уже из этого видно, что я в моем разногласии с министром гр. Воронцовым-Дашковым относительно способа испрошения кредитов министерством Двора не произвел на Государя Императора никакого неблагоприятного для гр. Воронцова-Дашкова влияния.
* По закону смета министерства Двора должна была рассматриваться в государственном совете на общем основании, на практике расходы эти регулировались соглашением министра двора и финансов и затем государственный совет принимал цифру, сообщенную министром финансов.
Вскоре после назначения барона Фредерикса я вдруг от него получаю Высочайшее повеление, отменяющее законы и устанавливающее {104} такой порядок относительно сметы министерства двора: смету эту составляет и представляет на утверждение Государя министр двора, а затем сообщает общую цифру министру финансов, который должен внести именно эту цифру, без обсуждения в государственном совете, в государственную роспись. В заключение говорилось, что Государь повелевает, чтобы сие Высочайшее повеление не распубликовывалось, дабы не возбуждать толков, а чтобы при кодификации законов, т.е. печатании нового издания, были соответственно изменены соответствующие статьи. Таких Высочайших повелений, конечно, в России не было со времен Павла Петровича, да и Он, вероятно, не предлагал бы незаметно фальсифицировать новое издание законов. Конечно, эта выдумка не принадлежала инициативе Государя, а Его министру двора, но достаточно то, что такие повеления могли иметь место еще за десять лет до революции. *
По поводу этого маленького инцидента, которому я не придавал никакого значения с точки зрения финансов, я помню такой разговор, который я имел с Его Императорским Величеством.
Когда я сказал, что, во всяком случае, кредиты должны быть испрашиваемы по соглашению министра Двора с министерством финансов, -- если не в общем порядке через государственный совет, -- то Его Величеству угодно было мне заметить :
-- Что же вы находите, что я трачу много денег?
На что я Его Императорскому Величеству всеподданнейше доложил, и доложил совершенно правдиво и искренно, что образ жизни Государя и его Августейшей семьи столь скромен, что даже более скромен, нежели личная жизнь его ближайших слуг, советчиков, в том числе и меня, -- (и это совершенная правда), но что дело не в расходах, которые производятся на Его Величество и на Его Августейшую семью, а дело идет о расходах, производимых по министерству Двора во всех его разнообразных учреждениях и отделах. Вот что касается этих расходов, то я не мог бы не признать, что эти расходы производятся не в должном порядке, не с должной экономии и не при должном контроле.
Вообще, как я уже говорил, во всем, что касалось непосредственно меня, как министра финансов, я все время пользовался полнейшим доверием и полнейшей поддержкой Его Величества. Благодаря именно этому, то начало благоустройства финансов, которое {105} положил его Августейший родитель, мне удалось укрепить и установить во всех отношениях и во всех отраслях.
Что касается моих действий и мнений, как по экономическим вопросам, так и по вопросам политическим, то тут я встречал большое соперничество в мнениях других министров, и часто Его Величеству благоугодно было со мной не соглашаться и делать вопреки моим мнениям и моим советам.
Вероятно, я во многом и ошибался, но, тем не менее, и ныне я глубоко уверен в том, что если бы Его Императорскому Величеству благоугодно было принимать во внимание мои мнения по вопросам как внутренней так и внешней политики, то, может быть, и были бы сделаны ошибки, может быть, были бы сделаны даже крупные ошибки, но, тем не менее, мы избегли бы всех тех катастроф, которые последовали начиная с 1903 года, когда я был вынужден покинуть пост министра финансов, -- впрочем, -- об этом я буду иметь случай говорить впоследствии.
{106}
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ПРИЕЗД В ПЕТЕРБУРГ В 1897 ГОДУ ИМПЕРАТОРА ФРАНЦА-ИОСИФА, ВИЛЬГЕЛЬМА II И ПРЕЗИДЕНТА ФРАНЦУЗСКОЙ РЕСПУБЛИКИ ФЕЛИКСА ФОРА
15-го апреля в Петербург приехал отдать визит Государю престарелый австрийский Император Франц-Иосиф. Представление ему и прием происходили в Зимнем Дворце, причем наш молодой Император относился к Францу-Иосифу в высокой степени почтительно, как к престарелому старцу, что производило на всех самое прекрасное впечатление.
Император Франц-Иосиф пробыл в Петербург только два дня и затем уехал к себе домой. Пребывание его в Петербурге ничем особенным не ознаменовалось.
16 июля прибыли в Петергоф Император и Императрица Германские. Император пробыл здесь до 30-го июля, 30-го июля он выехал за границу.
* Я видел Императора Вильгельма, когда еще он был сыном наследника Фридриха и внуком Императора Вильгельма der Grosse, два раза, при следующей обстановке. Раз в Эмсе незадолго до смерти Вильгельма I. старик Император приехал туда на несколько дней (это была последняя его поездка в Эмс) и остановился в доме Кургауза. По своему обыкновению он занимался перед {107} большим окном, выходящим на площадь перед Кургаузом, так чтобы все могли его видеть за занятиями. С ним приехал молодой внук Вильгельм -- нынешний Император. Меня удивило, что во время занятий деда он все время стоял около его кресла и почтительнейше исполнял курьерские обязанности, как то распечатание и запечатание пакетов, подача перьев, карандашей и проч. ... Затем я видел Вильгельма, когда в первые годы царствования Александра III Его Величество присутствовал на маневрах около Бреста. Мы стояли с Императорским поездом на одной из маленьких станций линии, идущей из Бреста в Белосток. Государь занимал замок, находившийся около станции и принадлежавший одному помещику. Я был управляющим железною дорогою. Вдруг приезжает на станцию генерал-адъютант Черевин и спрашивает меня, сколько нужно времени, чтобы экстренно доставить прусский мундир для Его Величества из Петербурга.
