березовой роще. Белые стволы в лучах заходящего солнца приобрели странный голубоватый оттенок. Внезапно лошадь захрапела и попятилась – на другом конце тропинки показался человек.
– Ну, ну, – недовольно сказала всадница и потрепала лошадь по шее. Та мотнула головой и, недоверчиво косясь на человека, сделала несколько шагов вперед.
– Bonsoir, madame[53], – сказал человек.
– Bonsoir, monsieur[54], – отозвалась всадница с улыбкой. – Охотитесь? – продолжала она уже по-русски, указывая на ружье, которое человек держал в руках.
– Да, мадам, – спокойно ответил он.
– И на кого же? – заинтересовалась всадница.
– На вас, мадам, – любезно отозвался человек.
Удивленная, она сжала поводья, но человек уже вскинул ружье и выстрелил.
Грохот выстрела гулким эхом разнесся по лесу. Испуганные птицы снялись с деревьев, лиса опрометью понеслась к норе, где были ее лисята. Но звук, который так потревожил их всех, больше не повторился.
Глава 19
– Доброе утро, Амалия Константиновна!
Даша раздвинула тяжелые занавески и выглянула в окно. Сад, умытый вчерашним дождем, казался похорошевшим, нарядным, праздничным. Веселый воробышек сел на плечо одной из статуй с незрячими глазами, беззаботно прощебетал что-то на своем воробьином языке и улетел. Вокруг немого фонтана ходил, заложив руки за спину, сердитый Орлов и что-то бубнил себе под нос. За Орловым, не дыша, почти на цыпочках шагал преданный дворецкий, старый Архип, и с готовностью отвечал хозяину, когда тот бросал ему через плечо слово-другое.
– Что слышно в Ясеневе, Даша? – спросила Амалия, зевая и потягиваясь.
– Да ничего особенного, барышня, – отвечала Даша. – Говорят, господа хотят фонтан починять, инженера для этого выписали из самой Твери.
– А, – неопределенным тоном отозвалась Амалия. – А… м-м… больше ничего не стряслось? Все живы- здоровы?
Вообще-то откровенный вопрос прозвучал бы так: «Никого не убили прошлой ночью?», но Амалия, бог весть почему, постеснялась задавать его вслух.
– Да вроде все в добром здравии, – отвечала удивленная Даша.
Умывшись, одевшись и причесавшись с помощью горничной, Амалия отправилась на поиски Муси, с которой она вчера так и не успела помириться. Барышня Орлова сидела за столом и тасовала карты, а на банкетке примостился Алеша Ромашкин и влюбленно глядел на нее. Заметив Амалию, Муся искренне обрадовалась.
– Ой, ты пришла! Как хорошо! Ты научишь меня гадать на картах? Ну, пожалуйста! – протянула она тоном ребенка, который отлично знает, что нашкодил, но хочет, чтобы все об этом забыли.
– Хорошо, – сдалась Амалия. – Научу.
– Нет, правда? – воскликнула Муся. – А я боялась, что ты еще на меня дуешься! Значит, мир?
– Мир, – ответила Амалия. – Давай сюда карты!
Она села рядом с Мусей и стала объяснять, какая карта что обозначает. Муся принялась спорить. Она, видите ли, нашла в папиной библиотеке гадательную книгу, и там карты толковались не совсем так, как у подруги. Устав препираться с Мусей, Амалия ущипнула ее. Муся громко взвизгнула и стала кричать, что это нечестно, что ее сразили на дуэли, после чего плюхнулась всем телом поперек колен Амалии и закатила глаза. В такой позе ее и застал вошедший Полонский.
– Что тут у вас происходит? – недовольно спросил он. – Мы уж подумали, не случилось ли чего!
Муся поднялась и смерила его презрительным взглядом.
– Эжен, вы зануда! – заявила она. – Идемте лучше завтракать, я умираю с голоду!
