чтобы вы при этом не присутствовали… Давайте рацию и наблюдайте за мной издали. Я не собираюсь открывать вам, полковник, ни позывных, ни волны, на которой держу связь. Надеюсь, согласитесь обменять меня без допроса на Соколова, которого тоже не будут допрашивать. Детали изложу после разговора с шефом.
Силин отозвал в сторонку Николая и попросил Вкратце рассказать историю захвата Мигунова—Брайера. Выслушав подробности, задумался:
“Может быть, он и не лжет на этот раз…”
— Так вы, Брайер, предлагаете обмен, чтобы уйти от допроса и наказания, — возобновил он разговор. — Но прежде чем пойти на это, мы надеемся все-таки получить от вас ответы на кое-какие вопросы…
— Боюсь, дорогой полковник, что вы заблуждаетесь в предположениях, — возразил Брайер. — Одно из непременных качеств настоящего разведчика- молчание. Молчать, молчать даже тогда, когда хочется заорать во всю глотку…
— Молчать? Да, я согласен. — Силин двинулся к машине. Рядом с ним шел Мигунов—Брайер, чуть позади — Николай и работники смерша. — Но вы, Брайер, не из молчаливых. Вы любите поговорить… — Силин открыл дверцу автомобиля. — Садитесь!
Почти в это же самое время адъютант оберста фон Штауберга, как-то странно посмотрев на подчеркнуто-спокойное лицо Соколова, предупредительно распахнул перед ним дверь кабинета и проговорил:
— Прошу вас! Оберст фон Штауберг ждет, — майор прошел в кабинет.
Штауберг был не один. У стола сидели офицеры, на стульях, расставленных вдоль стен, тоже. Всего в кабинете было человек десять. “Ого, — подумал Соколов, — знатные проводы готовит мне Штауберг. Сколько собралось авторитетных консультантов”.
— Садитесь, господин Сарычев, — пригласил оберст. — Перед большой дорогой это полагается. У вас, русских, даже, говорят, примета такая есть, — голос его был непринужденно-веселым.
Фон Штауберг шутил, а офицеры сидели, словно каменные, храня молчание. Соколов почувствовал, что за наигранным тоном Штауберга, за ледяным молчанием офицеров кроется опасность. Он быстро сопоставил все сегодняшние встречи. “Почему так облегченно вздохнул адъютант, когда я переступил порог приемной? Почему этой ночью под окнами моей городской квартиры появился постовой? Почему оберст не сводит глаз с моих рук? Неужели Мигунов успел сообщить о встрече?..”
— Вчерашнее повторять мы не будем, — продолжал Штауберг. — Необходимо обговорить последние детали, предусмотреть все мелочи… Да, кстати, какой марки у вас оружие, Сарычев?
— Пистолет “вальтер”.
— Заменить на более надежный! Ну, скажем, на “парабеллум”.
Соколов уловил некоторую тревогу в глазах присутствующих, когда потянулся за оружием и подал пистолет оберсту.
— Благодарю вас, господин… Со-ко-лов, — проговорил резко и зло Штауберг. Теперь взгляд его так и буравил разведчика. Очевидно, на лице майора что-то отразилось, что-то промелькнуло, вопреки его воле. По жестоко напряженной физиономии оберста скользнула торжествующая усмешка. — Я говорю: господин Соколов. Это верно?
Штауберг знал, что у сидящего перед ним теперь нет оружия. В голосе оберста, заглушая иронию, пробивалась ярость, которая в скором времени должна была обрушиться на Соколова. А тот, сознавая это, спокойно смотрел в налившиеся животной злобой глаза “шефа”.
— Господин оберст, есть вещи, о которых надо говорить с глазу на глаз.
— Пожалуй, так! — Штауберг жестом приказал офицерам покинуть кабинет. Лишь у стола, как раз по обе стороны Соколова, остались двое абверовцев.
— В каждом важном деле должны быть объективные свидетели, господин Соколов, — оберст толкнул по стеклу ящичек с сигарами. — Курите. Гавана! У вас в России таких нет.
— Разрешите курить свои.
— Пожалуйста.
Соколов сунул руку в карман. Пальцы нащупали сначала портсигар, а затем холодный выступ взрывателя на круглом корпусе портативной мины. Он, не задерживая в кармане руки, нажал выступ взрывателя и достал портсигар. Теперь для разговора осталось ровно пять минут, ни секундой больше. Положив портсигар перед собой, Соколов раскрыл его, вытащил сигарету, закурил, и тотчас же один из офицеров взял портсигар в руки и, как бы любуясь рисунком на тяжелой крышке, осмотрел его со всех сторон и положил возле себя.
— На что вы надеялись, Соколов? — начал Штауберг. — На что?
— Откровенно? — Соколов спокойно вскинул на оберста глаза, в которых полыхал какой-то лихорадочный огонь. Лицо майора стало строгим, сосредоточенным, будто решал он сложную задачу. — Вы всегда призывали к откровенности, господин оберст. Я надеялся на то, что уже свершилось. Ваш агент, или резидент, или законспирированный шпион по кличке Кабан, успешно действовавший некоторое время на одном из участков нашего фронта, попал- таки к нам в руки.
