Но эта забавная музыка всё-таки зазвучала и во мне. Я назвал ее забавной, потому что во мне она скорее была иронической, звуки смеялись, особенно когда я опять озирал сосредоточенно молчащий зал.
Генрих же, когда концерт закончился, сказал мне со вздохом:
— Опять те же печальные мелодии! — Он увидел, что я обеспокоился, и добавил: — Но сейчас не было ничего страшного, на такую музыку я мог бы ходить каждый день.
Пока мы выбирались наружу, я прислушивался к разговорам вокруг нас.
— Гигантское произведение! — говорил один, растерянно улыбаясь. — Нет, это поразительно, это почти сверхъестественно, никогда в жизни я еще не слышал такой величественной симфонии!
— Я плакал, — признавался другой. — Я ничего не мог с собой поделать, слезы лились сами. Просто невероятно, как Потапову удалось построить такую большую вещь на вариациях одного траурного мотива, правда, нежного и красивого, этого отрицать не могу.
— Вот же было веселья! — восторгался третий. — Если бы не соседи, я пустился бы в пляс, так хороши те радостные мотивчики! А тебе они поправились? — спрашивал он свою подругу, немолодую женщину.
— Веселые? — переспросила она. — Я что-то их не услышала. — Она содрогнулась. — Больше я на такие концерты не пойду. Звуки были грубы, некоторые мотивы непристойны. У меня впечатление, будто меня раздевали и освистывали. Если и слушать такую музыку, то запершись в одиночестве.
— Этот концерт нужно слушать в постели, а не в зале, — утверждал еще один. — Удивительно успокаивающая вещь, после нее хорошо заснуть.
Впрочем, я ломлюсь в открытую дверь, вы не хуже моего знаете, как действует индивидуальная музыка. И что она теперь публично не исполняется, а стала интимной музыкой одиночества, по-моему, естественно. Мы с Генрихом не раз потом говорили об этом с Михаилом. Он, как вы знаете, долго боролся против переселения его индивидуальной музыки из концертных залов в спальни, он видел в этом реванш, взятый ненавистной ему классической принудительной музыкой.
Сергей Снегов
УМЕРШИЕ ЖИВУТ
1
Петр потерял нить спора. Рой и Генрих всегда спорили. Не было явления в мире, чтобы братья оценили его одинаково. Если одни говорил: «Да», другой откликался: «Пет». Даже по виду они были не разны, а противоположны. Рой — два метра тридцать, голубоглазый, белокурый — был так обстоятелен, что отвечал речами на реплики. Генрих — всего метр девяносто восемь, черненький, непоседливый — даже на научных совещаниях изъяснялся репликами, а не речами. Словоохотливость Роя бесила Генриха, он посмеивался над стремлением брата не упустить ни одну мелочь. Исследования по расшифровке слабых излучений человеческого мозга, уловленных приборами в межзвездном пространстве, они совершили совместно. Еще когда Генрих заканчивал школу — Рой был на семь лет старше, — братья стали работать вместе и с той поры но разлучались ни на день. Достаточно было одному чем-либо заинтересоваться, как другой тотчас загорался этим же. Трудно было найти еще столь близких друзей, как эти два человека.
— Ты не желаешь слушать! — упрекнул Генрих Петра.
— …И потому надо переработать огромный фактический материал, фиксируя сразу десятки и тысячи объектов, — невозмутимо продолжал Рой какой-то сложно задуманный аргумент.
— Тумба! — с досадой продолжал Генрих. — Тумба внимательнее тебя, Петр.
— …А на основе проделанного затем подсчета и отбора наиболее благоприятных случаев…
— Я отвлекся, — сказал Петр с раскаянием.
— …учитывая, конечно, индивидуальные особенности каждого объекта, ибо на расстояниях в сотни светолет искажения неизбежны и, кроме общей для всех характеристики, они будут пронизаны своими неповторимыми особенностями… — доказывал Poй.
— Твое мнение? — потребовал Генрих.
— У меня его нет, — сказал Петр. — Я наблюдатель, а не судья.
— …вывести общее правило поиска и применить его к расшифровке уже других объектов, которые в свою очередь…
Генрих вскочил.
— Выводи общие правила, а я начну, как все люди, с самого простого.
Генрих вышел, хлопнув дверью. Рой замолчал, не закончив фразы. Петр засмеялся. Рой с укором посмотрел на пего.
