вот, они все прошли, а в депо не появились. Из профилактория вышли – и все, и растаяли. В конце концов, Контора их вначале в отдельное дело выделила, потому что, понимаешь, старшего из машинистов как раз представили к Герою Социалистического труда, а младшему тоже в свое время партбилет сам товарищ Щербицкий вручал. Люди не случайные, элитные. Где-то полгода Контора мурыжилась, а потом вернула их нам. Так что официально они до сих пор в розыске, потому что заявлений от семей о прекращении, кажется, не было.
Когда я вернулся в свой кабинетик, то увидел на столе записку от Старика: «Сирота, все в порядке. Работай. Начальство в курсе».
И я продолжил свой путь по скользкой дорожке.
Не так уж и много времени понадобилось мне, чтобы выяснить, что в тот год, кроме массового исчезновения порядочных граждан, было зафиксировано еще одно интересное явление – массовые переезды их родственников. Нет, я понимаю, что жилищное строительство в нашей стране возрастает, что все больше людей получают новые вожделенные квартиры и так далее, и тому подобное… Но чтобы вот так? Не клеилось ни к какой статистике.
Практически все опечаленные семьи получили новую жилплощадь в Киеве. Правда, несколько, как уже было зафиксировано в наших архивах, «выписались в связи с выездом за пределы города». Я вначале хотел подкатиться к начальнице прописки за уточнением, куда именно, но потом передумал. Во-первых, эта дама, которая перекрашивала волосы чаще, чем принимала ванну, в ответ на любую, даже исключительно официальную просьбу, начинала кричать, что у нее и без этого работы столько, что некогда голову поднять. И вообще, нас бы на ее место! А во-вторых, были у меня глубочайшие опасения, которые, кстати, впоследствии подтвердились, что мадам «стучит» в Контору. Поэтому я решил сосредоточиться на семьях тех двоих машинистов. Поскольку тут никакого криминала с моей стороны не имелось: дела о розыске не закрыты, никаких заявлений относительно признания умершими в судебном порядке тоже не поступало. Опять-таки, чекисты официально вернули дела нам. Следовательно, если позвонить из телефона-автомата на работу кому-нибудь из заявителей, то риск засветиться перед кагебистами будет минимальным. Даже если они прослушивают мои служебный и домашний телефоны.
А потому уже на следующее утро у меня в кабинетике сидел молодой майор авиации, сын того самого машиниста, который неоднократно избирался делегатом партсъездов и чуть-было не стал Героем Социалистического труда. Я сразу сообщил, что никаких новых данных о судьбе его отца у нас нет, – и это было правдой. Однако принято решение еще раз проверить с новыми силами его заявление. И это было полуправдой, поскольку такое решение принял я лично, а не мое начальство.
Майор неожиданно улыбнулся с явственным чувством облегчения:
– Ну, слава Богу! А то я уже подумал, что кто-то из моих курсантов во что-то влип.
– Курсантов? Так вы не летаете, а учите?
– Я свое отлетал. Сейчас учу. А за отца спасибо, что не забыли. Потому что если откровенно – то боюсь, что все это напрасная трата сил. Я убежден: его давно уже нет в живых, а есть только большое вранье и оно будет жить еще долго. Не вы его породили, имею в виду ваше учреждение, и ничего, кроме неприятностей, вы себе тут не найдете. Итак, пишите, что семья пропавшего гражданина такого-то не возражает против возобновления дела или активизации, или как там у вас? Маме будет легче, потому что она все еще во что-то верит. А дальше можете ничего не делать. Пусть будет все так, как есть.
Я демонстративно открыл верхний ящик стола и сгреб туда все бумаги:
– Спасибо, товарищ майор за понимание. Теперь давайте поменяемся местами. Вы спрашиваете, я отвечаю.
Майор согласился:
– Какова подлинная причина возобновления следствия по исчезновению отца?
– Единственная. Ни вы, ни ваша мать не согласились признать его умершим соответственно решению суда. Значит, вы верите, что он жив. Возможно, у вас есть факты, о которых вы пять лет назад не решились рассказать.
