правильным.
Очень жалко, что впоследствии такое принципиальное решение, касающееся бракосочетаний Великих Князей, а в особенности тех из них, которые более или менее близки к трону -- было нарушено.
Так, Великому Князю Кириллу Владимировичу было разрешено жениться тоже на своей двоюродной сестре, на сестре той самой принцессы, на которой не разрешили жениться Великому Князю Михаилу Александровичу, да еще на сестре разведенной и, кроме того, мужем которой был великий герцог Дармштадский, брат Государыни Императрицы.
Точно также было разрешено Великому Князю Николаю Николаевичу жениться на сестре жены его брата Петра Николаевича, также разведенной с принцем Лейхтенбергским, двоюродным братом Великого Князя Николая Николаевича.
Может быть от того, что в 1900 году я начал читать лекции Великому Князю Михаилу Александровичу, и может быть потому, что Великий Князь отзывался обо мне чрезвычайно симпатично, явились какие-нибудь неправильные, скажу больше, бесчестные предположения относительно мотивов моего мнения о престолонаследии, которое я должен был высказать в Ялте.
Хотя я Великого Князя Михаила Александровича почитаю и сердечно люблю, но эти мои чувства к нему не могут идти в сравнение с теми чувствами, которые я питал к Николаю Александровичу и которые я поныне питаю к моему Государю Николаю II.
{179}
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
УБИЙСТВО П. Н. БОГОЛЕПОВА И Д. С. СИПЯГИНА
14 февраля 1901 года последовало покушение на министра народного просвещения Боголепова. Покушение это произошло таким образом:
Во время приема явился к Боголепову бывший студент Московского университета Карпович и выстрелил ему в шею.
Это было первое анархическое покушение; оно было как бы предвестником всех тех событий, которые мы переживали с 1901 по 1905 годы и которые, в другой форме, мы переживаем и ныне, но уже по причинам иного порядка, не потому, чтобы России не было дано того, чего она желала. В конце концов Его Величеству благоугодно было 17-го октября 1905 года дать России то, о чем лучшие ее люди мечтали, начиная с царствования Императора Александра Благословенного.
Но нынешнее положение дела происходит от других причин, а именно от того, что Столыпин по соображениям личным, не будучи в состоянии уничтожить 17 октября 1905 года, -- постепенно его коверкал и коверкал в направлении политического распутства.
Боголепов был весьма порядочный, корректный и честный человек, но он держался крайне реакционных взглядов. Его реакционные меры несомненно возбудили университет, -- хотя я не могу не при-знать, что все таки Боголепов действовал закономерно, и что его режим в 1901 году, хотя и был реакционный, но закономерный и благородный.
Вообще, когда сравнишь тот режим, который был в 1901 году с тем, который ныне водворил министр народного просвещения Кассо, то приходится дивиться тому, каким образом {180} такой режим, режим полнейшего произвола и усмотрения, мыслим после 17-го октября 1905 года.
Это удивление может быть умалено сознанием, что, в сущ-ности говоря, Кассо -- есть продукт общей распутной политики, внедренной Столыпиным, которая и породила Кассо.
Как только Боголепов был ранен, я поехал к нему и застал там его жену, весьма почтенную женщину (урожденную княжну Ливен), также его товарища Зверева (ныне члена Государственного Совета), человека мелкого, но не дурного и крайнего реакционера. Вообще Зверев человек без всяких талантов и очень слабой учености.
Я настоял на том, чтобы из Берлина немедленно был выписан знаменитый хирург Бергман.
Боголепову пуля прострелила шею.
Бергман приехал; осмотрел Боголепова, а потом был у меня и дал мне весьма успокоительные сведения. Но, к несчастью, предсказания Бергмана не сбылись и через несколько дней после отъезда Берг-мана Боголепов 2-го марта 1901 года скончался.
Вместо Боголепова министром народного просвещения был назначен бывший военный министр генерал-адъютант Ванновский вероятно потому, что, с одной стороны, он по своей службе был известен за человека крайне консервативных воззрений, а с другой -- потому, что ему было поручено расследование студенческих беспорядков, бывших во время министерства Горемыкина, -- о чем я говорил ранее.
2-го апреля 1902 г. был убит министр внутренних дел, благороднейший дворянин Дмитрий Сергеевич Сипягин. Он был убит в вестибюле подъезда в комитете министров. Было заседание комитета министров. Члены комитета начали собираться, приехал Дмитрий Сергеевич Сипягин. В вестибюле к нему подошел офицер, одетый в адъютантскую форму, и протянул руку с пакетом. Сипягин спросил, от кого этот пакет, и этот офицер ответил: от Великого Князя Сергея Александровича из Мос-квы. Когда Сипягин протянул руку, чтобы взять этот пакет, в него последовало несколько выстрелов, т. е. этот офицер в него сделал несколько выстрелов из браунинга. Сипягин упал, но {181} был в сознании. Его перевезли в Максимилиановскую лечебницу, находящуюся невдалеке от помещения комитета министров, т. е. Мариинского Дворца. Когда последовали выстрелы, то все члены комитета спустились по лестнице вниз в вестибюль. Министр Ванновский, посмотрев на этого офицера, сказал: это не офицер, это человек, наряженный офицером; офицер так одеваться не может, это не военный. Когда я спустился, этого офицера раздевали в соседней комнате. Он был высокого роста, блондин. Он сознался сейчас же, что он не военный, а анархист, что фамилия его Балмашов, что он бывший студент. Я все время не отходил от Сипягина и на моих глазах, через несколько часов после покушения, он умер, что возбудило во мне искреннее, сердечное сожаление.
