рисунок.
– Ну что ж… – сказал он отрывисто, и в голосе его Амалии почудилось нечто похожее на внезапное уважение. – У вас есть талант… да… Линия уверенная, только вот здесь… я бы подправил… Очень хорошо… А красками вы пробовали работать?
– Ему нет в этом нужды, – сказала Муся с обидой, протягивая листок Амалии, – он не художник, он аристократ…
И внезапно она сорвалась с места и бросилась прочь. Плечи ее вздрагивали.
– Муся, Муся! – крикнула ей вслед Амалия. – Да что с тобой? Чудачка, право!
Она пожала плечами и бросила взгляд на листок с косо оторванным краем. Оттуда на нее смотрел ее двойник. Конечно, это был очень хороший рисунок, но она все же не могла понять, что так расстроило Мусю.
– Это я виноват, – сокрушенно промолвил Орест. – Она все время просила меня, чтобы я ее нарисовал, а мне было недосуг. Вот она и обиделась.
– Ничего, – мягко сказала Амалия. – Пойдемте помиримся с ней. Я ужасно не люблю, когда она на меня дуется… Вы останетесь обедать, Павел Семенович? Оставайтесь! А картину можете пока оставить здесь, никто ее не тронет.
Кузнечики стрекотали, как оглашенные, когда Амалия, князь и художник шли через сад.
Солнце клонилось к закату. Гадюка дремала у канавы, с комфортом разложив свое длинное тело среди прошлогодних палых листьев. Когда она заметила надвигающуюся на нее стремительную тень, было уже слишком поздно.
Схваченная за глотку, змея яростно извивалась, но рука держала ее так, что ядовитая тварь не могла ни вырваться, ни укусить своего врага. Змея шипела и билась, высунув раздвоенный язык, но все было напрасно: человек не собирался ее отпускать.
– Ути какая, – мечтательно проговорил он. – Ну что ж, голубушка, тебя-то мне как раз и надо…
И столько змеиной вкрадчивости было в его тоне, что гадюка мигом признала в нем своего и перестала сопротивляться.
Глава 12
«У нас в Ясеневе все благополучно, и погода стоит отменная. Посылаю вам с этим письмом рисунок, который с меня сделал князь Орест: все находят, что портрет получился весьма похожим. Забыла вам сообщить, дорогая мама, что вчера меня поженили с графом Толстым, тем самым, который писатель. Как и когда он успел овдоветь – этого я вам не могу сообщить, но подозреваю, что дело тут не вполне чисто. Я хотела пожаловаться Мусе, но она как раз досталась персидскому шаху, и ее, рыдающую и ломающую руки, увезли в далекую Персию, где она непременно станет первой гаремной женой, а меня, на мое счастье, быстро развели с г-ном Толстым. У нас в Ясеневе такие вещи происходят ежедневно, и вам совершенно не о чем беспокоиться. Муся успела вернуться из Персии еще до вечернего чая. Она просила передать вам наилучшие пожелания, что я и делаю. Что же до меня, то я рассчитываю пробыть здесь еще два месяца и вернуться в Москву в начале сентября. Любящая вас дочь Амалия».
Закончив письмо, Амалия вложила листок в конверт и взяла рисунок Рокотова. За обедом вчера собралось множество гостей. Кроме молодых людей, были также уездный предводитель Покровский, старый доктор Телегин и предмет воздыханий Даши земский врач Соковников. Все они разглядывали рисунок и говорили одобрительные слова. Только Евгений Полонский сказал одно слово: «Мило», но таким тоном, что его вряд ли можно было счесть за похвалу.
– Обратите внимание на эту снисходительность знатока, Амалия Константиновна, – заметил Орест, наклонившись к ней. – Наш Эжен не имеет ни единого таланта, но зато с успехом судит обо всех.
Художник Митрофанов улыбнулся в усы. Лицо графа застыло.
– Не выводи меня из терпения, Орест, – промолвил он. – Я не Витгенштейн и сумею на себя постоять.