– Спасибо за откровенность. Без протокола: самое главное доказательство того, что отца уже нет, – это поведение людей из известного учреждения на три буквы. Меня сам Федорчук приглашал, приносил извинения, выражал сочувствие, обещал приложить все усилия, вот только в глаза не смотрел. Остатки совести, по-видимому, где-то там, на дне, о себе напоминали. Я убежден, что отец и дядя Кирилл, его напарник, погибли на рабочих местах. А все эти сказочки: «Исчезли по дороге в депо» – это исключительно, чтобы свои головы сберечь. Тут вот стрелочника на «Киев-Товарной» придавят – и то сколько шуму! Но все это, инспектор, исключительно предположения, да еще интуиция. Ну, может быть, предчувствие, как у бывшего, но все-таки летуна.
– У нас с вами, майор, сходная ситуация. Потому что кроме предчувствия да еще интуиции, у меня в распоряжении всего несколько фактов, которые друг с другом не состыковываются. А выйти с ними на люди – означает оказаться, в лучшем случае, в Кирилловке. С пожизненным диагнозом. А то и на Берковцах.
– Ну что же, тогда давайте вместе поразмышляем. Мой отец, никуда не денешься, был известным в Киеве человеком. Но все-таки не членом Политбюро и даже не членом ЦК. И что же происходит после того, как он исчезает? Меня из дальневосточной летной воинской части переводят не куда-нибудь, а в отряд подготовки космонавтов. Затем, к сожалению, во время парашютных тренировок получаю травму. Одна операция, вторая… отлетался. Таких же, как и я, из этого же отряда в аналогичных ситуациях пристраивали в военкоматы, причем не в столицах. Будь здоров! А меня – в Киев, домой. В элитное военное училище. И мне, практику без ученой степени, дают исполняющего обязанности доцента. И два аспиранта кандидатскую пишут – только дым коромыслом – тоже для товарища майора. Еще не успел чемоданы распаковать, – будьте любезны, ордер на квартиру в довоенном доме через дорогу от службы! После капитального ремонта. А у нас полковники на маминой кухне конспекты пишут… Простите, я что-то завелся.
– Ничего-ничего. Мы ведь без свидетелей и магнитофонов. Продолжайте, пожалуйста.
– Я же не идиот, хотя и шарахнуло мной тогда оземь по-настоящему. Я же свою высоту знаю. Это они передо мной свои грехи за отца замаливают. Чтобы я, не дай Бог, не принялся по-настоящему правду искать. Моей маме вон каждый год предлагают написать заявление в суд, мол, тогда, как вдова делегата съездов, персональную пенсию получит. А мама им в ответ: «Покажите мне его мертвого, тогда напишу». Ну, а я уже вслед за ней подыгрываю, что не хочу мать травмировать. Но, как вы понимаете, это отговорка. Сам не могу решиться.
– Все это вполне логично, товарищ майор. Но и это еще не факты, а опосредствованное ощущение ситуации. А что-нибудь поконкретнее у вас есть? Может, гебешники когда-то проговорились? Вы же, наверное, знаете: это дело у милиции забирали. Да и сейчас вот – попробовал по собственной инициативе пошарить, а мне сразу же намекнули: не лезь.
Майор внимательно рассмотрел меня так, словно вот только увидел, и, наконец, решился:
– Есть доказательства, есть и конкретика. Отец с напарником не по дороге на работу исчезли, а где-то там, под землей, в метро. И дело не в том, что передо мной сам Федорчук расстилался. Сын дяди Кирилла, отцовского напарника, свое собственное расследование устроил. Так вот, запоминайте: девчат, которые внизу на платформах дежурят, назавтра перевели на Куреневскую линию. А потом потихоньку поувольняли с работы и возвернули в родные Хацапетовки. Они ведь у нас кто – лимита из общежития с временной пропиской. Их напугать – разок за углом свистнуть. Так вот, через год Кириллов парень встретил одну такую. Случайно, в Фастове. Она ему и рассказала, что поезд, который отец с дядей Кириллом вели, на Святошино прошел согласно расписанию, секунда в секунду. Где-то как раз посреди смены. А вот назад, то есть в сторону Дарницы, уже не вернулся.
