повесить, мол, это он сам.
– А записка?
Старик хорошенько лягнул меня ногой под столом в лодыжку. Генерал явственно трезвел:
– А записка, Сирота, как и фотография, о которой ты сейчас меня спросишь, это совсем другое дело. Уже наше дело, к сожалению. Свои тебе яму копали, Сирота, свои. Кто конкретно – говорить не буду, потому что эти паскуды у нас уже больше не работают. Удовлетворен?
– А как же телевик, Давид зон?
– Твой Давидзон совсем старый стал и мышей не ловит. Простенького фотомонтажа не разглядел. Тот, кто под тебя копал, тот и слепил – тебя отдельно, пацана отдельно, кладбищенскую стену отдельно, а все вместе – компромат! Хватит с тебя? Отдыхай до понедельника. На оперативку прибудешь в форме при белой рубашке и начищенной обуви. Кстати, подстриги покороче свои усы или перейди на трубку. Потому что со своими сигаретами ты когда-нибудь подсмалишься, как колхозный хряк.
В этот раз я выполнил приказ начальника беспрекословно, четко и в полном соответствии. Всю субботу отсыпался, а в воскресенье болтался по улицам, наслаждаясь последними теплыми днями. Из знакомых подвернулся только Юра Логвин, который позабавил меня историей о своих очередных неприятностях. Его, оказывается, уже в пятнадцатый раз не приняли в Союз художников. Кто-то из искусствоведов в штатском высмотрел, что в своей дипломной работе – галерее портретов молодых строителей Киевской ГЭС – Юра со всей политической безответственностью запечатлел одного известного антисоветчика, диссидента и вероятного (поскольку следствие еще не окончилось) агента одной из империалистических разведок, своевременно разоблаченного нашими доблестными органами государственной безопасности. Ссылки Юры на то, что десять лет назад ни он сам, ни портретируемый еще не подозревали, во что это когда-то обернется, не подействовали.
Когда начало смеркаться, я забрел в кафе, в разные времена именуемое в народе как «Аквариум», «Стекляшка» и даже «Террариум». Хотя официально оно фигурировало в документах просто и непритязательно: «Чай-Кофе», чая на моей памяти (а захаживал я туда где-то с начала шестидесятых) там никогда не было. Кофе принципиально варили в алюминиевой кастрюле, хотя всегда и в любом количестве подавали коньяк. Правда, в тридцатиграммовых стеклянных наперсточках, которые, кажется, только тут и сохранились. Я заказал, чтобы не мелочиться, сразу десять порций и принялся вспоминать университетский курс теории вероятности.
Допустим, размышлял я, с Конторой пересекаться приходилось не раз и не два. Такова моя судьба, такова наша служба. Ничего необычного в этом нет. И даже с военным КГБ, особистами тоже имел дело. А где один раз – там и два, и три. Все по науке, никаких случайностей. Свои под меня тоже копали не впервые. Правда, до сих пор делали это примитивно: «стучали» нашему придурку-комиссару, а он уже начинал бегать по кабинетам начальников, как курица с яйцом. Но ведь не зря учил нас с университетской кафедры профессор Прожогин: «Человеческий интеллект, естественно, имеет свои пределы. А вот человеческая подлость – беспредельна». Более того, я даже догадывался, чья это работа: похоже, один капитан из райотдела, которого я в свое время хорошенько облаял при свидетелях, все эти годы копил желчь и обиду – вот оно теперь и прорвалось. И не каким-то там ординарным доносом, а с использованием технических средств.
Вполне возможно, что чекисты для своей охоты в качестве зайца сознательно выбрали меня, а не первого попавшегося мента. Такой, знаете, безыскусный коллежанский прикол. Тоже укладывается в теорию. Но чтобы вот так, одновременно, на меня накатали компромат? И, наконец, что же это за учреждение прячется в Ровенских лесах? И почему нам, грешным ментам, вдруг расщедрились на повышения и награды? Не иначе, чтобы мы забыли все, о чем случайно узнали.
Да, вот еще что интересно: почему вся эта карусель началась сразу после того, как я заинтересовался «металлистом»? А потом еще сотней людей, исчезнувших в одночасье пять лет назад вместе с поездом метро, машинистом-орденоносцем и его напарником? А что обозначает таинственная смерть сынишки напарника? А цыганские танцы вокруг еще одного сына, так похожие на мое неожиданное счастье? Не слишком ли много совпадений. Куда же я влип?
После девятого наперстка кое-что в моем подсознании начало проясняться, а после десятого созрел окончательный ответ. Если я узнаю, куда исчез поезд, остальные загадки разрешатся сами по себе. Потому что насторожила меня еще одна чисто техническая деталь. Если Генерал выдал мне «стечкина», дознавшись, что особисты попытаются сделать из меня зайца, то почему же он в пятницу не приказал его сдать? Ведь комедия уже окончена, занавес опущен, вышибальный марш сыграют в понедельник на оперативке. Перепил мой начальник на радостях, что ли? До сих пор за ним такого не наблюдалось.