Я сказал, что 48 часов.
Затем последовало экстренное распоряжение о доставлении этого мундира экстренным паровозом.
Через два дня Императорский поезд отошел в Брест, причем мне тогда же, когда потребовали мундир, Черевин сказал, что Император Вильгельм просил разрешения Царя отправить к Нему Его приветствовать своего внука Вильгельма.
Наш поезд подошел к станции за несколько минут до прибытия поезда с Вильгельмом. Когда этот последний поезд подходил, Государь снял плащ и передал его конвойному казаку. Вильгельм вышел из поезда, Государь с ним поздоровался, представил почетный караул и свиту. Вильгельм себя держал высоко почтительно, точно флигель-адъютант Императора. Когда церемония была окончена, Государь повернулся по направленно к казаку с плащом и громко сказал: 'дай плащ'. В этот момент Вильгельм со всех ног кинулся к казаку, выхватил у него плащ, поднес и накинул его на Государя...
Тогда эти факты меня несколько удивили, ибо такое отношение к Императорам не только со стороны членов царской фамилии, но и свиты у нас не практикуется. После же узнавши ближе характер будущего Императора, я вспомнил, что сказанные факты совсем в его натуре и что такой образ действий не есть внешнее доказательство, но находится в полнейшей гармонии с его убеждениями. Он по натуре правитель народов и считает Императора сверх- человеком. Теперь его брат принц Генрих весьма часто, прощаясь с ним, {108} целует ему руку в присутствии всех. Вильгельм этим и, вообще, когда ему в присутствии многих лиц целуют руку, нисколько не стесняется и принимает это как должное. Я с своей стороны нахожу, что было бы не лишним, если бы такие отношения к Государю были введены в нравы и нашего Царского Дома. Было бы меньше распущенности...*
Пребывание Германского Императора ознаменовалось некоторыми фактами, которые имели громадное влияние на последующие события. Германский Император остановился в Петергофе в Большом дворце. Там он все время и жил и только лишь один раз приехал в Петербург на завтрак к германскому послу, князю Радолину. После завтрака Император имел выход в общие салоны, а затем особое свидание со мною в кабинете посла.
По принятому обычаю, по прибытии Императора, был парадный официальный обед. Перед обедом, как только я приехал в Петергоф, ко мне подошел один из состоящих при Германском Императоре и сказал мне, что Германский Император желал бы до обеда со мною познакомиться и желал бы, чтобы я пришел к нему в его аппартаменты.
Я пришел к Императору, когда он был еще не совсем одет; я говорил с ним в первый раз. Германский Император обратился ко мне со следующей речью: он знает о том, какой я мудрый и выдающейся государственный деятель, а потому, как совершенное исключение, он мне жалует высший орден Черного Орла.
Этот орден Германский Император немедленно мне вручил, добавив, что таковой дается только царским особам и министрам иностранных дел, а мне, министру финансов, он жалует его, как совершенное исключение, так как этого исключения еще никогда не делалось.
Я, конечно, был польщен этою высокою честью и милостью.
Затем в Петергофе были военные смотры, в которых я не принимал никакого участия.
Когда Германский Император посетил Петербург, я был приглашен послом Радолиным, который сказал мне, что Император очень бы просил меня придти к такому то часу, так как он хотел со мною переговорить.
{109} После завтрака, который происходил исключительно в посольской среде, Германский Император вышел в гостинную, в которой как полагается стояли все чины посольства, а также туда вышли и все русские чины, состоявшие при нем -- кажется: генерал свиты, генерал-адъютант, флигель-адъютант и т. д.
Германский Император очень удивил меня своими манерами: он вышел, вероятно, потому, что был в интимном кружке, совершенно как ферт, делая совсем неподобающие личности Императора жесты, как рукою, так и ногою. Очевидно, он делал это потому, что был в интимном кружке.
Император Германский пошел со мной в кабинет посла, где, оставшись со мной наедине, Император обратился ко мне со следующей речью: он сказал, что Америка представляет для Европы большую конкуренцию, конкуренцию всему европейскому земледелию, что Америка наживается на счет Европы, а потому он находит, что следовало бы в отношении Америки принять особливые меры т.е. относительно таможни; не почитать ее страною наиболее благоприятствуемой, т.е. не трактовать ее, как все остальные европейские страны, а держать для нее совершенно особливые пошлины, дабы Америка не могла наводнять Европу своими продуктами.
По этому предмету я заметил Его Императорскому Величеству, что я не мог бы принять его мнение, что, по моему, не только можно было бы, но и должно принять эту точку зрения вообще в отношении всех стран, не входящих в континент Европы, т.е. стран отделенных от Европы морями, а следовательно в том числе и Англии; но что принимать такую специальную меру по отношению Америки я считал бы весьма неудобным и бесцельным, так как