— Неужели вы рассчитывали серьезно, что с первого испытания всё пойдет как по маслу? — спросил Петр.
— Вторая неделя, как механизмы запущены, — пожаловался Рой. — И ни одной отчетливой картины.
Петр с сочувствием смотрел на него. Братьям, конечно, не до веселья. Сверхсветовые волны пространства, в считанные минуты уносясь на Сириус и Капеллу, фиксировали множество сфер излучения, удалявшихся от Земли, но расшифровать их не удавалось. На экране порой вспыхивало что-то туманное, нельзя было разобрать, где лица, а где деревья, где животные, а где здания, посторонние шумы забивали голоса.
— Вы сумели разрешить самую важную часть проблемы — волны пространства оконтуривают уносящиеся мозговые излучения, — сказал Петр. — Доказано, что любой человек оставляет после себя вечный памятник своей жизни. А что буквы на памятнике так сложны…
— На Земле уже двести лет отлично расшифровывают излучения мозга, — возразил Рой. — Но что это окажется так трудно по отношению к волнам, давно запущенным в космос…
— Вот, вот! А теперь вы тщательно разберетесь в помехах и найдете вскоре надежные способы преодолеть их.
В комнату вошел взволнованный Генрих.
— Механизмы переведены на мою систему поиска, Рой! Советую убедиться, что ничего от твоих предложений по сохранено в программах.
— Если всё собрано точно по твоей схеме, то не сомневаюсь в провале. — Poй вышел.
— Устал! — сказал Генрих, опускаясь в кресло. — Две недели почти без сна… Тошнит от мысли о восстановительном душе. Рой обожает души. А терять часы на сон — жалко! Как вы обходились в своей дальней дороге?
— Мы спали, Генрих. У нас тоже имелся радиационный душ, и мы порой, особенно за Альдебараном, прибегали к нему. Но любить его — нет, это противоестественно! Когда была возможность, мы спали обычным, замечательным, земным сном.
— Я посплю, — пробормотал Генрих, закрывая глаза. — Минут десяток…
— Только не сейчас! — Петр потряс Генриха за плечо. — Когда вы запальчиво спорите, я ни одного не понимаю. Объясни, пока Роя нет, чем твоя схема отличается от его.
— Схема? — сказал Генрих, открывая глаза. — У Роя нет схем. Рой педант.
Генрих вскочил и зашагал по комнате. Если приходилось объясняться, ему легче это было делать на ходу.
Петр наконец уяснил себе, что Рой настаивает на фиксации всех излучений мозга, обнаруженных в галактическом пространстве, а после изучения того, что объединяет их, искать индивидуальной расшифровки. Генрих же настаивает, чтоб начали поиск с излучений выдающейся интенсивности, с резкой индивидуализацией — горных пиков своеобразия на плоской равнине схожестей.
— Во все времена существовали люди с особо мощной работой мозга. Пойми меня правильно, Петр, я не о признанных титанах умственного усилия, как пытается меня Рой… Нет, обычные люди, может неграмотные мужики, а может и гении, не зарекаюсь, — те, у кого мозг генерировал особо мощно…
— Мне кажется, резон в твоих рассуждениях есть.
— Скажи ото Рою! Обязательно скажи!
Генрих снова плюхнулся в кресло. Рой не шел, и Петр заговорил опять:
— Рой намекнул, что у тебя какие-то личные причины заниматься этой работой… Извини, если вторгся в интимное…
— Я не скрываю. Ты слыхал об Альбине?
— Знаю, что она была твоей невестой.
— И больше ничего?
— Я был в командировке на Проционе, когда она погибла при катастрофе с планетолетом. Нас всех потрясло известие об ее кончине. Очаровательная, очень красивая женщина.
— К тому же — редкая умница… Гибель ее… в общем, я думал о ней ежеминутно, говорил с ней во сне и наяву. Мне захотелось возвратиться в ее жизнь, увидеть ее девчонкой, подростком, девушкой… Так явилась мысль заняться волнами мозга, излученными в мировое пространство. Конструкции механизмов разрабатывал Рой.
— А то, ради чего ты начал работу?..
— С Альбиной пока не получается… Радиосфера ее мозга несется где-то между тридцатью двумя и восемью светогодами, она умерла восемь лет назад, двадцати четырех лет от роду. Но на таком близком расстоянии дикий хаос мозговых излучений. Слишком уж интенсивно думают наши дорогие современники…
В комнату быстро вошел Рой:
