бегемотиц, даже себя. Если бы я увидела его в подвале, над телом девочки, только что снявшего тяжелые сомкнутые ладони с ее шеи — возможно, я выстрелила бы, даже не подумав.
Но спокойно целиться в спину уходящему…
Я отбросила пистолет. Он был мне ни к чему.
Ярость, которую я уже несколько раз за эти дни изведала, стала закипать во мне. Черная кровь ходила по артериям и венам и ей было тесно. Она требовала, чтобы я переступила порог, а я не могла.
Кровь действительно закипела. Она бросалась к коже и откатывала назад для нового броска. Нестерпимый жар жег меня изнутри. Ярость просилась на свободу.
— Ну и что ты будешь делать?.. — спросила я собственную кровь.
— Увидишь! — ответила она.
Я впилась зубами в кожу запястья и рванула ее.
Струя черной крови медленно сползла по моему бедру и потекла по камням. Она делалась все толще, все круглее, а я была захвачена новыми ощущениями — сперва стало безумно жарко лицу, потом в голове и груди возникла пустота. Им было легко, как будто я понемногу выныривала из вязкой и противной жидкости. Круглая струя на камнях наливалась блеском и медленно отползала, давая место последним вытекающим каплям крови.
Страха не было. Он не возник и тогда, когда я поняла — это не струя, это рожденная во мне змея. Она, будто ждала моего озарения, подняла голову и посмотрела мне в глаза.
Это было сильное, мощное животное в руку толщиной и с меня ростом. Взгляд был спокоен и неумолим. Это была та я, какой воображала себя — способная творить справедливость.
Я кивнула ей, и она поползла — все быстрее, все быстрее. Она шла по следу. Убийца уже давно скрылся за углом — скрылась за тем же углом и она.
Я опустилась прямо на камни и привалилась спиной к стене мертвого дома. Вернее, это была уже не я. Существо, одетое моей плотью, ломало голову — было ли это все смертью, и как же ему теперь жить — за гранью смерти.
Так прошло несколько часов — не знаю, сколько именно, в таком состоянии скорость мысли другая и время воспринимается иначе. Я успела проститься с Сонькой, со всеми моими коровищами и бегемотицами поименно, и вот сидела и смотрела в тот конец улицы, где скрылись убийца и преследующая его змея.
И вот вдали из-за поворота показалась точеная головка. Черная струя быстро потекла ко мне. Кровь моя, ярость моя, боль моя — все это возвращалось.
Змея подползла, положила голову мне на бедро и тонкий раздвоенный язычок лизнул мою руку — там, где уже засохла рана от зубов.
И я увидела, как все произошло.
Сперва, увидев на улице города огромную змею, он окаменел. Он даже пришел в себя, вынырнул из своей чудовищной, нечеловеческой эйфории. Потом прибавил шагу. Он не имел намерения общаться с гадом и не думал, что представляет для гада какой-то интерес. Змея со скоростью чуть больше человеческого шага ползла за ним.
Когда он это понял, то решил убежать. Он еще не верил, что стал жертвой. Он думал, что бег — надежная защита. Змея поползла чуть быстрее. Он пробежал квартала два и перешел на шаг, уверенный, что все в порядке. Через несколько минут он затылком почувствовал змеиный взгляд.
Он опять побежал — туда, где его из страха приютили. Там он твердо обещал, что вернет себе оружие и покинет город. Правда, этой ночью он там не ночевал, и хозяева, возможно, решили, что он выполнил задуманное.
Бегал он плохо. Ему почти не приходилось от кого-то убегать. Тех, кто мог за ним погнаться, он не трогал. И змея без особого напряжения нагоняла его, стоило ему выдохнуться.
Он додумался заскочить в случайный подъезд и крепко захлопнуть дверь. Там он сел на ступеньку и стал искать сигарету.
