зарево пожара, перебегают люди в шинелях, слышится частый и сухой треск выстрелов. Где-то недалеко тяжелый грохот разрывов. Артиллерия бьет по Кремлю, но снаряды перелетают, взрываются в домах.
Установление нового строя начиналось с обысков. Впрочем, искали только оружие. Обыск в доме, где жил Веселовский, проводили солдаты и красногвардейцы-рабочие. Искали бестолково и кустарно. 'Наши кустари революционных дел'
'Кустари' набирали силу. Пришлось признать, что разгон Учредительного собрания, как это узнали в Москве, прошел тихо и незаметно. Заметные изменения еще не начинались. Но частные банки были закрыты, и московские обыватели придумывали разнообразные 'схемы' спасения хранившихся в банках денег и ценностей.
В 'Окаянных днях' есть пронзительные слова:
'Наши дети и внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, — всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...'
Для Веселовского старая 'великодержавная' Россия по-прежнему была лишь
'видимостью европейского государства',
о чем вновь говорится в дневнике. Веселовский судил трезво.
Чтобы вернуть утраченную 'мощь' и 'потерянное 'богатство', 'защитники старого строя' готовы развязать 'кровавый террор справа'. Они признают только 'тяжелые формы ликвидации существующего безумия'.
Несмотря на уничтожающую критику, Веселовский порою был ближе к 'революционной интеллигенции', чем к старинной дворянской России.
Дневник Веселовского вновь напоминает о повторяемости русской истории: тревожная закономерность. Она выведена в записях Ключевского в 1908 году:
'В нашем настоящем слишком много прошедшего; желательно было бы, чтобы вокруг нас было поменьше истории'.
Получается, что все водовороты русской истории прежде всего смывают слабые островки культуры, но пробуждают к жизни мутные болотные низины.
Записи зимы 1918 года.
'При всей привычке и любви к труду — не могу работать. Сажусь за свои научные темы и неотвязно преследует мысль: это никому не нужно, бессмысленно, что быть может через неделю или через месяц я буду стерт с лица земли голодом или грабителем, что та же участь ждет мою семью'.
'...У всех утрачена вера в себя и свои силы'.
В те дни по Арбату от Брянского (Киевского) вокзала тянулась серая толпа. Солдаты в грязных шинелях с мешками-котомками за спиной, с кислым запахом дыма и махорки, в затертых шапках; у многих винтовки. Они уходили с фронта домой. Ленинское правительство объявило 'социалистическое отечество в опасности', но — как сказано было в те дни резко и злорадно — армия разбежалась 'догладывать кости, которые им бросила революция'. Последнее наступление Германии Веселовский предсказал убедительно точно:
'Никаких сражений и сопротивления не будет, немцы займут столько, сколько найдут нужным'.
Газетные сведения были крайне скудные; по разрозненным слухам получалось, что за неделю немцы прошли три четверти пути до Петрограда. Сбывались слова о
'крайней слабости патриотического чувства'. 'Самых различных чинов люди, несмотря на позор, не скрывают своей радости по поводу предстоящего прихода немцев'.
Веселовский представил в дневнике своего рода социологический срез, различное отношение известных ему слоев общества к возможной германской оккупации. Оказалось, что
'средний торгово-промышленный класс' готов 'пойти в плен к немцам' — жаждет порядка. Высшие слои, в том числе промышленные, колеблются: одни видят, что нельзя побороть большевиков своими силами, другие готовы бороться 'из национальной чести и ясно осознанных последствий немецкого протектората'. Дворяне, по крайней мере наиболее культурная их часть, не пойдут на бесчестье, даже если узнают о возвращении земли и имений.
Как поведут себя крестьяне, Веселовский не знал, а городские обыватели были готовы к любому исходу событий.
Оказавшись в деревне, Веселовский размышлял о глубоких причинах 'несознательного большевизма масс':
'умственные утопии', изложенные в программах и брошюрках, совпали с огромной волной социальных иллюзий, массовых видений, которые создают не поддающуюся никакому разумному объяснению картину происходящего. Во времена давние такие явления сопровождались массовой религиозной экзальтацией. Во времена революции — уравнительным грабежом.
Веселовский определил, что
социальные иллюзии — явление бессознательное, 'физиологическое'. 'Народ не понимал таких очевидных истин, что нельзя большинству разбогатеть, ограбив меньшинство и бросив работать, что даже удачно произведенный грабеж не сделает их господами'.
'Большевизму не было надобности долго заниматься воспитанием масс в этом направлении...' Почва была подготовлена нашей интеллигенцией в литературе и публицистике. Все бесформенные слои социальных иллюзий были систематизированы и оформлены в виде некой социальной доктрины людьми, призванными мыслить, но растерявшими эту способность под влиянием идей распределительного и потребительного социализма. 'Путь для ленинцев, объявивших 9/10 крестьян кулаками и врагами страждущего человечества, был давно подготовлен нашей литературой...'
Вторая социальная иллюзия, обнаруженная Веселовским, — 'поиск виновных'.
После свержения царя все перемешалось в сознании русского обывателя. К прежним виновникам всех бед (чиновникам и правительству) прибавлены новые в разнообразии, которое вызывало помрачение рассудка.
Веселовский перечислял обычные присказки тех лет:
'Это буржуазия, которая будто бы затеяла войну, чтобы богатеть, ничего не теряя, а во время войны наживаться, это кадеты и другие сторонники войны до победного конца. Чем дальше, тем число виновников росло. Во всех бедах стали обвинять бывшего 'героя' Керенского, потом появились 'контрреволюционеры и империалисты...'
Веселовский размышлял о патернализме русского общества, явлении устойчивом, зловредном.
Принято патернализм определять как постоянное стремление жить за счет государственной поддержки и одновременно доверять государству, как отцу родному, все хлопоты по устройству собственной жизни.
Веселовский доказывал:
'Патернализм в России развращает в равной мере и правительство, и народ. Стоит власти ослабить давление, как возникает полная безнадзорность, что быстро превращается во вседозволенность. Мало кто привык отвечать за себя; все начинают искать посторонних виновников всех бед.
Нет смысла в постоянных стонах: виноват старый строй, который держал народ во тьме. Низкий уровень образования был, на самом деле, одним из проявлений политики монархии. Но образование — только одна из сторон жизни общества. Никто не хочет признать, что одна из главных причин разрухи в России — это сложившийся 'крайне низкий уровень морали', личной и общественной, наряду 'со страшным уклоном к преступности'.
Революционная демократия не пожелала признать этот факт и патернализм самодержавный заменила патернализмом демократическим.
'Даже самые возмутительные гнусности вызывали у представителей революционной демократии такое же отношение, какое у ослепленной любовью мамаши вызывают скверные шалости избалованного ребенка'.
По мере углубления революции демократия становилась все более снисходительной в оценке поступков совершенно разнуздавшейся толпы.
