Можем ли мы теперь, зная свойства отдельной частицы, более глубоко предсказывать не только ее поведение в «коллективе» других частиц — в «физическом теле», но и особенности самого «физического тела»? Конечно.
Однако для этого пришлось и создать новые приборы — циклотроны, пузырьковые камеры, электронные микроскопы, — и совершенно по-другому подойти к изучению частиц, разработать особый математический аппарат.
Ну, а в литературе? Разве теперь мы не можем настолько глубоко исследовать физическую и психическую природу отдельного человека, взаимовлияния в нем личного и общественного, случайного и закономерного, чтобы и в художественной литературе решать вопросы на новом уровне?
Можем. В этом Кирилл Петрович прав. И все-таки решаема ли вообще задача, за которую он предлагает мне взяться?
Кирилл Петрович, видимо, понимает, что происходит в моей душе. Он сидит в кресле, положив на письменный стол руки, и ждет.
— Хорошо, — говорю я. — Но мне нужно уяснить еще один вопрос. Вы не боитесь, что выводы из этого романа, или, как, пожалуй, лучше называть его, отчета, окажутся неблагоприятны лично для вас? Если я приду к таким выводам.
Кирилл Петрович хохочет, откинувшись в кресле.
— Я обязан задать вам этот вопрос, — настаиваю я.
Оживление оставляет Кирилла Петровича. Он устало и даже печально произносит:
— Ну а я обязан ответить. Нет. Не боюсь. Вы можете верить мне: я всегда все додумываю до конца. Это профессиональное.
Я встаю.
— Ну что же? Давайте попробуем.
Кирилл Петрович улыбается:
— Чудесно! Я уверен: никто из нас в конечном счете не будет раскаиваться. Единственное условие: обсуждение вашей рукописи в лаборатории состоится точно первого октября, и, значит, к этому числу она должна быть готова обязательно.
— Понятно, — отвечаю я. — Постараюсь ни в коем случае не подвести…
Да. Так вот и началась эта удивительная работа.
В течение нескольких месяцев я почти каждый день прихожу в Институт энергетики ровно в 9 утра.
Здороваюсь с сотрудниками лаборатории, просматриваю технические отчеты и статьи, заглядываю то в одно, то в другое помещение, сижу на семинарах и совещаниях, стараюсь быть полезен: печатаю на машинке, перебираю библиографические карточки.
Привыкаю я, постепенно привыкают ко мне. Я очень охотно рассказываю о себе: как приобрел профессию литератора, как сложилась моя семейная жизнь. Ответная откровенность возникает сама собой. Еще чаще, пожалуй, откровенность возникает как плата за умение слушать того, кто говорит о себе.
На виду у других я никогда ничего не записываю. Никого не поправляю, не ловлю на противоречиях.
Для меня было важно одинаково глубоко узнать характеры всех сотрудников лаборатории. Но достижение такого равенства требовало весьма разных усилий: одни раскрывались сразу, другие — нет.
Немало пришлось подумать над тем, в какой форме написать «Отчет».
Можно было скупо изложить воображаемые факты и снабдить их комментариями.
Можно было ограничиться краткими и решительными рекомендациями на будущее: в таких-то и таких-то положениях такие-то и такие-то сочетания сотрудников наиболее желательны, такие-то — нет.
Можно было, наконец, создать повесть-предостережение в духе Уэллса или Азимова.
Постепенно, после многих проб я пришел к выводу, что «Отчет» надо строить в виде нескольких глав, описав в них события, которые совершаются хотя и в разных местах, но в один и тот же момент. Сотрудники лаборатории окажутся тогда поставленными в одинаковые исходные положения, будут равными по своему жизненному опыту в этих новых для них, «смоделированных» мной, фантастических условиях.
И конечно, то, что я скажу о каждом из этих людей, к каким выводам приду, до самого конца работы будет тайной для всех.
Впрочем, и для меня самого: я ведь ищу!..
ТАЙНА
«УТВЕРЖДАЮ»
Руководитель предприятия:
«…» ……… 19…. года
ОТЧЕТ
об исследовании психологической совместимости сотрудников лаборатории № 48 на завершающей стадии проекта «Энергия Солнца»
Шифр: «Тайна всех тайн»
Глава первая
— Послушай, Никита, я прошу тебя прекратить эти похождения.
— Какие похождения, Леночка? Выбежать тебе наперерез и раскланяться — похождения?
— Да, если из-за этого на целых десять минут машина переключается для расчета нестандартного прохода.
— Но ты же знаешь: я не могу ходить по стандартным! Я индивидуум. Я желаю перемещаться только своими путями. Я кошка, которая гуляет сама по себе.
— Ты вообще уникум, но прошу больше так не поступать.
— Хорошо, товарищ общий дежурный. Разрешите откланяться? Или, может, изложить прежде мотивы?
— Да, пожалуйста.
— Я хотел тогда поцеловать тебя, Леночка!
Лена Речкина резко повернула рукоятку на пульте. Звук пропал. Но изображение Венты на экране шевелило губами.
«Я наконец осмелился, Леночка!» — читалось по движениям губ.
Лена щелкнула переключателем. Экран видеотелефона погас. Она повернулась к Карцевадзе:
— Слышала?
— Слышала, — ответила Карцевадзе, не оборачиваясь и не отрывая глаз от цветных линий на экране согласователя потоков энергии. — Но ты напрасно принимаешь это всерьез. Ты же знаешь Никиту…
Зажужжал зуммер. Из щели на пульте выдвинулась бумажная лента. Карцевадзе оторвала ее, пробежала глазами ряды букв и цифр.
— Опять, — испуганно сказала Речкина. — И конечно из-за него?
Карцевадзе не ответила.
— Торчим в десятках миллионов километров от Земли, держим четыре космических корабля на орбитах готовности, мучаемся с каналами связи, а он просто не может довести расчет до конца, — продолжала Лена. — Нет уж, я сейчас пойду к этому милому Никите…
Карцевадзе протянула ей бумажную ленту.
— Что тебе Никита? — спросила она с улыбкой. — Кастромов просит независимо от них просчитать элементы орбиты Восемнадцатой станции. При чем здесь Никита?
Линии на экране согласовательно вдруг хаотически перемешались: на Солнце забушевала магнитная буря. Включение Сорок девятой автоматической станции откладывалось на много часов.
Карцевадзе встала с кресла, приблизилась к Лене.
Обе они были одеты в облегающие тело темно-синие комбинезоны из магнитной ткани, что позволяло по желанию то уменьшать, то увеличивать воздействие внутрикорабельного поля, создававшего иллюзию земной тяжести.
— Не слишком ли много ты думаешь о нем?
— И пусть, — ответила Лена.
— И он это знает.
— Пусть.
Карцевадзе пожала плечами. На ходу нажимая кнопку радиоключа на запястье левой руки, подошла к тому месту у стены отсека, где на шероховатом сером металле желтым овалом обозначался стандартный проход, обернулась к Лене. Та сидела в кресле, положив руки на колени, и пустыми глазами смотрела перед собой.
