Эвене плохо на тебя влияет, заметил?
— Что есть «плохо», Лин? — возразил Клео риторически. — Скорее, меня изменяет жизнь вне Эвена… Впрочем, Раулю это по душе.
— Ты превращаешься в гипсовую рыбу, — недовольно произнёс Лин. — Надменную, противную, пыльную, сохлую гипсовую рыбу, и это мне не нравится. Понял?
Клео опустил глаза и молчал несколько секунд. Смутился, что ли?
— Но, Лин, позволь… — начал он.
— Не позволю, — категорически заявил Лин. — Ничего я тебе не позволю!
— Хорошо, — согласился Клео. — Я учту. И вот что, пожалуй…
Он шагнул к Лину и очень быстро — Лин не успел отстраниться — провёл рукой по его волосам. Вернее, хотел провести, но призрачная рука прошла сквозь них.
— Береги себя.
Фигура Клео растворилась в воздухе.
Лин укоризненно покачал головой, затем усмехнулся. Нет, это бесполезно. Клео не переделать, если он что-то вбил себе в голову, это навсегда. Но на Эвене придётся держаться от шефа госбезопасности на «госбезопасном» расстоянии.
— Джовис, — пробормотал он. — Однако. Ей бы ещё косички с ленточками. И воздействие… Господь Вседержитель, это когда-нибудь кончится?
Ответом ему была ватная тишина. Лин тяжко вздохнул, сел в кресло возле туманного окна и крикнул в пространство: — Тон! Меня сегодня выпустят отсюда?
4
Радал Скеари
… представление о Системах Контроля закладывает в миропонимание человека такие понятия, как «господство» и «рабство», потому что люди, принимающие на веру существование Систем, тем самым добровольно лишают себя Свободы Выбора. Всё предопределено, всё решено заранее. Именно поэтому мы с негодованием отвергаем факт существования Систем; наша первоочередная задача — сохранение полной Свободы Воли ваших Граждан.
— Хе-э-э-э-эй! Тяни, тяни!
Солнце ещё не обжигало, но утренняя роса уже сошла на нет под его лучами. В ботинок забился камушек, ногу натирало, но останавливаться было никак нельзя, потому что если остановишься — расплескаешь воду. Хатра не рассердится, она не умеет сердиться, но расстроится.
— Хе-э-э-э-эй!..
Тяжело. Но хотя тебе всего-то десять лет, ты мужчина. И ты должен идти первым, налегая изо всех силёнок на ремённую постромку, и тянуть, тянуть, тянуть неподъёмную бочку в гору. Десять раз за день. Привыкай, малыш, жизнь не сахарная лепёшка, так у всех.
Сестра, привычно упираясь ладонями в отполированный тысячами прикосновений бок бочки, в этот раз толкает и страхует. Если что, сумеет удержать. Радал, было дело, споткнулся, но тут же потянул с удвоенной силой. Вот и подъём стал не таким крутым, и камушек сам из ботинка выскочил, почти пришли.
Они с сестрой были Водовозы.
Вся их семья испокон века зарабатывала одним и тем же способом — возили целебную воду для туристов, приезжавших в Эбро отдохнуть и полечиться. Радал понятия не имел, от каких болезней помогает эта самая вода, и он, и семья пили её всю жизнь — и точно так же, как и все, болели и в свой срок уходили с этой земли. Глупо думать, что вода лечит. Но если платят, что ж не возить?
Воду подавали на гору в особых бочках из родников внизу. Бочки делали ещё дед и прадед Радала. Дубовые, самшитовые, липовые дощечки подбирались особым образом, стягивались тонкими железными обручами. Запах дерева, конечно, через столь долгое время стал неразличим, но умная Хатра вспомнила, что мать кидала в бочонки ароматные свежие щепочки — и вода начинала пахнуть чистым деревом.
— Ах, шэн… — говорили друг другу изысканно одетые дамы, передавая по кругу глиняную кружку с водой, — До чего приятный аромат!.. Где, ну где ещё, кроме Эбро, попробуешь такую прелесть? А как она бодрит!.. Я просто чувствую, как во мне прибывают силы!
Радал стоял за бочкой, глядя, как дамы, переговариваясь, уходят по узкой улочке вниз, в сторону гостиниц. Откуда дамам было знать, что такое Эбро? Не тот Эбро, о котором толковали рекламные листы, а другой — настоящий?
Солнце начинает припекать, народу становится всё больше, вода уже потеплела, Хатра наливает последнему желающему кружку. Потом они подтаскивают тележку с бочкой к специальному жёлобу, выбивают пробку — и непроданная вода стекает вялой струйкой вниз.
— Пойдём, — велит сестра.
День за днём одно и то же. Гора, бочонок с водой, сбитые ноги, пыль, солнце, сиреневые зонтики покупательниц, бесконечные глиняные кружки, и снова — дорога, пыль, жара, запах свежего дерева, каменный жёлоб мостовой…
Радал не умел жаловаться. Хатра тоже не умела, да и некому им было жаловаться. Пятнадцатилетняя девчонка, десятилетний пацан, в одночасье лишившиеся обоих родителей, они должны были ещё быть благодарны общине, которая их не прогнала прочь, а разрешила работать.
Дом, в котором жила их семья, конечно, тут же отобрали. Но Радалу и Хатре остался просторный сарай, в котором хранились бочки, и сами бочки, и тележка. Это было уже немало, если принять во внимание нравы, царившие в Эбро.
Поначалу, конечно, оказалось тяжело, но они быстро освоились. Хатра занавесила в сарае угол, получилась почти настоящая комната, где земляной утоптанный пол приятно холодил босые ноги, а под потолком, на потемневших балках, иногда устраивали ночёвки летучие мыши.
Они не жаловались.
Молчаливая, худая девушка с обветренным, некрасивым лицом и тощий мальчишка. Они были нужны разве что друг другу, но показывать чувства всё равно толком не научились. Очень редко Хатра вспоминала, что брата можно потрепать по волосам, обнять; она любила его, но выразить это не умела.
Под потолком царила непроницаемая тьма, даже балок не было видно, за стеной бубнили голоса, лениво тёкшие в тёплом, южном воздухе, и Радал, лёжа на своей постели, слушал их и смотрел в темноту. Рядом — руку протяни — на полу спала Хатра, а он лежал и думал про одно и то же. Если их прогонят из сарая, то идти будет совсем некуда. А могут… ой как могут…
Вся жизнь была, от и до, подчинена общине. Община решала, в какой цвет в этом году красить одежду, какие цветы сажать у домов, как оформлять фасады, во сколько вставать и во сколько ложиться… чтобы туристы, увидев опрятный горный городок, всегда могли сказать своё неизменное:
— Ах, шэн… Эбро очарователен! Впервые за двадцать лет зелёный сезон…
Знали бы вы, как он обходится другим, этот сезон!.. Не ты, дорогой турист, стоял в очереди у баков — краску смывать с рабочего платья и потом по-новому красить. Не ты ночами моешь щётками мостовые. Не ты тащишь бочку с водой в гору. Не ты ночами простаиваешь у плиты, готовя изысканные блюда, не ты под проливным дождём ночью везёшь из долины продукты для этих блюд, не ты, не ты…
Это всё делается для тебя, но не тобой.
А ты утром выйдешь на сверкающую чистотой улочку, вдохнёшь горный воздух, пропитанный