– Господа, что такое? – всполошилась Муся. – Кузен, вы опять за свое? Стыдно, право, стыдно! Я лишу вас права убежища, если вы будете так себя вести. И вообще, сколько раз вы мне обещали нарисовать мой портрет? Это нехорошо – так манкировать своими обещаниями!
– Ну будет, будет, кузина Мари, – проворчал Орест. – Несите сюда свой альбом.
Таким образом Муся заполучила столь желанный рисунок, помирилась с Амалией, и мир был восстановлен. Врачи и уездный предводитель вскоре откланялись, Митрофанов тоже ушел, пообещав вернуться завтра и продолжить картину, а молодые люди отправились на лужайку – играть в набирающую популярность игру под названием tenez[31], которую англосаксы, коим, как известно, медведь на ухо наступил, переименовали в tennis. Было весело, и только Гриша Гордеев отказался участвовать в общей забаве. Он сидел в тенечке и, надувшись, глядел, как Муся мечется по лужайке туда-сюда, отбивая чужие воланы и путаясь у всех под ногами.
– Они не нашли, кто это сделал? – внезапно спросил он у Ореста, который находился ближе всех к нему.
– Что сделал? Кого не нашли? – спросил Орест с удивлением.
Гриша насупился.
– Того, кто отравил Снежка.
– А, вот ты о чем! – Князь поморщился. – Нет, не нашли.
Игра закончилась, и все стали выяснять, кто выиграл, но так ничего и не выяснили и махнули на результаты рукой. Потихоньку все потянулись в дом – пить лимонад и отдыхать в прохладе больших комнат.
– Все-таки эти игры быстро надоедают, – заявила Муся. – Хочется чего-нибудь еще. Только вот чего?
– Посмотреть на Вихрушкина? – с улыбкой предположил Митя Озеров.
Вихрушкин был jeune premier[32] театра в Николаевске, нагонявший тоску на всех поголовно местных мужей и заставлявший мечтать их жен, даже тех, которые давно забыли, что такое мечты.
– Ах, оставьте! – отмахнулся Верещагин. – Знаю я, что такое эти провинциальные театры. – Он скорчил зверскую рожу и томно завыл: – Трагедия «Дон Гарсиа Наваррский», представление пройдет без суфлера Агафоклова, потому как он, подлец, упился вусмерть. Во втором отделении дается водевиль «Фантазия» весьма пристойного содержания, не считая некоторых мест, пагубных для нравственности. Вместо примы Живодерской-Дикобразовой роль сироты-племянницы исполняет инженю[33] Викторова, потому как приму ее друг сердца купец Замухрышкин по неизвестной причине отходили ремешком-с. Не пропустите, господа, не пропустите!
Его последние слова утонули во всеобщем хохоте.
– Ой, Эмиль, – сказала Муся, сладко щуря глаза, – какой же вы злюка!
– В четверг я устраиваю охоту, – вмешался Никита Карелин. – Приглашаются все желающие!
– Вот это дело, – одобрил Орест. – Я с тобой!
– И я, – сказал граф.
– Придется мне тоже с вами поехать, не то вы, не ровен час, друг друга перестреляете, – важно заявила Муся. – Эмиль, вы едете?
– Всенепременно! – весело отвечал журналист.
Алеша Ромашкин, верный паж Муси, тоже изъявил желание поучаствовать в охоте.
– А вы, Амалия Константиновна? – спросил князь.
– Она не поедет, – вмешалась Муся. – Она же не любит охоту.
– Очень жаль, – заметил Полонский.
– Хорошо, я поеду, – сказала Амалия. – Только не обещаю, что буду стрелять.
Муся с лукавой улыбкой поглядела на нее и потерла кончик носа.
– Так, кто еще? Вы едете, Митя?
В конце концов согласились ехать все, кроме Гордеева, который отказался наотрез, и Саши Зимородкова. Условившись обо всем, молодые люди сели от нечего делать снова играть в свадьбу, результаты которой Амалия и описала сейчас в послании матери.
Амалия сложила рисунок Ореста, спрятала его в конверт и тщательно заклеила последний, после чего
