поскольку был вдвое шире агрессора, вырвал у него палку, переломил ее пополам и схватил обрызганного за грудки, да занес здоровенный кулак.
Все-таки полвека без крепостного рабства до некоторой степени размыли границы между сословиями, отрешенно подумал Эраст Петрович. Представитель низшего класса в 1911 году уже не позволяет господину в шляпе безнаказанно чинить над собою расправу.
Господин в шляпе задергался, пытаясь вырваться, повернулся в профиль и оказался знакомым — то был актер на амплуа злодеев и интриганов Антон Иванович Мефистов. Фандорин счел своим долгом вмешаться.
— Эй, бляха 38–12! — закричал он, перебегая улицу. — Руки не распускать! Сам виноват!
«Психологу» довольно было одного взгляда, чтобы понять: а вот этому человеку перечить не надо. Извозчик выпустил Мефистова и сказал, проявив похвальное намерение бороться за свои права цивилизованным образом:
— А я его к мировому! Ишь, палкой драться! Нет такого обычая!
— Это п-правильно, — одобрил Эраст Петрович. — Его оштрафуют за побои, а тебя за испорченное платье и сломанную трость. Сочтетесь.
Извозчик поглядел на брюки Антона Ивановича, что-то прикинул, крякнул и хлестнул свою лошадку.
— Здравствуйте, господин Мефистов, — поздоровался тогда Фандорин с бледным «злодеем».
Тот воскликнул, грозя кулаком вслед коляске:
— Скот! Пролетарий! Если бы не вы, я бы ему всю морду расквасил… Впрочем, спасибо, что вмешались. Здравствуйте.
Он вытирал платком одежду, костлявая физиономия дергалась от злости.
— Помяните мое слово, если Россия от чего-то погибнет, то исключительно от хамства! Хам на хаме сидит и хамом погоняет! Сверху донизу сплошные хамы!
Впрочем, он довольно быстро успокоился — все-таки актер, существо с чувствами бурными, но неглубокими.
— Давно вас не видно, Фандорин. — Оглядел Эраста Петровича получше, впавшие глазки блеснули любопытством. — Эк вы подурнели. Стали на человека похожи, а то были как картинка из дамского журнала. Болеете, что ли? Ваш японец не говорил.
— Болел немного. Теперь почти з-здоров.
Встреча была Фандорину неприятна. Он коснулся пальцами цилиндра, собираясь откланяться, однако актер схватил его за рукав.
— Слыхали наши новости? Скандал! Порнография! — Ящероподобное лицо просияло счастьем. — Красотка-то наша, недотрога, принцесса египетская как осрамилась! Я об Элизе Альтаирской, если вы не поняли.
Но Фандорин его отлично понял. Понял он и то, что случайная встреча произошла неспроста. Сейчас он узнает нечто важное, и это, возможно, ускорит выздоровление. Однако грубость в
— Отчего вы так злобно отзываетесь о госпоже Альтаирской-Луантэн? — неприязненно спросил он.
— Оттого что я терпеть не могу красоток и всяческих красивостей, — объяснил Мефистов с большой охотой. — Один некрасивый писатель сказал глупые слова, которые всякие болваны без конца повторяют: «Красота спасет мир». Брехня-с! Не спасет, а погубит! В вашей пьеске об этом замечательно изложено. Настоящая красота не мозолит глаза, она сокрыта и доступна немногим избранным. Профану и хаму она не видна! Первое впечатление от мощного, новаторского произведения искусства — страх и отвращение толпы. Будь моя воля, на каждое смазливое личико я ставил бы огненное клеймо, чтоб оно не сияло своей конфетной миловидностью! Я бы перестроил пышные дворцы в конструкции из железа и бетона! Я бы вытряс заплесневелую чепуху из музеев и…
— Не сомневаюсь, именно так бы вы и поступили, будь ваша воля, — перебил его Фандорин. — Однако что все-таки случилось с госпожой Альтаирской-Луантэн?
Антон Иванович затрясся в беззвучном хохоте.
— Застигута с обожателем в пикантнейшей позе! У себя в гостиничном номере! С гусарским корнетом Лимбахом, юным адонисом. Она почти без ничего, а любовник стоит на коленках, весь влез к ней прямо под рубашечку и знай нацеловывает. Говорю вам — порнографическая открытка!
— Не верю, — глухо сказал Эраст Петрович.
— Сам бы не поверил. Но гусар к ней не втихомолку проник — полгостиницы в любовном раже разнес. А непристойную сцену собственными глазами видели люди, которые выдумывать не станут: Штерн, Васька Простаков, Девяткин.
Должно быть, черты Фандорина исказились. Во всяком случае Мефистов сказал:
— Даже странно, что раньше вы казались мне слащавым красавчиком. У вас довольно интересная внешность, лицо римского патриция времен упадка империи. Только вот усы лишние. Я бы на вашем месте сбрил. — Антон Иванович показал в качестве образца на свою верхнюю губу. — А я вот после репетиции решил до гостиницы пешочком пройтись, развеяться. Не составите компанию? Можем заглянуть в буфет, выпить.
— Благодарю. Занят, — сквозь зубы ответил Эраст Петрович.
— А к нам в театр когда? Мы далеко продвинулись, вам будет интересно. Право, приходите на репетицию.
— Непременно.