Он не знал, что это вовсе не змея. Струя крови легко просачивается в тончайшую щель. Когда он увидел, что буквально на пустом месте, из-под тяжелой двери, под которой и муравью не протиснуться, возникла маленькая головка с холодными черными в алых ободках глазами, волосы у него на голове зашевелились. Он взбежал по лестнице, и у него хватило ума выпрыгнуть в окно на первой же площадке между этажами.
Он ушиб себе ногу, но все равно побежал — через незнакомый двор, мимо гаражей, вдоль ограды палисадника. Навстречу ему шел мужчина в тренировочных штанах и с мусорником.
Будь в беглеце побольше силы, он придушил бы мужчину и оставил его на съедение змее, искренне считая, что ей все равно, кого жрать. Но мужчина легко справился бы с ним. Поэтому беглец проскочил мимо него и притаился за углом.
Для мужчины с мусорником змеи, возникшей вдруг во дворе, не было. Была струя темной жидкости неизвестного происхождения. Ну, льется, и пусть себе льется. Он перешагнул через струю и пошел к помойке.
Беглец понял, что обречен.
Остальное меня уже не интересовало.
Я знала, что он мертв. И что он погиб той смертью, какую заслужил. Сперва он тысячу раз умер от ужаса. Его донимала боль в ноге, ему не хватало дыхания. Но ему не пришло в голову, что это — ужас тех слабых, кто попадал ему под горячую руку и чья боль его радовала. Впрочем, змея не наслаждалась его страданием. Она делала то, зачем появилась на свет.
Я так мечтала уничтожить это чудовище, что кровь моя была отравлена смертью. И в тот миг, когда смерть состоялась, змея освободилась от яда и вернулась ко мне чуточку посветлевшей, ласковой, домашней.
Она лизнула мне руку и передала свое чувство облегчения.
Я встала.
Мне действительно было легко.
Я сделала правой ногой шаг вперед и встала в арабеск. Спина прогнулась, руки вознеслись ввысь. И меня закрутило в бешеных пируэтах! Их было великое множество — словно лопнула тугая пружина! На последнем я взлетела в воздух.
На пустой улице я танцевала с таким восторгом, так самозабвенно, как ни в одном сне. Я чертила уникальные диагонали, зависая в воздухе так долго, как хотела. Я, выгнувшись, отбивала легкими ногами тройной кабриоль назад, бросалась в па-де-ша, перелетая в нем через всю улицу, отбивала тройной передний кабриоль, причем правая, верхняя нога достигала окон второго этажа. Я делала такие перекидные жете с занос-кой, какие не снились ни одной балерине. Долетев до перекрестка, я понеслась по кругу короткими жете, постепенно увеличивая их размах. Это еще не было танцем, я только пробовала силы! Во мне обновленной еще не было и не могло быть поэзии. Мне пока нечего было вложить в бесподобные бризе и гран-жете. Они требовали пылких и бурных страстей, как пуантовый танец требует беспредельной женственности. А все мои страсти сейчас лежали на камнях, свернувшись кольцами, и с интересом наблюдали за моими выкрутасами.
Оттолкнувшись, я пролетела в гран-жете, таком, что откинутая назад нога и поднятые над головой руки сомкнулись через всю улицу и опустились рядом со змеей.
Она приподнялась, обвилась вокруг протянутой руки и скользнула на шею. Я погладила змею по голове — лежи, отдыхай, моя хорошая, мечта сбылась, танец начинается, все справедливо…
И вспомнила про Зелиала.
Если бы он знал, что я тут натворила!
Я совершенно не представляла себе, что будет со мной дальше. Если где-то и обитали такие же, как я, безумные плясуньи, так их нужно было искать. Если мне предстояло отплясывать отныне по ночам в полном одиночестве, я бы приняла это как должное. Но я должна была знать, как быть дальше.
Это мог знать либо ангел справедливости, либо демон справедливости. Что касается ангела — это было дело туманное, я даже считала, что он позабыл о нашей грешной земле. Но демон-то имелся!
Я достала из волос свое заветное перышко.
