мучений, и вспомнит только, что я способен их прекратить.
Паскаль Феншэ продолжает управлять морковкой.
– Но поскольку я не могу загипнотизировать кролика словами, я программирую его автоматически реагировать на некоторые возбудители. Когда он увидит морковь в следующий раз, он захочет лишь одного: повиноваться мне.
– Вы подготавливаете его к мучениям.
– Не более чем наше общество, которое готовит нас к тому, чтобы терпеливо, как сардины, набиваться в метро в часы пик. С той лишь разницей, что вместо морковки мы получаем зарплату. Вы, парижане, должно быть, это знаете.
Белый кролик уже переполнен желанием. Уши торчком, усы дрожат, он с все большей выразительностью выказывает свою жажду заполучить морковь. Он даже посматривает на Исидора и Лукрецию, словно хочет попросить их вступиться за него.
– Все мы приучены, и все мы приучаемы...
– Если только мы потеряем бдительность, – заявляет Лукреция. – Исидор меня обманул, вы тоже, но теперь я буду внимательна, и у вас ничего не получится.
– Ах так? Ну, посмотрим, повторите десять раз слово «пилка».
Она недоверчиво повинуется. Наконец Паскаль метко спрашивает ее:
– Так чем едят суп?
– Вилкой, – четко произносит она, словно для того, чтобы показать, что еще раз не скажет «пилка».
Затем, поняв свою ошибку, она пытается изменить свой ответ:
– Гм... Я хотела сказать ложкой, конечно... Черт! Вы меня надули.
– Вот вам небольшой пример быстрой психологической обработки. Всех можно обмануть. Можете проверить это на окружающих.
Исидор осматривает комнату. Вся обстановка связана с темой мозга. Коллекции маленьких китайских игрушек, составленных из пластиковых мозгов, с лапками, которые подпрыгивают, когда оттягиваешь пружинку. Гипсовые мозги. Механические чудовища из научной фантастики, у которых мозг виден на просвет.
Белый кролик начинает вести себя более напористо, чтобы успокоить его, Паскаль сажает кролика в клетку. Тот начинает метаться из угла в угол.
– Мой брат молчал много лет, – говорит Паскаль Феншэ. – Из-за нашего отца. Самми был очень чувствительным. Дело в том, что отец был алкоголиком, и, когда он напивался, у него появлялась склонность к самоубийству. Помню, однажды, только чтобы произвести на нас впечатление, он схватил со стола нож и вскрыл себе вены на запястье. Он спокойно смотрел, как его кровь стекала в тарелку.
– И что?
– Моя мать прекрасно отреагировала. Она налила супу прямо в кровь и спокойным тоном спросила, хороший ли день у него был. Отец пожал плечами, разочарованный, что не удалось нас шокировать, и пошел перевязывать запястье. Мама была образцом доброты и понимания. Она умела обращаться со своим мужем и знала, как защитить нас от отцовских шалостей. Мы так любили его. Иногда отец приводил в дом нищих пьяниц и требовал, чтобы мы относились к ним как к его друзьям. Наша невозмутимая мама вела себя так, словно они были просто гостями. Возможно, именно благодаря этому мой брат впоследствии так же хорошо умел говорить с самыми несчастными. После поездки в Бангладеш, где отец был врачом-волонтером, он, я имею в виду отца, впал в зависимость от наркотиков, перестал работать, лгал, не проявлял больше к нам ни малейшей любви. Он был в своем роде исследователем мозга, но шел темной стороной, очарованный безднами, которыми испещрен путь к центру разума. И ему нравилось проходить по этому пути, не держа равновесия. Вспомнив о своем родителе, Паскаль издает слабый печальный смешок.
– Думаю, именно от него у нас этот вкус к игре с нашими собственными мозгами и с мозгами других. Жаль, что он разрушил себя, у него была потрясающая интуиция, он делал удивительно точную диагностику. Ах, будь он подлецом, было бы легче, его ненавидели бы, и все дела.
– А что с молчанием вашего брата?