Наконец чертов «интриган» оставил его в покое. Фандорин посмотрел на куски мефистовской палки, валяющиеся на тротуаре, и свою ни в чем не повинную тросточку из крепчайшего железного дерева тоже переломил надвое, а потом еще раз пополам.
Еще и вспомнил идиотский комплимент по поводу своей внешности. Это у Федора Карамазова было «лицо римского патриция периода упадка»! Между прочим, согласно роману, отвратительному старому эротоману было примерно столько же лет, сколько мне, подумал он. И в тот же миг раскисшая воля встрепенулась, ожила, наполнила все его существо долгожданной силой.
— Каленым железом, — сказал Фандорин вслух и сунул обломки трости в карман, чтоб не мусорить на тротуаре.
Еще сказал:
— С мальчишеством п-покончено.
Судьба в лице развратной актриски, прыткого корнета и злоязыкого «злодея», вовремя подвернувшегося на пути, милосердно объединились, чтобы вернуть больному рассудок и покой.
Кончено.
На душе стало свободно, холодно, просторно.
За завтраком, на следующий день, Фандорин читал накопившиеся газеты и впервые слушал болтовню Масы без раздражения. Японец, видимо, хотел рассказать о гадком инциденте с корнетом: он деликатно начал с рассуждения об особенном складе нравственности у куртизанок, гейш и актрис, но Эраст Петрович перевел беседу на поразительные события в Китае, где начиналась революция и зашатался трон маньчжурской династии Цин. Маса снова попробовал завести разговор о театре.
— Я заеду туда сегодня. Позже, — сказал Фандорин, и японец умолк, очевидно, пытаясь понять перемену, произошедшую в господине.
— Вы больше не любите ее, господин, — подумав, заключил он с всегдашней проницательностью.
Эраст Петрович не удержался от язвительности:
— Да. Можешь чувствовать себя совершенно свободным.
Ничего на это не ответив, Маса вздохнул и призадумался.
На Театральную площадь Фандорин подъехал к двум, рассчитывая попасть как раз к обеденному перерыву в репетиции. Он был спокоен и собран.
Госпожа Луантэн вольна устраивать свою частную жизнь, как ей заблагорассудится, это ее дело. Однако прерванное из-за душевного недуга расследование следовало продолжить. Убийца должен быть найден.
Не успел Фандорин выйти из своей «изотты», как к нему подскочил юркий человечек.
— Сударь, — прошептал он, — имею билет на премьеру нового спектакля «Ковчега». Шикарная пьеса из азиатской жизни. Оригинальное название — «Две кометы в беззвездном небе». С невероятными фокусами и неслыханно откровенными сценами. Билеты в кассу еще не поступали, а у меня имеется. Пятнадцать рубликов в амфитеатре, тридцать пять в креслах. Потом будет дороже.
Стало быть, название и тема пьесы секретом уже не являются и, более того, определен день премьеры. Ну, эти материи Эраста Петровича теперь не занимали. Черт бы с ней, с пьесой.
Пока он шел до подъезда, барышники приставали к нему еще дважды. Торговля у них шла бойко. А в отдалении, на том же месте, что в прошлый раз, маячил предводитель спекулянтов с неизменным зеленым портфелем под мышкой. Он поглядывал в осеннее небо, постукивал по земле башмаком на толстой каучуковой подошве, рассеянно насвистывал, но при этом, кажется, успевал оглядывать все вокруг. Эраст Петрович поймал взгляд маленьких глазок, впившихся в него не то с любопытством, не то с подозрением. Бог знает, почему он вызвал у мутного типа с глиняной мордой столь живую реакцию. Вспомнил о пропуске в ложу? Ну и что с того? Впрочем, это не имело значения.
За время, когда Фандорин здесь не появлялся, произошли некоторые изменения. Слева от входа висел большой фотографический портрет покойного Смарагдова — с горящей лампадой и грудой цветов, сваленной прямо на тротуар. Рядом две фотографии поменьше. Какие-то истерички, оказывается, наложили на себя руки в безутешной скорби по своему кумиру. Объявление в кокетливой траурной рамке извещало, что в малом зале «для узкого круга приглашенных» состоится «Вечер слез». Цены, разумеется, возвышенные.
С другой стороны от подъезда Эраст Петрович увидел (сердце слегка сжалось) портрет премьерши в кимоно и с прической такасимада. «Г-ЖА АЛЬТАИРСКАЯ-ЛУАНТЭН В НОВОЙ РОЛИ ЯПОНСКОЙ ГЕЙШИ» — гласила броская надпись. Перед фотографией знаменитой артистки тоже лежали цветы, хоть и в меньшем количестве.
Все-таки кольнуло, констатировал Фандорин и заколебался: не отложить ли визит на завтра? Кажется, рана затянулась недостаточно.
Сзади остановилась пролетка.
Звонкий голос крикнул:
— Жди!
Прозвенели шпоры, простучали каблуки. Рука в желтой перчатке поставила к портрету корзинку с фиалками.
Тут Эраста Петровича кольнуло в грудь еще чувствительней. Он увидел корнета, которого пустил когда-то в ложу. Узнал его и Лимбах.
— Каждый день ставлю! — Юное, свежее лицо осветилось восторженной улыбкой. — Считаю своим долгом. Вы тоже с цветами? Не признали меня? Мы на «Бедной Лизе» вместе были.