За столом собралось меньше народу, чем обычно. Присутствовали Федор Иванович фон Борн, искавший неизвестного злоумышленника, художник, как-то пожелтевший и спавший с лица, и привычные гости – Саша, кузен Орест, Евгений, Алеша Ромашкин и барышни. Орлова не было – он только что обнаружил значительную недостачу и в кабинете распекал управляющего Ферапонтова.
– Вы уже нашли того, кто испортил картину? – осведомился Алеша у фон Борна. Следователь, катая хлебные шарики, искоса поглядел на него.
– Нет, – коротко ответил он. – Но лично у меня нет сомнений, что это был кто-то из домашних.
– Прошу вас, господа! – Муся зябко передернула плечами. – Что за ужасы вы говорите! – Она повернулась к Амалии: – Как ты думаешь, может, послать за Никитой? Он обещал научить меня играть в крикет.
– В крокет или крикет? – поинтересовался Орест.
– Не знаю, – удивилась Муся. – А в чем разница?
Евгений объяснил, что крокет – это когда шар большим деревянным молотком загоняют в воротца, а в крикете шар палкой надо загнать в ворота противника как можно большее число раз. Муся слушала, слушала, а под конец сказала:
– Так я не понимаю: это две игры все-таки или одна?
Орест засмеялся, и остальные последовали его примеру.
– А когда вы будете мне позировать? – спросил художник у Муси. – Мы ведь должны сделать новый портрет.
Муся нахмурилась, на ее прелестное оживленное лицо набежало облачко.
– Я не хочу позировать, – коротко ответила она.
– Но портрет… – начал, придя в себя, Павел Семенович.
– И портрета мне не надо, – упрямо возразила Муся. – Все равно фотография лучше. Вот приеду в Москву и закажу Островскому дюжину карточек.
– Значит, вы отказываетесь? – пробормотал Митрофанов. Он явно был огорчен.
Орест перегнулся к нему через стол.
– Не тревожьтесь, Павел Семенович. У Муси семь пятниц на неделе. Может, она еще передумает.
– Мне очень жаль, – бормотал художник, – что так получилось, но я не виноват…
– Конечно, не виноваты, – горячо поддержал его Алеша, блестя стеклами очков.
Митрофанов отвернулся. В дверях показался Архип, дворецкий. Он мгновение поколебался, а потом подошел к Зимородкову. До Амалии долетел конфузливый шепот:
– Прошу прощения, ваша милость, но… там пришла дама. По-моему, она хочет видеть вас.
– Что за дама? – спросил Зимородков настороженно.
– Француженка, которая у Алексея Гаврилыча гостит. Все повторяет: «Месье Александр да месье Александр», а больше ничего и не понять, я по-французски, ваша милость, не того, не слишком…
– Хорошо, – оборвал его Зимородков, кладя салфетку на стол, – я поговорю с ней. – Он поднялся и вышел.
«Странно, – подумала Амалия, провожая его взглядом. – Зачем Дельфине Ренар вдруг понадобилось видеть Сашу?»
Зимородков все не возвращался. Слуги внесли лимонад и прохладительные напитки. Муся, напрочь забыв про крокет с крикетом, требовала, чтобы друзья поставили какую-нибудь пьесу. Митрофанов хмурился и не участвовал в общем разговоре. Отказ Муси неприятно задел его.
– Можно поставить, знаете, – с горящими глазами увлеченно говорила Муся, – какую-нибудь легкую пьесу…
– Все легкие пьесы безнравственны, – фыркнул Евгений.
– Хорошо, – тотчас же согласилась Муся, – тогда Шекспира!
– Шекспир еще хуже, – надменно процедил Орест, подражая голосу Полонского. Все покатились со смеху.
– О! – обиделась Муся. – Вам ничего не нравится! Злюки вы, вот кто!
– Ну что вы, Мари! Мы все вас обожаем!
– Не верю, не верю, не верю!
– Да, – звонко сказал Алеша, – мы вас обожаем, потому что вы лучше всех!
Он поднес к губам бокал с лимонадом и сделал глоток.
