– Слуга офицера, – пояснила Катрин.
Натали порывалась сказать, до чего же глупы и нелепы разговоры о каких-то змеях и денщиках. Она была уверена, что поэт поймет ее, но он отвернулся и смотрел на коляску, которая как раз подъезжала к крыльцу. На козлах сидел все тот же Констан, который несколько дней назад вез его самого со станции, а в коляске оказался тучный, несмотря на молодость, человек, черноволосый и румяный. Он то и дело бросал заинтересованные взгляды по сторонам, и, судя по выражению его лица, территория санатория, утопающего в цветах и зелени, ему скорее нравилась, чем не нравилась. Рене Шатогерен вышел навстречу новому пациенту.
– Рады вас приветствовать, синьор Маркези… Надеюсь, путешествие не было неприятным?
Итальянец улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и немного смущенно сообщил, что путешествие было замечательным, хотя вообще-то железные дороги такие непредсказуемые – все время ждешь, что поезд сойдет с рельсов или приключится еще какая оказия, однако милостью неба все обошлось, и он рад, что оказался здесь.
– Кто это? – спросила Натали, пораженная до глубины души.
Эдит, подскочив на месте, радостно вскричала:
– О! Вот и брюнет! А вы мне не верили! Я же знала, что карты не лгут!
Уилмингтон укоризненно взглянул на нее.
– Кажется, новый жилец, который все не приезжал. Итальянец.
– Священник из Рима, – поправила его мадам Карнавале, сидевшая в кресле неподалеку от розовых кустов.
– Католический священник? – вырвалось у Натали. – Ну надо же!
Шарль де Вермон пожал плечами.
– Теперь можно будет сразу же согрешить и исповедаться, – уронил он с тонкой улыбкой. – Даже ходить далеко не надо.
– Шарль! – воскликнула Катрин, притворяясь рассерженной.
Мадам Карнавале взглянула на офицера и покачала головой, но все же улыбнулась.
– А карты все-таки сказали правду! – упорствовала Эдит. – Я была уверена, что мы увидим брюнета!
– Сколько угодно, – отозвался неунывающий де Вермон. – К примеру, доктор Гийоме – брюнет, и месье Шатогерен – тоже. Их мы видим каждый день, так что ничего особенного тут нет.
– Я вовсе не то имела в виду! – горячилась Эдит. – Вы просто не желаете понять!
Из дома вышла баронесса Корф, и на какую-то долю мгновения Нередину померещилось, что она держится не так, как обычно, будто какое-то облачко легло на ее чело. Но вот она улыбнулась итальянцу, которого ей представил Шатогерен, и сказала ему несколько любезных фраз на его языке. Священник просиял и поцеловал ей руку.
– Надо же, – уронила Натали. – Духовное лицо, а ведет себя как обычный светский шалопай.
Тут Нередин все-таки не выдержал.
– Почему? – холодно спросил он. – Потому что он целует руку не вам?
Натали даже растерялась – настолько враждебным и неприязненным был его тон. Но все же нашла в себе силы ответить:
– Если вам угодно знать, я вообще против целования рук. По-моему, это старомодно… и унижает женщину.
Однако Нередин не обратил внимания на ее слова, потому что баронесса Корф и итальянец в сопровождении Шатогерена подошли к остальным пациентам. Доктор стал по очереди знакомить вновь прибывшего с теми, среди кого ему предстояло провести следующие несколько месяцев.
– Дамы и господа, позвольте вам представить: синьор Ипполито Маркези, священник церкви Святой Варвары в Риме, племянник кардинала Маркези, о котором вы, вероятно, слышали… Мадам Анн-Мари Карнавале из Антиба.
Старая дама наклонила голову.
– Рада знакомству с вами, сударь. Надеюсь, здесь вы быстро пойдете на поправку.
– Благодарю, синьора.
– Месье Уилмингтон, – продолжал Шатогерен. – Может быть, вы даже знаете – «Табачная компания Уилмингтон и сын».
Англичанин поклонился. Священник повернулся к его соседке:
– Мадам…
– Не мадам, мадемуазель, – улыбнулась она. – Я не замужем.
– Мадемуазель Левассер, – продолжил представление Шатогерен, – просто очаровательная особа. – Катрин присела и порозовела от смущения. – С госпожой баронессой Корф вы уже знакомы… Мадемуазель Эдит Лоуренс, она из Англии. Мадемуазель Натали Емельянофф, художница. Шевалье де Вермон, французский офицер.
– В отставке, – зачем-то уточнил Шарль, хотя и так было понятно.
– Месье Алексис Нередин, русский поэт. Идемте, я познакомлю вас с остальными. Или, может быть, вы хотите побеседовать с доктором Гийоме?
– О нет, продолжайте! – воскликнул итальянец. – Я очень рад, что оказался здесь, правда… Я наслышан о докторе Гийоме, он лечил племянника кардинала Скьяпарелли…
Вновь прибывший говорил по-французски с довольно сильным акцентом, и его прекрасные живые глаза то и дело перебегали с одного лица на другое. Но, кроме черных глаз, во внешности его не было ничего примечательного. Хотя день был не из самых жарких, дородный священник обливался потом, и Шатогерен, которому отлично были известны взгляды его старшего коллеги на здоровое питание, подумал, что Гийоме придется повозиться, чтобы заставить нового больного тщательнее следить за собой.
– Мистер Уилмингтон, – тихо сказала Амалия, – доставили почту… Вам пришли письма и какие-то пакеты.
– О, благодарю, – пробормотал англичанин, краснея. Он извинился и двинулся к дому.
– Разве почта уже пришла? – спросила Натали.
– Да, для вас там два письма из дома.
– Откуда вы знаете? – не удержалась художница.
– Слуги были заняты, – пояснила Амалия с улыбкой. – Пришлось корреспонденцию разносить мне.
– А мне ничего не пришло? – спросил Алексей. Он знал, что ничего не получит – письмо от сестры пришло еще вчера, – но ему нравилось слушать голос баронессы Корф.
– Нет, – тон ее стал извиняющимся, – ничего.
Натали удалилась. Шатогерен повел Маркези знакомиться с прочими обитателями санатория, а офицер подошел к Амалии.
– Интересно, – проговорил он, ни к кому конкретно не обращаясь, – его поселят на второй этаж или на первый?
– На первый, – ответила Амалия.
Эдит зябко поежилась.
– Дурная примета, – пробормотала она. – На первом этаже жила миссис Фишберн.
– Вы верите в такие глупости? – спокойно откликнулась Амалия, и что-то в ее тоне неприятно кольнуло поэта – даже при том, что ее слова не имели к нему ни малейшего отношения.
– А вы нет? – бросилась в атаку Эдит.
– Санаторию уже восемь лет, – легко пожала плечиком Амалия, – и в каждой из комнат наверняка кто- то умирал. Но все же из тех, кто въезжал следом за ними, некоторые оставались в живых.
– И вообще, какая разница? – вмешался Шарль. – В конечном итоге все мы умрем. Так что примета оправдается, хотя она не имеет никакого значения.
Он закашлялся, и Нередин отвел глаза. Алексей ненавидел себя за то, что не может смотреть, как кривит рот и выплевывает кровь такой сильный и вроде бы цветущий с виду человек. Лицо у Эдит, присутствовавшей при этой сцене, сделалось совсем жалкое, красавица Катрин смотрела в сторону, очевидно тоже испытывая неловкость. Только Амалия молча взяла Шарля за руку, усадила его в кресло мадам Карнавале (старушка к тому времени уже ушла) и протянула ему свой платок. Шарль поднял на нее