До меня даже не сразу дошло. Я знал, что исчезают самолеты, автомобили и пароходы. Но поезда метро, в тоннеле, с рельс… опять мистика.
– Как это – не вернулся? Куда же он подевался?
– В то время, когда поезд должен был проследовать на Дарницу, он не появился. Вообще. Затем после перерыва прошел другой, тот, что по графику был следующим за отцовским. А назавтра, как я уже говорил, девчат перевели на другую линию, потом подвели под сокращение – и шагом марш во свои Великие Коровинцы!
Моя ошарашенность не проходила. Оказывается, и вправду были какие-то очень важные причины замалчивать этот несчастный случай с двумя машинистами. А может, не только с ними? Посреди смены исчезли? Это когда же? Восемнадцать часов плюс три – вот вам и двадцать один час. И Святошинская линия метро, и поезд, наверняка, не порожняком шел, хотя час пик уже позади, а до конечной только две остановки.
– Товарищ майор, а вы не помните, на какой станции эта девушка видела вашего отца в последний раз?
– Почему же, помню. Хотел бы забыть – не получилось бы. Слишком уж выразительное название: «Октябрьская».
Приехали, Сирота! Это же родимая станция дважды умершего слесаря. Он ее чуть не проспал. А может быть, проспал? И въехал вместе со своими коллегами по несчастью и двумя машинистами в такую неизвестность, что только через пять лет чудом вырвался. Вынырнул, а ему: ты куда? – и быстренько обратно затолкали. Раз ты умер, да еще в соответствии с решением советского районного суда, то жить тебе не положено. «Врезал дуба – спи спокойно. Что же ты разрылся?»
– А как бы мне с этим пареньком, сыном дяди Кирилла, поговорить? Только чтобы неофициально, без повестки? Может, через вас, товарищ майор?
Майор улыбнулся, но в этот раз как-то нехорошо.
– А что, можно и через меня. Вот умру, повстречаю его на том свете, передам вашу просьбу. Дождемся вас, тогда втроем и поговорим. Естественно, если он взаправду существует, тот свет. У Кириллового парня после этой истории с головой что-то приключилось. Заладил каждый вечер ходить на «Октябрьскую» и дожидаться отцовский поезд у самого края платформы. Там, где первый вагон останавливается. И дождался. То ли сам на рельсы упал, то ли кто-то помог… Записали – несчастный случай… еще вопросы будут, товарищ инспектор?
– Никаких. Если вас кто-то спросит, что вы в милиции делали, скажете – вызывали как свидетеля дорожно-транспортного происшествия.
Мы пожали друг другу руки, потом я провел майора по коридору до лестницы. Он уже собирался спускаться, как вдруг повернулся ко мне и сказал:
– Он, Кириллов пацан, вообще перед смертью странным стал. Встретил меня случайно на улице возле училища. Такой радостный! Схватил обеими руками и говорит: «Я теперь точно знаю: наши отцы никуда не пропали, они случайно в другое метро заехали и до сих пор там ездят. Надо только подождать, и они вернутся». Я еще ничего не понял, а он в троллейбус вскочил и поехал. А еще через два дня соскребали его с рельсов. Вот так, инспектор, бойтесь других метро и этой жизни.
О том, что этой жизни стоит бояться, я убедился намного раньше, чем надеялся.
5
Не успел я следующим утром отстрелять свои две коробки патронов в тире, как туда позвонил сам Генерал. Позвонил и сказал одно лишь слово:
– Бегом!
В кабинете нашего начальника сидел Старик и его «беломорина» шипела, как карманный воришка, прихваченный на горячем.
– Сирота, – сказал Генерал, – чтобы понять, что перед тобой дерьмо, совсем не обязательно его на язык пробовать. Достаточно наступить… Вот, прочти!
И он протянул мне листик бумаги из школьной тетрадки в линейку, на котором корявым детским почерком было написано приблизительно такое: «В моей
