поднялось под углом в сорок пять градусов, описало правильную параболу и опустилось к ногам своего владельца.
И, с ученым видом знающего человека, Буссенар прибавляет:
«Бумеранг не походит ни на одно из орудий охоты или войны, противоречит всем законам! баллистики, кажется чем-то невероятным и тем не менее существует. Брошенный ловко, он разбивает задние ноги исполинского кенгуру, опрокидывает громадного казуара. Причины его странных движений объясняются различно, но никто не знает истины».
Впоследствии подобное же описание бумеранга я прочел, — увы! — У Жюля Верна в «Детях капитана Гранта».
Молитва писателя: «Господи, избави меня от корректора, а с наборщиком я сам управлюсь».
(Сколько ни борись с корректором, но в конце концов он вместо «конъектура» поставит «конъюнктура», вместо «интерполяция» — «интерпелляция», вместо «цезура» — «цензура».
Через каждые пять лет перечитывай «Фауста» Гёте. Если ты каждый раз не будешь поражен, сколько тебе открывается нового, и не будешь недоумевать, как же раньше ты этого не замечал, — то ты остановился в своем развитии.
Меня спросила одна девушка:
— Какая идея в «Фаусте»? Я ответил:
— Вы помните, Фауст соглашается отдать свою душу Мефистофелю, если сможет сказать мгновению: «Стой, ты прекрасно!» И это мгновение настает тогда, когда Фауст видит, что затеянное им дело обещает принести огромную пользу человечеству. Характер этого счастья таков, что Мефистофель теряет власть над Фаустом, и Фауст спасается.
Когда девушка ушла, мне стало стыдно. Как будто о простиравшемся перед нами огромном лесе меня спросили, какой в нем смысл, а я показал на молодой дубок и сказал, что из него можно согнуть великолепную дугу для телеги. Какова «идея» «Фауста»! Да разве дело в той дуге, которую можно согнуть из молодого дубка! Лес этот дает столько и материальной пользы, и красоты, и здоровья, что просто смешно говорить о дуге. В «Фаусте» на каждой странице такая неисчерпаемая глубина мысли, переживаний, настроений, жизненного опыта, знаний, что основная «идея» тут имеет значение третьестепенное.
Мне после этого было приятно прочесть в разговорах Гете, записанных Эккерманом, следующее его признание:
«Ко мне приходят и спрашивают, какую идею я хотел воплотить в моем „Фаусте“. Точно я сам знаю это и могу выразить!.. Было бы удивительно, если 6 я вздумал всю столь богатую, пеструю и в высшей степени многообразную жизнь, какая изображена в „Фаусте“, нанизать на тонкую нить одной всепроникающей идеи… Я собирал в душе впечатления, и притом впечатления чувственные, полные жизни, приятные, пестрые, многообразные, какие мне давало возбужденное воображение. Затем, как поэту, мне оставалось только художественно округлять и развивать эти образы и впечатления и, при помощи живого изображения проявлять их, дабы и другие, читая и слушая изображенное, получали те же самые впечатления… Я склоняюсь к мнению, что чем несоизмеримее и для ума недостижимее данное поэтическое произведение, тем оно лучше».
Мы разучивали с тремя ребятами басню «Слон и Моська». Все они уже знали ее наизусть.
И вдруг один с недоумением спросил:
— Почему они зевали?
Я спросил других — почему? Никто не смог объяснить. Но одинаково всем троим картина представлялась совершенно определенною; толпы людей ходят за слоном и — зевают. Как могло случиться, что дети так долго не спрашивали, в чем тут дело?
Дети очень часто не спрашивают о значении непонятных слов. Это — не отсутствие любознательности, это — своеобразное стремление справиться собственными силами с непонятным словом и создать картину в меру собственного разумения[45]. Один старый писатель вспоминал, что в детстве стихотворение Лермонтова «Ангел» он читал так:
И ему представлялось, что «луночь» — это что-то вроде озаренного лунным светом небосклона.
До чего глуп становится самый умный человек, когда больно задето его самолюбие!
Если хочешь ценить человека, то заранее нужно скинуть со счета его самолюбив и тщеславие. Иначе, может быть, не останется для тебя ни героя, ни подвижника, ни мудреца.
Одно дно из великолепных исключении — Фридрих Энгельс. Для него ничего не приходится скидывать со счетов. Ведь только подумать! Огромный ум, совершенно самостоятельно пришедший к основным положениям марксистской теории. Он мог быть первым номером — и добровольно сделал себя вторым номером при Марксе. «То, что сделал Маркс, — писал он, — я не мог бы выполнить. Он стоял выше, смотрел шире, видел больше и быстрее, чем все мы, остальные. Маркс был гений, а мы в лучшем случае — таланты». И вот свой большой талант он скромно отдает на службу гению. В прямой ущерб собственной научной работе старается побольше заработать денег, чтобы дать возможность Марксу спокойно и без забот работать над «Капиталом». Все время ставит себя в тень, и справедливость должна применять большие усилия, чтобы вывести его из этой тени и поставить вплотную рядом с Марксом.
Удивительна и совершенно фантастична психология тщеславия, неумение человека давать себе должную оценку. В 1840 году прах Наполеона торжественно был перевезен с острова Св. Елены во Францию и похоронен в Доме инвалидов, Лермонтов по этому поводу написал свое известное стихотворение «Последнее новоселье». Напомню его в отрывках.
