Я - Шарлотта Симмонс

сентиментальность, помноженную на саму себя, то есть возведенную в квадрат. А вот как извлечь квадратный корень здравого смысла из метафизической сентиментальности весьма посредственного толка, взятой в совокупности с налетом цинизма, этого преподаватель-стажер почему-то не объяснила… Больше всего эта статья напомнила Шарлотте пыхтящее и свистящее дыхание старой дамы… «Черт побери, неужели мне в моем состоянии придется всерьез ковыряться в этом словоблудии и пытаться выудить из него хотя бы крупицу здравого смысла, — ощущая бурю внутреннего протеста, подумала Шарлотта. — Тратить последние силы и далеко не лишние мозговые клетки на то, чтобы разобраться, чем одна истеричная старая курица приводит в восторг другую истеричную старую курицу? Ежу ведь понятно, что сама Мелани Недерс — просто удачливая психопатка, а ее творчество — бред сумасшедшего. И какого же черта анализировать статью, в которой анализируется другая статья, посвященная этому бреду?» Шарлотта решительно села за стол, взяла ручку и, придвинув пачку линованной бумаги, коротко и не особо задумываясь над формулировками изложила суть своих соображений по поводу этих эпохальных исследований. В конце концов, что за идиотка эта Зауэр? И что за старая маразматичка эта Рене Саммельбанд, написавшая статью, посвященную работам вышеуказанной идиотки? Закончив писать, Шарлотта перечитала получившийся у нее текст, занявший всего три страницы. До сих пор она никогда не сдавала работ меньше чем на шесть-семь страниц. По стилю, по незавершенности формулировок сразу можно было понять, что писалось это второпях и не слишком прилежно. Но в конце концов сделано — и это главное. Формально задание можно было считать выполненным. В любом случае девушка понимала, что на лучшее у нее в данный момент не хватит ни сил, ни терпения. Больше всего на свете ей сейчас хотелось забыться. Конечно, пока она еще в состоянии, нужно бы сходить в библиотеку, набрать этот текст, по ходу дела поправить ошибки, а потом распечатать. «Так и сделаю, — подумала Шарлотта. — Вот только передохну немножко». Девушка прилегла на кровать, и буквально через пару минут сон сморил ее. Она уснула как убитая.

Через несколько часов — сколько именно времени прошло, она понятия не имела, — ее разбудила Беверли, вернувшаяся домой… ну, вернулась, и ладно… На этот раз прикидываться спящей Шарлотте не понадобилось; впрочем, и Беверли, похоже, не собиралась настаивать на продолжении так неудачно начавшегося вечера воспоминаний.

На следующее утро, в понедельник, Шарлотте никак не удавалось заставить себя встать. Будильник звонил раз за разом каждые десять минут, и она с той же методичностью давила на кнопку, уверяя себя, что уж в следующий-то раз непременно оторвет голову от подушки и, немного поторопившись, успеет сделать все, что запланировала на утро. А где же Беверли? Ушла, слава Богу. А впрочем, какой смысл в том, чтобы вставать, собираться и куда-то идти, будь то занятия или что-нибудь еще? Что, собственно говоря, ждет ее впереди, если, конечно, не считать бесконечных и не слишком приятных расспросов Беттины — если та вообще будет с ней разговаривать после того, как Шарлотта нахамила ей по телефону, — и Мими? Ну да, а рано или поздно и Беверли, явно почуявшая запах крови, все же возьмет след и в самый неподходящий момент пристанет к ней уже не с расспросами, а с настоящим инквизиторским допросом. В общем, вплоть до самых каникул по случаю Дня Благодарения — а это будет через две недели — ничего хорошего от жизни ждать не приходилось. Выбор возможных моделей поведения тоже не поражал воображения своим разнообразием: закопаться в библиотеке, сидеть там, писать потихоньку рефераты и прочие домашние работы и стараться не видеться ни с кем из знакомых…