Поглощенный коньяк в смеси с подобием кофе недвусмысленно напомнили о себе, а потому я расплатился, вышел на улицу и тут допустил две ошибки подряд. Размышляя о чем-то своем, высоконаучном, я завернул в тот туалет, в который по такой поре ни один нормальный киевлянин уже не зайдет, чтобы отправить свои физиологические потребности. Здесь по вечерам функционировал полулегальный клуб знакомств и встреч гомосексуалистов. А потому не успел я пристроиться у писсуара, как какой-то накрашенный тип из неместных начал делать мне однозначные намеки. Не прекращая процесс, я отвернул полу пиджака и показал ему рукоятку своего «стечкина» в кобуре. Гомик остолбенел. Я закончил свои дела, вышел в предбанник, помыл руки, поправил прическу… а потом еще раз заглянул внутрь. Бедняга продолжал мочиться под себя. Я оставил его в покое, но этот мелкий эпизод потянул за собой более серьезную ошибку. Под веселое настроение я забыл о том, что Генерал до сих пор не отменил данное мне распоряжение возвращаться домой только служебным транспортом. К сожалению, я вспомнил об этом, лишь оказавшись в квартале, где телефоны-автоматы в последний раз работали двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года. Возвращаться обратно, а затем торчать на улице, как чучело, дожидаясь «газик» из Управы, почему-то не хотелось. Оставался вариант с такси.
Что этот вариант «глухой», я понял, как только взглянул на очередь. Длиннейший «хвост» своим концом протянулся к подземному переходу, откуда снова и снова выныривали желающие проехать с комфортом. Но не спрашивали: «Кто последний?», а бежали в начало очереди и через головы тех, кто садился в вожделенную машину, кричали: «Вы куда? На Борщаговку? Ну, так мне по дороге!» И нахально устраивались на переднем сидении. Иногда их выбрасывали, иногда нет. Наконец, у какого-то парня с рукой на перевязи лопнуло терпение, и следующий желающий «подсесть» заработал по голове всего лишь кулаком, но загипсованным. Этого оказалось достаточно для секундной паузы, но возле очередной машины поднялся такой же тарарам. И вообще, если бы на Крещатике, к радости Сергея-телепата, приземлилась «тарелочка», у меня было бы больше шансов попасть в нее, чем в обыкновеннейшее киевское такси.
Остался вариант зайти в аптеку и вызвать машину оттуда. Однако после трехсот граммов коньяка я почему-то предпочел воздержаться от любых контактов с представителями всех без исключения государственных учреждений. Поэтому после минутного колебания махнул рукой и зашагал домой пешком, самой короткой дорогой, правда, стараясь держаться как можно дальше от края тротуара.
Машин в такой поздний час на улицах было немного. А прохожих и того меньше. Поэтому я окончательно расслабился, стал думать о завтрашней оперативке, особенно о том, какое выражение физиономии будет у нашего замполита в момент, когда мне вручат капитанские погоны. Этот приступ тщеславия едва не стоил мне жизни. Если бы я не выпил, то был бы внимательнее и, как минимум, подошел бы к своему дому по освещенной стороне тротуара. А так – я абсолютно рефлекторно поперся дворами, забыв, что там уже давно все разрыто и перерыто, да так, что и днем черт ногу сломает. И все это из-за бесконечного ремонта старинного трехэтажного особняка, стоявшего как раз посреди нашего громадного двора. Вдобавок, на днях несовершеннолетние хулиганы разбили последний фонарь, поэтому я не столько видел, сколько угадывал хлипкие дощечки через канавы и где-то там, впереди, захламленную подворотню, за которой до моего подъезда остается всего ничего.
Я еще не успел сообразить, что случилось на самом деле, – то ли сам пошатнулся, то ли съехала узенькая доска – как уже летел в глубокую канаву. Это меня и спасло. Потому что одновременно с моим приземлением на грязное дно откуда-то из подворотни ярко вспыхнули автомобильные фары, заливая ослепляющим светом прилегающую территорию, и ударила длинная автоматная очередь. Стреляли из «Калашникова», не жалея патронов. Половина магазина, пауза, еще половина магазина, характерные щелчки, когда отстегивают пустой рожок и вставляют новый, и еще несколько очередей, но уже коротких. Я выхватил «стечкин», загнал патрон в патронник, и, не высовываясь из импровизированного окопа, стал стрелять наугад – на свет. К моему удивлению, сначала громко звякнула разбитая фара, а затем всю округу потряс мощный взрыв: пуля попала в бензобак. Кто-то дико визжал и катался по земле, пытаясь сбить с себя пламя, кто-то со страшными проклятиями дал еще одну очередь из автомата, но тут сзади, из-за моей спины сухо закашлял «Макаров». Проклятья оборвались, автомат заткнулся. Я на четвереньках отполз по траншее как можно дальше и лишь после этого осторожно выглянул. Вся подворотня была охвачена пламенем, сквозь которое угадывались очертания легкового автомобиля. Второй костер, совсем небольшой, выплясывал над лежащей неподалеку неподвижной черной фигурой. Невидимый для меня стрелок заменил магазин в пистолете и продолжил поливать пулями пространство над костром.
– Домой, домой, домой! На фиг, на фиг, на фиг! – с этими словами я выкарабкался наружу и где на четвереньках, а где перекатываясь, добрался до своего подъезда. В квартирах уже поспешно включали свет, кто-то кого-то звал, откуда-то издали, так же уместно, как кукушка зимой, отозвался милицейский свисток.
– Свистят – и слава Богу! – произнес я в пространство. – А я перекурю.
Не успел я затянуться пару раз, как над моей головой с балкона послышался испуганный мамин голос:
– Алеша, ты где?
– Да тут я, тут, перекуриваю.
– А что там взорвалось?
– Довженковцы кино снимают – про войну.
– А я испугалась. Подумала – это по-настоящему.
– Не с нашим счастьем, мама, мы же не в Америке. Идите спать, я сейчас приду. Вот только докурю.
Вдруг из темноты кто-то сказал:
– Капитан Сирота, если у вас нет лишней сигареты, то эту не докуривайте, оставьте на пару затяжек.
Только когда этот человек сел рядом со мной, я рассмотрел его получше. Круглолицый, приблизительно моего возраста, аккуратно выбрит. От него пахло