– Все началось вечером того дня, когда отец вскрыл себе вены за столом. После ужина родители быстро послали нас спать. Ночью мой брат, ему тогда было шесть лет, услышал хрипы. Он испугался, что с отцом что-то случилось, побежал в комнату родителей и неожиданно увидел, как папа с мамой занимаются любовью. Полагаю, именно контраст между предыдущей стрессовой ситуацией и этой сценой, которая показалась ему зверской, спровоцировал шок. Он стал как немой. И очень долго не говорил. Его поместили в специализированный центр. Я навещал его. Брата окружали настоящие аутисты. Помню одного врача, который мне советовал: «Прежде чем его навещать, вам бы желательно укрепить свою психику, чтобы не подвергать его стрессам внешнего мира. Он все так глубоко переживает».
Лукреция делает заметки. Аутизм может стать темой еще одной статьи.
– Как ему удалось выйти из этого состояния?
– Ему помогли дружба с одним мальчиком в центре и интерес к мифологии. Этого мальчика по имени Одиссей Пападопулос родители заперли в погребе. Вначале Самми просто садился рядом с ним, и они не разговаривали друг с другом. Затем они начали общаться знаками, потом – с помощью рисунков. Это было неожиданно. Они изобрели свой собственный язык, который был понятен только им одним. Две души, объединившиеся по ту сторону языка. Могу вам сказать, их одновременный подъем был действительно трогательным. Мой отец, винивший во всем себя, после того случая прекратил свои попытки саморазрушения. Возможно, Самми спас его в конечном счете. Хотя отец отказывался навещать его в больнице. А вот мама ходила туда каждый день. Что касается меня, я не выносил всех этих сумасшедших вокруг него. Именно потому я и не стал психоаналитиком. Для меня существуют психоаналитики, с одной стороны, и спириты – с другой.
– Спириты?
– Спириты, люди, интересующиеся духовностью. Мой интерес к гипнозу идет оттуда. Думаю, это путь к духовности. Однако я не совсем уверен, я прощупываю...
Лукреция откидывает назад свои длинные рыжие волосы.
– Вы упомянули о мифологии?
– Другой молчун, тот замечательный Одиссей Пападопулос, был греком. Он показывал брату книги с легендами своей страны. О Геркулесе, Энее, Тесее, Зевсе и больше всего о своем тезке, Одиссее. Мифы порождали мечты у обоих. Они цеплялись за эти истории. А потом умер отец. От гепатита. Его печень хранила память о спиртном и наркотиках и выдавала ему счет с опозданием. Мой брат и его друг Одиссей шептались на похоронах. Именно там я впервые осознал, что Самми выздоровел. Дети лечили друг друга лучше, чем это мог сделать какой бы то ни было врач.
Исидор просматривает заметки, сделанные им на карманном компьютере.
– Что стало с вашей матерью?
– После кончины отца она словно уволилась из собственной жизни. Однажды мой брат спросил ее, что могло бы доставить ей удовольствие. Она ответила: «Будь самым лучшим, превзойди всех своим интеллектом».
Исидор теребит маленькую пластиковую игрушку в виде мозга.
– И с тех пор он чувствовал, что у него есть мотив... – догадывается он.
– Может быть, именно потому он многого добился в учебе. Как только возникало какое-нибудь испытание, он должен был преодолеть его, и чем выше была планка, тем больше он воодушевлялся. Однажды утром мама не проснулась. Но мне кажется, мысль о ней не давала ему покоя...
Паскаль Феншэ дает кролику морковку. Тот резцами грызет ее с характерной кроличьей суетливостью.
– А как там продвигается ваше расследование? – спрашивает Феншэ.
– Теперь мы знаем, что кому-то мешаем, мы перед лицом настоящего убийцы и располагаем вещественным доказательством.
Кролик съел морковку и с благодарностью смотрит на гипнотизера.
– Я помогу вам, чем смогу, в раскрытии этого дела.
Паскаль Феншэ открывает свой холодильник и вытаскивает банку с мозгом его брата.