Как я уже имел случай говорить, это был прекраснейший и благороднейший человек. Он знал, что находится в большой опас-ности. Перед самой смертью, за несколько дней, я с ним вел беседу в присутствии его жены и говорил ему о том, что в некоторых случаях, по моему мнению, он принимает чересчур резкие меры, которые по существу никакой пользы не приносят, а между тем возбуждают некоторые слои общества и слои благонамеренные и, во всяком случае, умеренные, на что он мне сказал: может быть, ты прав, но иначе поступить я не могу, наверху находят, что те меры, которые я принимаю, недостаточны, что нужно быть еще боле строгим.
Явился вопросы кого же назначить министром внутренних дел.
Еще за несколько недель до убийства Сипягина мы обедали у князя Мещерского, редактора пресловутого 'Гражданина'. Сипягин был в некотором родстве с Мещерским и он имел ту неосто-рожность, что ввел Мещерского в фавор к Его Императорскому Величеству, после того, как Его Императорское Величество со дня вступления на престол и слышать не хотел о Мещерском, отзыва-ясь о нем весьма резко. Так как князь Мещерский человек весьма вкрадчивый и угодливый, то, если можно так выразиться, он влез в уголок души Государя Императора.
Во время обеда у Мещерского, а за обедом были только я, Сипягин и Мещерский, Сипягин заговорил, что его положение такое трудное, что он иногда подумывает о том, чтобы просить Государя Императора, чтобы его отпустить. Тогда возбудился вопрос, кто же мог бы его заменить, причем было названо имя Плеве. Сипягин {182} сказал, что это будет величайшее несчастье, если будет назначен Плеве, так как он был прежде отрицательного мнения о Плеве и бывши министром внутренних дел и познакомившись с дея-тельностью Плеве, когда он служил в министерстве внутренних дел, убедился, что это такой человек, который сделавшись мини-стром будет преследовать только свои личные цели и принесет Россия величайшие несчастия. Со всеми этими рассуждениями Сипягина вполне согласился князь Мещерский; тем не менее, как только Сипягин умер, Мещерский виделся с Плеве и написал Его Величеству письмо о том, что единственный возможный кандидат на пост мини-стра внутренних дел есть Плеве. Действительно, через два дня после смерти Сипягина Плеве был назначен.
* Вспоминая о Сипягине, чтобы обрисовать характер Государя, при-веду следующий факт. Сипягин, став главноуправляющим комиссией прошений, а затем министром внутренних дел, вел еже-дневно свой краткий дневник. Когда его убили, первым вошел в его кабинет его товарищ П. Н. Дурново, но он бумаг не трогал. Затем было поручено Его Величеством дворцовому коменданту генерал-адъютанту Гессе и Дурново разобрать бумаги покойного Сипя-гина. Бумаги ими были разобраны, все обыкновенные министерские были переданы по назначению, а личные официальные переданы Гессе, частные же жене Сипягина.
Александра Павловна Сипягина знала, что ее муж писал днев-ники, причем первая тетрадь обнимала время, когда ее муж был главноуправляющим комиссией прошений, а вторая -- его министерство. Она спросила Дурново, где дневники мужа. Он ответил, что их взял Гессе. Весь этот и дальнейший рассказ я знаю от А. П. Сипягиной и Шереметьева, мужа ее сестры.
Через несколько дней А. П. Сипягина ездила благодарить Государя и Государыню за внимание, причем Государь сказал А. П. Сипягиной, что Ему переданы дневники ее мужа и что разрешит ли она на некоторое время задержать их, потому что Он, Государь, инте-ресуется их прочесть. Конечно, Сипягина согласилась.
Прошло много месяцев, а Сипягина все не получала обратно записок мужа. Тогда она обратилась к своему племяннику графу Шереметьеву, флигель- адъютанту, бывшему другу детства Государя, прося при одном из дежурств напомнить Государю о записках мужа ее.
{183} Через некоторое время А. П. Сипягина представлялась Государыне и когда она собиралась удалиться, Государыня попросила ее обождать, сказав, что ее желает видеть Государь. Через несколько минут появился Государь, и, вручив ей пакет, сказал, что Он с благо-дарностью возвращает мемуары ее покойного мужа, прибавив, что мемуары очень интересны.
Возвратившись домой, А. П. Сипягина увидала, что ей возвращены лишь мемуары за время, когда Сипягин был главноуправляющим комиссией прошений. В виду этого она просила старика графа Шере-метьева разъяснить это недоразумение.
Граф Шереметьев обратился к Гессе, который ему довольно неделикатно ответил: чего они там носятся с записками Сипягина. После такого ответа граф Шереметьев прервал разговор.
Через несколько дней Государь был в Москве, говел и затем провел там первые дни великого праздника. Во время одного царского обеда граф Шереметьев сидел рядом с Гессе и не говорил с ним. Тогда Гессе сам с ним заговорил и сказал:
'Что касается мемуаров Сипягина, то могу вас уверить, что я передал Государю все, что получил'.
