стиле, не более. Подлец Ткач, ну ничего ведь не рассказал действительно стоящего. Конспиратор чертов. Но тогда у них тут все и впрямь на порохе. Не очень, правда согласуется с только что виденным, хотя… Может быть, пир во время чумы? Надо же, попал. Как хоть город называется, узнать. Постой! Они же… Они же здесь были с нормальной кожей!!! Вест остановился под очередным шедевром. Ну да, ну да. Шеллочка беленькая, тот пожилой. Мастер, он розовый, в углу, помню пьянь какая-то, тоже — нос сизый, физия буро-малиновая, затылок кровяной, апоплексический, все как полагается… Ткач, Ткач… Ну вот, еще одно, что я без тебя узнал.
Вест поковырял ногтем полотно, под которым остановился. Чешуечка легко отскочила. Старое. Ему пришло в голову, что это может быть подлинник. Ценность. Чей бы ни был, какого мира, но подлинник, но — ценность. А я ее ногтем. Кстати, в этом случае картина должна быть на подключении. Он осторожненько заглянул за холст. Там было много пыли, и болтались хвосты мочала, на котором шедевр висел. Вест отошел на шаг, вгляделся. М-да. Что ж это я живописи-то ни черта не понимаю. Отличить, скажем, Дюрера от Пикассо отличу, но чтобы понять… Ну, пейзажик и пейзажик, что он там хотел выразить, поди разберись. А если все они подлинники? Здесь-то она есть, эта сеточка, черт, как ее… Плевать, решил он. Впереди темнота сгущалась. Вдоль стены стали попадаться мягкие диванчики, а там, в конце, где было темнее всего, на диванчиках копошились. Подойдя ближе, он понял, что там делают, и поскорее свернул в первую попавшуюся боковую дверь.
В этой комнате, круглой, посредине стоял стол, тоже круглый, и тяжелые кожаные кресла обрамляли его. А вокруг были книги. Гораздо больше, чем он видел за последнюю неделю. Гораздо больше, чем он видел за всю жизнь. Он решил, что книги это самое то, что надо, и хорошо бы запереться здесь на пару суток и как следует почитать. Он опасался лишь, сумеет ли он их прочитать, все-таки разговор разговором, а чтение он мог не усвоить. Хотя безграмотный плакат на входе прочел, и можно надеяться… На дверцах шкафов поверх изящной фурнитуры были навешаны массивные замки. На всех. Вест погладил стекло, за которым стояли книги. Переплеты одинаковы, академические, безлично-незыблемые.
Весту расхотелось читать эти книги. Пройдя библиотеку насквозь, он долго искал выход, одновременно стараясь не приближаться к эпицентру жизни этого дома, путался и натыкался в темноте на предметы и пробегал освещенные места. Он не нашел ни выхода, ни лестницы на первый этаж, ни хоть какой-нибудь мелочи, нарушающей однообразие комнат, заваленных, завешенных и заставленных шедеврами и ценностями. Наконец он швырнул в викторианское, а может, елизаветинское, окно викторианским же, а может, елизаветинским, табуретом и спрыгнул в ночь.
Ему совсем некуда было идти.
Ребята сидели кружком у казенника и резались в кости. Вест остался дежурить у окна. Чего у них не отнять, подумал он, так это хладнокровия. У меня все поджилки трясутся, а им хоть бы что. Они так же переругивались над ставками и бросками на явке у Мятлика, и когда ждали в засаде Гату на Двадцать восьмой, и в Квартале, еще до того, за войлоком Наумовой норы, Дьюги ощерился, покопавшись в кармане, и метнул через стол пару “заветных” — чего так-то сидеть, мужики… Собственно, они заполняют костями весь досуг. А ну-ка Ален? Гляди, сидит со всеми, куда только спесь подевалась, оглядывается слишком часто, все-таки нервничает, ну да его тоже понять можно, кому-кому, а ему живым попадаться совсем противопоказано. Да, Гату, нам не простят…
… Я пришел к Крейну на четвертые сутки. Единственное имя, которое мне дал Наум, и я спрашивал всех встречных-поперечных. Как правило, на меня действительно пялились, тут ты мне, Наум, не соврал. Крейн оказался милой, щуплой и лопоухой тварью с добрыми глазами и сохлой ногой — из таких и получаются первостатейные книжные черви. Напоил, накормил, простым, человеческим, кашей какой-то, больше все равно ничего не было, и первый вопрос: а что за книги я видел у Абрахэма? Вы понимаете, Вест, у него есть такое, что, что… я не знаю просто. И стоит! Вы понимаете, стоит! Ему не надо! Он изредка перед гостями бахвалится, если кто понимает, вам бы тоже показал, не сбеги вы. У него есть вещи, которые невозможно найти, которых нигде нет, которых вообще нет. — а у него есть! Ну, я понимаю, там, живопись, коллекционные сервизы, мебель, но книги-то, книги!.. Он просто негодяй, вы слышите, негодяй! Это нужно всем! Всем! А он набил шкафы и повесил замки, у него там, знаете ли, замки… ах, да, вы видели…
Короче. Крейн Кудесника знает, да его многие знают, личность темноватая, все махинирует, достиг на поприще меновой торговли монополии в Городе — на черном рынке, разумеется, — но погубит его тяга к роскоши либо друзья разорят, прихлебатели, это уж как пить дать. А он, Крейн, несколько раз, наскребая по крохам, выменивал у Кудесника редкие книги — одиночными операциями Кудесник, хоть и широкая душа, а никогда не брезговал.
