посылает актрисе через адъютантов букеты, скрепленные бриллиантовыми браслетами, и даже – о ужас! – принялся сочинять стихи в ее честь? Разве вам неизвестно, что Глафира состоит под его покровительством, а значит, всякая обида, учиненная ей, рассматривается как прямое оскорбление самого князя? Ах, вы подозревали нечто подобное… Вы наконец-то поняли, почему сей унылой бездарности с писклявым голоском и неестественными интонациями достаются в газетах одни восторженные отзывы и почему ее называют северной пери и дивным виденьем нашей сцены…
А тут некстати явился гусар и, задорно бренча шпорами, выставил северную пери на посмешище. Естественно, пери закатила любовнику истерику номер два по усиленной схеме и потребовала наказать виновных. Отправить их в Нерчинск! На рудники! Поставить к позорному столбу! А еще лучше – вообще лишить жизни!
И тогда как-то незаметно выяснилось, что приятели Лёвушки пошли за ним исключительно потому, что тот их подбил – обманул, заставил, опоил, – они вообще не ведали что творили, а госпоже Брандахлыстовой желают исключительно всяческих благ и пожизненного процветания. Причем глаза их были при этих заявлениях такими кристально честными, что становилось даже как-то неловко, знаете ли.
Словом, приятели отвертелись, что и немудрено с их незамутненными помыслами и чистыми глазами, а Лёвушка – нет. Лёвушка не стал кривить душой: да, он сорвал представление нарочно. Просто Глафира успела порядком ему надоесть в предыдущей пьесе, портя своим присутствием все впечатление, и он решил как следует ее проучить.
–?Голубчик, – сочувственно сказал ему тертый калач, старый полковник, которого поставили разбирать дело «о возмутительном поведении в храме Мельпомены и подстрекательстве к общественным беспорядкам», – может быть, у вас есть дядюшка или родственник какой-нибудь, немножко того… тронутый? Вы бы сослались на родство, а там, глядишь, вас бы и помиловали.
Но Лёвушка не имел тронутых родственников, о чем честно и сообщил. Полковник вздохнул и покачал головой. Он не сомневался, что на сей раз молодой повеса крепко влип – и теперь уже не выпутается.
Впрочем, на этом свете бывает всякое. Бывает, что ошибаются даже и полковники, тертые калачи, – но только тогда, когда подсудимый имеет такую подругу детства, как мадемуазель Полина.
Прослышав о случившейся с Лёвушкой беде, Полина спешно собралась и из своего скромного имения примчалась в Петербург. В уме у нее было только одно: спасти друга, чего бы это ни стоило.
И мадемуазель энергично принялась за дело.
Полина стала хлопотать, интриговать, обивать пороги, а когда надо – рыдать, ломать руки, умолять и сулить деньги. Она напоминала о заслугах своего деда и прадеда Лёвушки, принимавших участие во всех войнах Екатерины. Клялась, что ее друга сбили с толку, а вообще-то тот чистый ангел, только что без крыльев. Она досаждала всем, кому только можно, выклянчивая освобождение Лёвушки, перспективы коего были, прямо скажем, не самые радужные. Но больше всего заступница измучила князя Г., командовавшего Лёвушкиным полком.
Дело в том, что князь Г., если только захотел, смог бы легко добиться прекращения дела. Он был на хорошем счету у императора, и если бы князь заявил, что Лёвушка, отличный товарищ и душа-человек, малость погорячился, – к нему бы прислушались, Лёвушку перестали бы терзать, и все бы окончилось наилучшим образом. Но, увы, князь Г. был дружен с великим князем, а точнее – не желал с ним ссориться.
Итак, великий князь с помощью своих клевретов упорно, но методично шил дерзкому гусару Лёвушке форменное дело. Уже вскрылось, что Лёвушка буян и состоит в подозрительной дружбе с родственниками кое-кого из сосланных декабристов. Уже над челом Лёвушки маячил ярлык без пяти минут мятежника и ниспровергателя государственного строя, а этого в те годы было вполне достаточно, чтобы пропасть. Бедный, бедный Лёвушка!
«Бедный, бедный я!» – мысленно простонал сейчас князь Г., которому слуга только что доложил, что мадемуазель Серова, явившаяся в приемную с утра, упорно не желает уходить, хотя шел уже седьмой час вечера.
