сквозь зубы представил королеве баронессу Амалию Корф, российскую подданную.
– А вы, сударь… – граф повернулся к поэту.
– Алексей Нередин, – поспешно представился тот. И добавил: – Русский поэт. Я… я счастлив познакомиться с вашим величеством.
– Вы пишете стихи? – заинтересовалась королева.
– Да, ваше величество.
– Я почти не знаю русских поэтов, – извиняющимся тоном промолвила Елизавета.
С ее стороны это была не обычная вежливая фраза. Нередин знал, что королева Богемии слывет большой покровительницей литературы вообще и поэзии в частности. Она покупала рукописи Гейне, поддерживала молодых поэтов и читала стихи, выходящие на всех языках королевства – немецком, чешском и венгерском.
– Увы, ваше величество, поэзия плохо поддается переводу, – искренне сказал Нередин.
– Хотя я помню, мне попадалось кое-что господина Пушкина на французском, – добавила королева. – И произведение графа Алексея Толстого в немецком переводе. Он хорошо пишет. Помнится, я присутствовала на представлении одной из его пьес, и мне было очень интересно.
– Да, госпожа Павлова много его переводила[19], – подтвердил поэт.
Он спохватился, что уже столько времени беседует с королевой о поэзии и никто не смеет вмешаться в их разговор. Но поразительнее всего было то, что, разговаривая с этой красивой сорокалетней женщиной, Алексей не чувствовал и следа смущения, которое прежде нападало на него, когда ему приходилось общаться со знатью. Не то чтобы королева держалась открыто и дружелюбно – напротив, поэт сразу же заметил, что человек она закрытый и замкнутый, и не только из-за занимаемого ею положения. И еще, глядя на нее, Нередин впервые вполне уяснил себе значение выражения «царственная стать». Все в Елизавете выдавало королеву: походка, осанка, манера держать голову, – сама она, очевидно, не отдавала себе в том отчета.
Эстергази воспользовался образовавшейся в разговоре паузой и сразу же ловко в нее ввинтился.
– Кажется, господа искали месье доктора? – сухо бросил он. На его красном, потном лице было написано раздражение.
– О да, – кивнула Амалия и повернулась к Шатогерену: – Господин виконт, с доктором Гийоме случилось несчастье. Я думаю, только вы в состоянии ему помочь.
Шатогерен метнул на нее быстрый взгляд. Что-то в ее тоне подсказало ему, что баронесса не хочет говорить при посторонних. Он поклонился королеве и вслед за Амалией стал спускаться по ступеням.
Видя, что враги удаляются, Эстергази дал волю своему раздражению.
– Вот, не угодно ли! – воскликнул граф, словно бы обращаясь к Рудольфу фон Лихтенштейну, но на самом деле с таким расчетом, чтобы его слышали все. – Опять в санатории что-то стряслось! Воля ваша, но я не понимаю, зачем вообще было обращаться к этому незаконнорожденному, как будто в Богемии нет приличных докторов!
Однако продолжение речи графа оказалось неожиданным. Шатогерен резко повернулся и двинулся обратно.
– Мне показалось, – холодно спросил он, подойдя вплотную к Эстергази, – или вы только что намеренно оскорбили моего патрона? На всякий случай вынужден вам напомнить, что я дворянин и могу заставить вас ответить за оскорбление.
«Вот уж вряд ли», – ухмыльнулся про себя Рудольф. Он отлично знал, что Эстергази не умел ни стрелять, ни фехтовать и никогда не дрался на дуэли.
– О, господин виконт, – граф изобразил кривую улыбку. – Я не имел намерения оскорбить вас или честнейшего доктора Гийоме. Возможно, меня ввели в заблуждение слухи.
– Хорошо, если так, – обронил врач и повернулся к королеве: – Простите, Ваше величество. Я слишком многим обязан господину Гийоме, чтобы позволять бесчестить его имя.
– Ничего, – отозвалась Елизавета. – Я понимаю, сударь.
Затем улыбнулась ему и, сложив веер, шагнула к двери. Фрейлина с кислым лицом двинулась за ней следом. Кипя яростью, Эстергази смотрел, как они уходят.
– Теперь весь город узнает, что королева здесь, – пожаловался он Рудольфу. Но тут заметил проштрафившегося привратника и обрадовался возможности сорвать на нем свой гнев, а потому взревел: – Карел Хофнер, вы знаете, кто вы такой?
– Знаю, – спокойно отвечал рыжий. – Я дворянин, как бывший здесь доктор, и тоже могу драться на дуэли.
И он с вызовом выдержал взгляд взбешенного придворного.
– Вы бы лучше отыскали барона Селени, – понизил голос Эстергази. – Куда он мог запропаститься?
– Мы с братом уже шесть раз побывали в гостинице, – отозвался привратник, носивший одно из самых аристократических имен Богемского королевства. – Барон Селени исчез.
– Куда?
– Один из слуг вспомнил, что посыльный принес ему ночью записку. Прочитав ее, господин барон собрался и ушел.
Рудольф покачал головой:
– Хм, похоже на ловушку. Слушайте, а у него нет в окрестностях любовницы?
– Где, скажите на милость, вы встречали любовницу, у которой можно проторчать два дня? – парировал Эстергази.
Вообще-то Рудольф встречал и таких, у которых можно было провести и три дня, но почему-то предпочел не просвещать графа в данном вопросе. Он покосился на Хофнера и заметил, что тот ухмыляется. Очевидно, Карелу тоже было что сказать, но и он решил держать это при себе.
По улыбкам своих собеседников граф сообразил, что сморозил глупость, и рассердился еще больше.
– Забудем пока о Селени, – сказал он. – Если барон жив, он вернется. Если же мертв… – Граф пожал плечами. – Кстати, Карел, у меня есть поручение для вас. Отправляйтесь на телеграф и шлите требование доктору Брюкнеру, чтобы он немедленно приехал. Ее величество должна покинуть Ниццу как можно скорее, а доктор должен ее убедить. И, разумеется, более никаких врачебных визитов посторонних.
Карел коротко поклонился и ушел.
– Однако не слишком-то умно вышло, – заметил Рудольф. – Ни в коем случае не следует использовать для прикрытия лицо, которое столь высоко стоит, это чревато многими неприятностями.
Эстергази раздраженно повел плечами.
– Вы не понимаете, в каком положении я оказался, – буркнул он. – Король приказал мне сопровождать Елизавету сюда, и я не мог отказаться. Все началось из-за графини Фекете. Как вы знаете, она дочь герцога Савари, и Гийоме ее вылечил. Графиня все уши прожужжала королеве о кудеснике-докторе, вот та и решила обратиться к нему. Каприз, мой дорогой, чистой воды каприз, но король не смеет ей перечить. Особенно теперь, когда их сын умер от чахотки.
– Однако у королевы есть еще две дочери, – напомнил Рудольф.
Эстергази кивнул:
– Да, но сына она все равно любила больше, и к тому же он был наследником. После его смерти кронпринцем стал брат короля, а его не интересует ничего, кроме английской танцовщицы, с которой он где-то познакомился. Нелегкие нас ждут времена.
– Интересно, что могло случиться с доктором Гийоме? – спросил Рудольф.
– Вы и впрямь поверили, что с ним что-то неладно? – удивился Эстергази. – Разумеется, это был всего лишь предлог, чтобы застигнуть нас врасплох.
– Не уверен, не уверен, – задумчиво проговорил Рудольф.
Меж тем в коляске, которая ехала обратно в санаторий, между Амалией и Шатогереном происходил оживленный разговор, и касался он непосредственно доктора Гийоме.
– Инспектор Ла Балю и его люди… просто пришли и арестовали его! – горячо говорила Амалия. – На глазах у всех больных! Представляете?
Шатогерен рассердился:
