с мулом, в бурой от грязи рваной рясе и босоногий. Однако когда он говорил, то как будто вырастал, и голос его, наливаясь мощью и уверенностью, звенел не хуже колокола.
– Земля, на которой Господь наш принес великую жертву, осквернена нечестивыми турками. Поля, по которым текли некогда молоко и мед, политы ныне кровью христианских мучеников. Церкви разорены и преданы огню, святилища уничтожены. Бесценные реликвии веры, кости святых, брошены голодным псам; заветные сосуды, хранившие кровь самого Спасителя, валяются, как мусор, как бутыли с прокисшим вином.
– Присоединяйтесь к нам! – загудела толпа крестоносцев. – Побьем поганых и воссядем с Господом на небесах.
– Тем, кто пойдет с нами, – продолжал монах, назвавшийся Петром, – тем, кто отложит мирские дела и вступит в ряды нашей армии Крестового похода, Его святейшество папа Урбан обещает неслыханное вознаграждение. Богатство, добычу и славу в битве. И не только это. Его святейшество берет на себя заботу о ваших семьях, обо всех, кто, исполняя долг, останется здесь. Им – вечная жизнь в раю, у ног благодатного Господа нашего. Вернувшимся из похода – свободу от крепостной зависимости. Кто с нами, храбрецы?
Монах распростер руки, приглашая всех вступать в его войско. И надо признать, устоять перед таким призывом было невозможно.
Одобрительные возгласы доносились со всех сторон. Люди, которых я знал годами, кричали:
– Я... я пойду!
Я видел, как Мэтт, старший сын нашего мельника, вскинул руки и обнял мать. Видел, как кузнец Жан, силач, гнущий железо голыми руками, опустился на колени и принял крест. Еще несколько человек, в большинстве своем молодые парни, сбегав домой за вещами, тоже соединились с толпой воинов веры.
– Dei leveult! – кричали все. – Бог того хочет!
Кровь моя вскипела. Какое невероятное приключение ожидает их всех. Какие богатства! Какие трофеи! Какая редкая возможность раз и навсегда изменить свою судьбу. Душа моя ожила. Я подумал о свободе, которую смогу обрести в походе, о сокровищах, которые захвачу по пути. В какой-то миг я уже почти поднял руку и открыл рот, чтобы крикнуть: 'Я тоже пойду с вами! Я принимаю крест!'
Но тут рука Софи легла на мое плечо, и я прикусил язык.
Еще немного, и процессия тронулась в путь. Крестьяне и каменщики, хлебопеки и служанки, шлюхи, жонглеры и преступники подняли на плечи мешки и самодельное оружие и затянули песню. Петр Пустынник взобрался на мула, кивком благословил наш городок и вытянул руку в направлении на восток.
С тоской и грустью смотрел я им вслед. С той тоской и жаждой перемены мест, которая, как мне казалось, осталась в прошлом. В юности я много путешествовал. Мое детство прошло среди голиардов[2], странствующих монахов и школяров. Было в тех днях что-то такое, о чем я все еще скучал, что застыло, уснуло во мне за годы жизни в Вилль-дю-Пер, но не умерло.
Мне недоставало свободы. И свободы не только для себя, но и для Софи и наших будущих детей.
Глава 3
Двумя днями позже другие гости пожаловали в наш городок.
Сначала с запада докатился страшный, сотрясающий землю шум, потом появилось облако пыли – всадники неслись во весь опор! Я катил бочку из подвала, когда вдруг начали падать бутыли и кувшины. Страх и растерянность сжали сердце. Я вспомнил, как два года назад банда разбойников напала на наш городок. Беда не обошла ни один дом, и те, что не были сожжены, подверглись разграблению.
Сначала громкий, пронзительный вопль, потом крик. Дети, игравшие на площади в мяч, рассыпались в стороны. Восемь тяжелых боевых коней с грохотом проскакали по мостику. Восседавшие на них рыцари носили пурпурный с белым цвета нашего сеньора, Болдуина Трейльского.
Отряд остановился на площади. В старшем из рыцарей я узнал Норкросса, кастеляна нашего сеньора, его верного служаку. Оглядев деревушку, он громко спросил:
– Это Вилль-дю-Пер?
– Должно быть, мой господин, так оно и есть, судя по вони, – с презрительной ухмылкой ответил один из его спутников. – Нам было сказано держать на восток, пока не потянет дерьмом, а потом уже ехать прямо на сию вонь.
Присутствие этих людей не предвещало ничего хорошего. Я медленно направился к площади. Сердце тревожно стучало. Случиться могло что угодно. Где же Софи?
Норкросс слез с коня, за ним последовали остальные. Кони тяжело храпели. Под полуопущенными веками глаза кастеляна казались темными и лишь иногда поблескивали узкой серебристой полоской, на подбородке пробивалась редкая бородка.
– Приветствую вас от лица вашего сеньора, Болдуина, – громко, чтобы все слышали, начал он, выходя на середину площади. – До него дошло известие, что тут прошел какой-то жалкий сброд во главе с неким болтливым отшельником.
Пока кастелян держал речь, его люди начали шнырять по городку, расталкивая женщин, отбрасывая попадающих под ноги ребятишек, по-хозяйски заглядывая в дома. На их грубых лицах как будто было написано: 'Убирайся с дороги, дерьмо. Ты – никто, пустое место. Мы здесь хозяева'.
– Ваш господин попросил меня поговорить с вами, – объявил Норкросс. – Он надеется, что никто из вас не поддался бредням этого безумца. Хрен у него давно отсох, но мозги высохли еще раньше.
Теперь я понял, что делают здесь Норкросс и его приспешники. Они пытались пронюхать, кто из подданных Болдуина принял крест и ушел на восток.
Норкросс расхаживал по площади, пытливо вглядываясь в лица собравшихся.
– Ваш господин и повелитель – Болдуин, и ему вы обязаны служить, а не траченному молью, дряхлому отшельнику. Болдуину вы обязаны повиноваться, а не кому-то другому. Только он может защитить вас, а не какой-то папа римский.
