Копыта его лошади соприкасались с землей с такой мощью, что их удары отдавались в спине сэра Генри ударами молота; они взрывали землю, заставляя комья разлетаться в стороны с силой пушечных ядер. Ветер норовил сорвать с него шляпу, слезы катились из глаз, а он гнал лошадь все быстрее и быстрее. Поля и перелески стремительно проносились мимо. Похоже, что лошадь Грэшема осознала: наступило лето, и от этого осознания ноги ее словно стали втрое длиннее, а мышцы то натягивались как струна, то сжимались в сумасшедшем галопе, будто пружина. В какие-то мгновения человек и конь становились странным единым целым, невидимым и бессмертным в своей скорости и безумии.
Нет, так дело не пойдет. Недолго и загнать бедное животное, подумал Грэшем. Он дал коню успокоиться, похвалил его силу и красоту, и вскоре скакун уже трусил по дороге, как какая-нибудь усталая крестьянская лошаденка.
Грэшем подождал, пока, бубня себе под нос проклятия в адрес хозяина, его не догнал Манион. Слуга достаточно хорошо держался в седле, но еще никому в королевстве не удавалось догнать такого наездника, как сэр Генри.
Человек далеко не бедный, Грэшем вполне мог позволить себе роскошь держать собственных лошадей по всему пути от Кембриджа до Лондона. И каждую он гнал точно так же, как и предыдущую. Не стоит удивляться, что когда всадник достиг Лондона, кожа его сапог была истрепана в лохмотья, тело ныло так, будто по нему прошлись раскаленным утюгом, а сам он умирал от изнеможения. Сэр Генри проспал три часа. По пути от Лондона в Бат своих лошадей у него не было. Не доверяя тем, что можно нанять или купить по дороге, он вел с собой караван собственных животных — оно и надежнее, и более соответствует его положению. Грэшем с презрением отвергал кареты. В последнее время эти неуклюжие средства передвижения в огромном количестве колесили по грязным дорогам, создавая на лондонских улицах жуткие пробки. Нет, он пока еще не так стар, чтобы трястись в какой-то повозке.
Еще с древнеримских времен воды Бата использовали для лечения старых и немощных. Судя по количеству таких людей нынче, было похоже на то, что римляне никогда не покидали здешних мест. Старое аббатство не позволяло городу расти вширь. Оно словно задавило его своей мертвой массой, высосало из этого несчастного места последние соки. Повсюду царила атмосфера упадка. Грэшем привык к городскому зловонию, но здесь к обычному смраду примешивался хорошо различимый душок гниющей плоти. Людям постоянно приходилось отгонять от своих влажных лиц докучливых мошек. Даже ранним летом все в Бате было засижено мухами.
Не слезая с лошади, Манион грыз куриную ножку, прихваченную из последней таверны, в которой они обедали.
— Знаете, что я думаю? — спросил слуга, и маленький кусочек жилистого мяса выскочил из его рта и пролетел мимо левого уха Грэшема.
— Ты способен думать? Я не уверен, что хотел бы пуститься в восприятие твоих, с позволения сказать, измышлений, если твои физические действия являются отражением их содержания. Но, — вздохнул Грэшем, — судя по всему, ты в любом случае их выскажешь.
— Когда-то Сесил просто использовал вас, и его не волновало, погибнете вы или нет, выполняя задание. Теперь же он одной ногой в могиле, и ему хочется направить вас туда, где вы погибнете непременно. Сесил спит и видит, чтобы протащить вас вместе с собой по всем кругам ада. Вы единственный, кто превосходит его во всем.
Грэшем не стал подвергать данное умозаключение слуги сомнению. Вместо этого он принялся разглядывать жителей Бата.
— Интересно, люди здесь когда-нибудь ходят на прогулку? — спросил сэр Генри, оглядываясь по сторонам. — Или только ковыляют? Может, их выгуливает прислуга?