Это была не область. Это была не страна. Это была планета. Чужой мир во Вселенной. Какая это была Вселенная, Вест выяснить не смог, скорее всего, тоже чужая. Параллельная, так сказать. Или, если вам нравится, по теории матрешек. Он не мог выяснить точно и как попал сюда, и зачем. Тогда он стал выяснять, как здесь живут, и выяснились вещи страшненькие.
Три столетия назад произошло разделение. Что было до. можно лишь предполагать с разной степенью вероятности. Разделение, и это очевидно, явилось плодом усилий, к нему направленных, и знаменовало новое качество в развитии того общества, которое эти усилия предпринимало. Жизнь этого мира болезненным и невероятным образом разделилась. В одном полушарии было сосредоточено материальное производство, другое (ибо на планете было всего два материка) сделалось прибежищем сил, что строят здание духа, — науки в смысле фундаментальных изысканий, искусств и прочих сокровищ мысли и души. Все были ничего (здесь, в Крае, та сторона так и зовется — “та сторона”, обычно безо всяких заглавных, просто все сразу понимают, о чем речь), но Разделение было не только территориальным и духовным. Нет.
Население Края составляли вокеры.
При Разделении большей части жителей — всем занятым в производственной сфере — были внесены кардинальные изменения в генетический код и потомство, уже на стороне Края, родилось вокерами, а не Людьми. Вокеры — особи биологически профессионально-ориентированные. И в анатомии своей, и в физиологии, и в психике. Как это было сделано, по чьему приказу, для чьей выгоды, был ли процесс “обращения” насильственным или недальновидно добровольным, какие сопутствовали события, — узнать не представляется возможным. На эту тему письменные источники отсутствуют напрочь. Зато масса книг по истории Края, где на все лады склоняются успехи и небывалый взлет в — экономике, и вследствие его — создание новых памятников культуры “там, на той стороне”… Ни самих памятников, ни описания их Вест также не обнаружил среди восторженных фраз и деловитых, но отнюдь не менее восторженных цифр, которые ему, кстати, ничего не говорили.
На сем официальная история заканчивается. Начинается история неофициальная. Начинается с того, что Разделение произошло по всем признакам, не триста лет назад, а гораздо позже Может быть, даже менее ста лет назад. Слишком уж расхлябан этот мир, чтобы продержаться в. исконном виде три века Подтверждение тому сами вокеры. Если абстрагироваться от возмущения и сострадания, то есть говорить о них как о продукте, кто уж знает какого технологического процесса, то продукт получился из рук вон некачественный. Вокеры живут мало — не дольше пятидесяти — пятидесяти пяти лет, болеют неведомыми (не с точки зрения Веста, чужака, а с их собственной точки зрения) болезнями, имеют детей-уродов, совершенно уж ни на что не похожих. Причем, кажется, продолжительность их жизни как-то кем-то регулируема, что представляет собой одни из 1лавных рычагов власти. Но опять же — кем? Власти — чьей? Официальные источники написаны в стиле одинаково возможном и при диктатуре, и при демократии. Еще: вокеры наделены различными качествами, которые они не в силах применить в чем-либо, а нередко и просто сами в себе распознать и понять. Исключением является пассивная телепатическая восприимчивость, используемая, в частности, для обучения, но не только. К тому же в Городе из промышленных предприятий присутствует один металлургический комбинат да фабрика в Квартале. На