— Брайер?
— Если Мигунов числится у вас под фамилией Брайера, то это так.
— Не говорите чепухи, Соколов!
— Несколько часов тому назад с Рижского аэродрома вылетел “Юнкерс-пятьдесят два”, — невозмутимо ответил майор. — Он не возвратился на базу, как принято сообщать в сводках. Проверьте!
— Сейчас же! Немедленно! Свяжитесь с аэродромом! — бросил Штауберг адъютанту. — Узнайте, что там произошло! Разыщите Брайера! И доложите!
— Вас еще что-нибудь интересует, герр оберст? — теперь Соколов полностью овладел собой. Исчезли пунцовые пятна на лице. Взгляд стал обычным, чуть усталым. — Могу ответить, но прежде хочу сделать небольшой экскурс в историю. Когда-то, господин фон Штауберг, ваш покойный отец смотрел, как пороли меня на площади небольшого рабочего поселка в Донбассе за то, что я, мальчишка, не назвал ему виновников поджога склада боеприпасов кайзеровской армии. Позднее несколько подпольщиков были выданы прихвостнем вашего родителя, провокатором Сарычевым, однофамильцем очень порядочного человека и моего друга. Значит, одно недоразумение мы ликвидировали. Так ведь? Второе. Я отвечу вам, герр оберст, откуда у вас этот нож, — Соколов перевел взгляд с пылающих ненавистью глаз Штауберга на ломберный столик, где рядом с ножнами из медвежьей кожи лежал охотничий нож. — На рукоятке этого ножа вы найдете фамилию владельца. Могу порадовать вас, что Н.А.Полянский жив и здоров. Следом за Отто Руттером он пленил и Мигунова —Брайера…
Часовой механизм взрывателя отсчитывал секунду за секундой. И — так бывает в самые критические моменты жизни, которая уже смело шагнула в бессмертие! — Соколов не чувствовал волнения. Как будто все человеческие страсти, боязнь, сомнения — покинули его разом, осталась только железная воля! Она теперь распоряжалась каждой секундой.
Фон Штауберг тоже думал, думал о том, что так хорошо разработанная операция потерпела крах, что адмирал не простит ему Сарычева и “черниговской Марии”, которая, влюбившись, не могла проникнуть в сердце человека, предназначенного ей в “русские мужья”.
“Королевский гамбит! Майор Сарычев, а точнее, более умный разведчик Соколов, просто-напросто смахнул себе в карман все “шахматные” фигуры и отобрал доску”.
— Вас, герр оберст, интересует, почему проваливаются агенты, засылаемые в наш тыл? — голос майора едва долетал до слуха Штауберга, словно оберст находился в полузабытье. — Я выписал из картотеки Крафта их имена, пароли и явки. Вас интересует, герр оберст, почему Берлин так среагировал на уничтожение вами партизанского отряда? Отвечаю. Мы руками вашего однокашника гауптмана Крафта и его денщика навели вас на банду Пургайлиса, банду националистов… Вас интересует, кто проник в тайну гибели Отто Мюллера, которого вы с Крафтом зарезали этим самым кинжалом, в тайну стрельбища, Зеккеля, совещания, которое проходило в Вецаки?.. А теперь, герр оберст, у меня вопрос к вам. До каких пор вы будете испытывать терпение нашего народа? История дает вам возможность убедиться, что все ваши попытки тщетны. Сколько раз ваши армии терпели поражения. Они будут биты и сейчас — в этой войне, и всегда…
— Убрать! — опершись руками о стол, Штауберг подался всем корпусом вперед. Лицо его напоминало майору физиономию Мюллера на стрельбище:
— Вы пожалеете о своем рождении! Я заставлю вас пожалеть об этом!.. — Соколов спокойно выслушивал брань разбитого наголову врага. — В камеру его! В самую глухую. Я сам допрошу его, сам!
Абверовцы вскочили. Поднялся и Соколов. Услышав приказ оберста, в кабинет поспешно вошли офицеры, присутствовавшие в начале разговора оберста с разоблаченным русским разведчиком. И тогда майор Соколов сказал Штаубергу:
— Герр оберст, вы не учли даже и этого…
Последняя секунда истекла. Раздался взрыв. Здание дрогнуло. Со звоном посыпались на мощеный двор оконные стекла. Клуб дыма вырвался на улицу. Адъютант Штауберга забился в угол приемной, не решаясь переступить порог исковерканного кабинета.
ЭПИЛОГ
На окраине одного из новых сибирских городов, в небольшом домике, с низко надвинутой, будто шапка, железной крышей готовились к традиционному торжеству. Сам хозяин в белой вышитой рубашке с расстегнутым воротом, как именинник, расхаживал по двору-садику.
Под пышной яблоней, покрытой цветами, были расставлены столы. Из дверей застекленной веранды растекались аппетитные запахи праздничных яств, и время от времени звучал певучий грудной голос:
— Дема, посмотри, не идут ли? У меня жаркое перепреет.
Демьян выходил за ворота, садился на скамейку и, раскланиваясь со знакомыми, нетерпеливо посматривал то направо, то налево. В одиночестве не
