— Так мы что, в прошлом?
— Да. Сейчас определимся, где именно.
Я спрыгнул на пол. Игорь подошел к письменному столу, взглянул на перекидной календарь, показал его мне.
— Видишь, странички, начиная с одиннадцатого августа, чистые. А я специально последний месяц каждый день делал записи. Значит, сегодня здесь десятое. Ровно три дня. Машина времени работает, как часы.
— Кажется, уже смеркается.
— Я взял с запасом, чтобы в лаборатории наверняка никого не было.
— А если бы в ней был… ты сам?
— Ничего страшного. Машина сразу же вытолкнула бы нас назад, в настоящее. Вернее, вперед, в будущее. Поставила бы, так сказать, на место. Ну, ладно, забираем рукопись и сматываем удочки. Все-таки неловко чувствуешь себя в чужом времени, даже если это — твое собственное прошлое.
Игорь вытащил из кармана связку ключей, подошел к сейфу, выкрашенному обычной для такого рода изделий темно-серой краской. Дважды щелкнул замок.
— Вот она! Пусть попробует теперь меня остановить! Садись!
Мы снова влезли в темное чрево машины.
— Ты бы хоть трап какой сделал. А то карабкаешься на нее, как жаба на кочку. И освещение в салоне недостаточное.
— Сделаем, все сделаем! Такой лимузин будет — на уровне мировых образцов! “Роллс-Ройс”, “Мерседес-Бенц”!
Аккуратно зашторив лаз, Игорь нажал красную кнопку “Стоп” пускателя. Мне показалось, что хрономобиль чуть заметно дернулся. Игорь растерянно смотрел на индикаторы’.
— Знаешь, что-то не так. Подожди, я сейчас.
Он спрыгнул со стола, по-прежнему прижимая к себе папку с драгоценной рукописью, через несколько секунд вернулся.
— Да, мы по-прежнему в прошлом. Не продвинулись в будущее ни на час.
Игорь откинул панель с индикаторами, подергал провода, отыскивая ненадежный контакт. Вроде бы все было пропаяно на совесть. Он закрыл панель, снова надавил на красную кнопку. Индикаторы не шелохнулись, но стол, я уверен, опять вздрогнул.
— Проклятие! И что теперь делать?
— Ничего страшного. Мы не в каменном веке, саблезубый тигр не съест.
— Да, а жить я где буду? С самим собой я договорился бы, но представляешь реакцию родителей?
— В гостинице на три дня устроишься и носа на улицу не будешь показывать.
— В гостинице? Ты что, с печки упал? С местной-то пропиской… Вокзал — вот так называется моя гостиница. Других вариантов нет. Хорошо хоть, ночи еще теплые. Дурацкая машина! — он приподнял ногу и пнул железо стола пяткой.
— Слушай… А может быть, она не срабатывает потому, что ты везешь с собой рукопись? Ведь твой начальник, как ты уверяешь, уже видел ее.
— Мой? И твой тоже.
— Да-да, конечно, и мой тоже. Наверное, этот факт столь важен, что его уже нельзя отменить. Сам же говорил, это узловой момент, а не пустое событие истории.
— Ты полагаешь… Знаешь, в этом что-то есть. Что же теперь делать? Взять папку и идти с нею на вокзал?
— Пожалуй, это единственный выход. Ничего страшного, туалет и умывальник там имеются, буфет работает допоздна. Бритву и мыло купишь завтра в ближайшем магазине.
— Купишь?! А ты?
— А я вернусь обратно. Какой смысл мучиться двоим?
Игорь посмотрел на меня, словно следователь на допросе, и задумался.
— Ерунда. Через три часа сядут аккумуляторы, и нас вышвырнет обратно в настоящее. Если не успеем к этому моменту на стол залезть, — понабиваем шишки о мебель. А мне уже хватит. — Игорь убедился, что шишка на лбу не исчезла, и продолжал: — Нет. Будем искать другой выход. Собственно, что мне нужно? Выиграть время. Послать статью раньше, чем это сделает начальник. Не разобравшись в формулах, он ее публиковать не решится, так что кой-какая фора у меня есть. Но на восстановлении текста и выкладок по черновикам я рискую ее потерять. А если он бухнет статью с ходу, не разобравшись? Я бы на его месте так и сделал. Пока там до нее очередь дойдет… А, вот что! Нам сейчас нужно сделать с нее копию. — Он открыл папку и заглянул в конец рукописи. — Сто семь страниц. Трех пленок должно хватить.
— Ну ты и расписался! Сименон!
— А ты как думал! Пионерская работа. Я думаю на ее основе и докторскую сразу писать. Фотоаппарат у меня в сейфе. Не знаешь, где Костя “микрат” хранит?
— По-моему, у себя в лаборатории.
— А ключ? По идее, должен быть у него в столе. Пойдем, поможешь!
Игорь отдернул штору, соскочил на пол, крепко прижимая к груди свою зеленую папку. Я последовал за ним.
— Слушай… А может быть, рукопись взял все-таки не Юрий Германович? То, что он каким-то образом узнал о ней, еще не доказывает…
— Кто же еще? Не на тебя же мне думать? Хотя усилий для того, чтобы отвести от себя подозрение, начальничек не пожалел. Даже типографию к этому делу подключил, они с директором, Гринштейном, вместе в отпуск ездят. Знаешь, что он оставил в сейфе взамен статьи? Послание! Якобы от этих, из будущего. Каков подлец, а? — Игорь достал из заднего кармана брюк сложенный вчетверо листочек и протянул его мне.
В левом верхнем углу послания красовалась эмблема: многоцветная змея, изогнувшаяся наподобие заглавной буквы “омега”. В ее ленивой позе чувствовалась угроза. Начало текста читалось хорошо:
“Достопочтимый товарищ Игорь Барчевский!
Служба Упорядочения Прошлого настоятельно обязывает Вас сломать хроноход, уничтожить его описание и прекратить все недозволенные опыты со временем. В противном случае…”
Бумага была сильно потерта на сгибах, и дальнейшее я в полумраке не разобрал.
— Ты что, целый год его в кармане носил? — спрашиваю я Игоря, включая первую попавшуюся настольную лампу.
— Нет, я же говорю, два дня назад… а что?
— А то… Смотри быстрее! — зову я его.
Игорь подбегает ко мне и еще успевает увидеть, как при плавном движении листочка слева направо змея поднимает над бумагой голову, делает бросок и вонзает в собственный хвост, изогнутый наподобие турецкой сабли, ядовитый зуб. Под ярким светом лампы послание тает, как кусочек сахара в крутом кипятке, и вот в моих ладонях уже ничего нет.
— Ну, и что ты этим хочешь сказать? — пытается скрыть замешательство Игорь.
— По-видимому, это действительно послание из будущего. Ты возводил напраслину на Юрия Германовича. Он-таки не брал рукопись. Я бы на твоем месте извинился завтра перед ним.
— Ха! Я что, донос на него написал? Хотя в этом случае извиняться как раз не принято. Публично оклеветал? Тоже нет. Тебе что-то неосторожно сказал? Но только потому, что абсолютно уверен в твоей порядочности, знаю, никому не расскажешь. И вообще это были просто “мысли вслух”. Имею я право свободно мыслить или не имею?
— Трудно с тобой Каштанову. Он все надеется, что ты заметишь его деликатность и устыдишься. А ты принимаешь ее за слабость и все больше наглеешь…
Стоп, стоп! Я не должен был вмешиваться в отношения Игоря с… самим собою. Плохо, очень плохо получилось.
— С талантливыми людьми всегда трудно. Ты говоришь — наглость, я считаю — смелость. В мощном