Да, да, Полина буквально взяла князя в осаду. Она обложила его со всех сторон, как дикого зверя. Мадемуазель подружилась с его супругой и выплакалась на ее плече; вкралась в доверие к его матушке, и та послала сыну особое письмо о страданиях «несчастной барышни», хотя до того баловала сына письмами не чаще, чем раз в три года. Мало этого, Полина подстерегала князя в театре, на прогулке, в гостях – и неизменно порывалась кинуться к его ногам и всучить ему очередное прошение о помиловании Лёвушки. Причем каждое последующее послание становилось объемистее предыдущего и содержало в себе все новые и новые детали о беспорочном Лёвушкином характере и его хрустальной душе.
Следует отдать ему должное, князь Г. никогда не жаловался на свою судьбу. Более того, всегда принимал ее с достоинством, хотя всем известно, что принадлежать к одной из первых фамилий России, пользоваться доверием императора и иметь сорок тысяч годового дохода – чертовски нелегко. Однако в эти дни князь Г. стал находить, что лучше не командовать полком, а носить чин помельче да поскромнее. Что может быть лучше, чем сидеть где-нибудь в глуши скромным титулярным советником да распивать чаи с вареньем! На такие, прямо скажем, революционные мысли его натолкнул не кто иной, как провинциальная барышня с незабудковыми глазами – барышня, совершенно забывшая приличия, кои предписывают каждому безропотно принимать свою (а в особенности чужую) судьбу, и затерзавшая князя мольбами отпустить ее товарища детства.
–?Я не принимаю, – страдальчески простонал князь Г., проводя трепещущей рукой по влажному от пота лбу.
Лакей стоял навытяжку, и в его глазах князь внезапно уловил нечто вроде сочувствия. Как бы там ни было, вельможа рассердился, что имело великие последствия.
–?Проси… – прохрипел князь и рухнул в кресло.
Часы пробили половину седьмого, когда мучительница князя нарисовалась в дверях.
–?Ваше сиятельство! – с порога вскричала она.
И князь Г. понял, что пропал, погиб. Что мадемуазель никогда не отстанет от него, пока не получит своего бесценного олуха Лёвушку. Вся его решимость враз куда-то улетучилась, он съежился в кресле, и глаза его вовсе не сиятельно стали с тоскою блуждать по кабинету.
–?Сударыня, – простонал князь, незаметно ослабляя галстух, – вы просите невозможного. Ваш знакомый…
И тут, когда его мысль билась в тупике, язык тщетно старался найти подобающие случаю казенные обороты, а страшная барышня стояла уже совсем близко, вперив в него беспощадный незабудковый взор, – тут перед ним забрезжил свет.
Да, князь узрел надежду на спасение – и воспрянул духом.
Никак, ну никак Лёвушку нельзя было отпустить, не став на веки вечные врагом великого князя. Но можно было обернуть дело совершенно иным образом.
Дело в том, что великий князь, равно как и начальник Лёвушки, были на ножах с военным министром – графом Чернышевым. Коротко говоря, оба князя спали и видели, как бы сделать так, чтобы Чернышев проштрафился и его бы с позором выставили вон. Но, увы, граф не подавал к тому ни малейшего повода, а военные кампании, которые велись в те времена Российской империей, шли скорее с успехом, чем наоборот. Поэтому надо было найти какой-нибудь другой повод низвергнуть министра.
И тут Чернышев сделал то, что человек служивый (в особенности в Российской империи) никогда позволять себе не должен, – проявил инициативу. Граф представил императору записку о том, что разного рода сведения, в особенности секретные, играют в жизни государств все большую роль. А раз так, неплохо бы образовать особую службу, которая, с одной стороны, будет охранять наши сведения от посягательств врага, а с другой – добывать сведения, которые позарез нужны Российской империи.
–?А то что же получается? – добавил Чернышев. – Взять хотя бы французов: они ни с того ни с сего разжаловали своего короля, а мы об этом узнали едва ли не последними!
Граф имел в виду, что в 1830 году французы низвергли с трона Карла X, который до смерти им надоел своими старорежимными замашками, и вместо него посадили на царство куда более гибкого и либерального Луи-Филиппа.
Николай, ознакомившись с запиской, нахмурился. Во-первых, он терпеть не мог выскочек, которые таким вот образом отнимают престолы у своей родни. Во-вторых, император всерьез считал себя гарантом