Господи, да ведь уже без десяти десять — а этот чертов семинар по современной драматургии как раз начинается в десять! А может… пошло оно все? Терять-то уже нечего. На мгновение Шарлотта почувствовала себя аллегорической статуей Самоуничижения, стоящей на пьедестале и улыбающейся аллегорической фигуре Скорби. Но здравый смысл возобладал. Не то чтобы ей очень захотелось идти на «любимый» семинар, но она просто призналась себе в том, что, прогуляв пару и провалявшись это время в постели, потом будет чувствовать себя еще хуже. Девушка пулей вылетела из постели. Под ногами, там, где Шарлотта их бросила, валялись ее джинсы. «Дизель»… те самые джинсы, которые, казалось, были нужны ей просто позарез… Сейчас ее перекосило от одного взгляда на них. Шарлотта поспешила надеть все то же старое платье с набивным рисунком, а поверх него — не менее заслуженный толстый бледно- голубой свитер, собственноручно связанный тетей Бетти и подаренный ей несколько лет назад. Сандалии на ноги — и бегом на выход. У нее не было времени даже причесаться. Уже взявшись за дверную ручку, Шарлотта вдруг вспомнила, что чуть не оставила на столе подготовленную накануне письменную работу. Она развернулась, подбежала к столу… черт возьми!.. ни в какую библиотеку она ведь вчера так и не пошла, реферат так и не распечатала! Проклиная себя за лень и сонливость, Шарлотта схватила исписанные листки и выскочила в коридор. Едва оказавшись на улице, она перешла на бег — точнее, на спринт, — чтобы как можно быстрее добраться до библиотеки. Черт! В сандалиях особо не разбежишься! Она решительно сорвала их с ног, схватила в левую руку и, сжимая в правой листки с домашней работой, помчалась босиком. Развив наконец полную скорость, Шарлотта на всех парах летела по диагонали через двор, по боковой дорожке, а затем через Главный двор по направлению к величественному, в три этажа высотой, парадному входу в Дьюпонтскую мемориальную библиотеку. Попадавшиеся ей навстречу студенты так и ржали, когда она пробегала мимо, — что ж, она действительно представляла собой комичное зрелище: листочки в одной руке, сандалии в другой, босая, непричесанная. О'ке-е-е-е-ей… Добралась. Шарлотта как бронебойная пуля пронеслась через всю библиотеку к компьютерному классу. Едва ли не впервые она ни на миг не задержалась в огромном холле и не посмотрела, запрокинув голову вверх, на уходящий на много этажей вверх сводчатый готический потолок. Вслед ей по-прежнему доносился смех. И чем дальше она бежала, тем громче и откровеннее смеялись над ней все встречные. Что ж, с точки зрения среднего дьюпонтского студента, эта жалкая тень некоей Шарлотты Симмонс, бледная, босая и растрепанная, была достойным осмеяния объектом.

К тому времени, как три страницы были с бешеной скоростью набраны на компьютере и распечатаны, пот ручьем катился по лицу Шарлотты. Она прекрасно понимала, что вонь от нее исходит, должно быть, нестерпимая. Накануне она не приняла душ, а сегодня еще и вспотела. Времени не оставалось уже ни на что, даже на поиски степлера. Свернув листы в трубочку и зажав их в руке, как эстафетную палочку, а в другой по-прежнему держа сандалии, она все в том же спринтерском темпе понеслась по направлению к корпусу Данстон, где и проходил злосчастный семинар. На бегу она обратила внимание, что на улице гораздо прохладнее, чем она думала. Опоздала она в итоге почти на двадцать минут. Перед дверью на миг остановилась, опустила сандалии на пол, обулась, открыла дверь и вошла. Черт, черт, черт! Ремешок на левой сандалии перекрутился так, что подошва легла практически поперек ступни, и пятка оставалась наполовину на полу. Остановиться и поправить? Нет, слишком поздно. В итоге ей пришлось идти, прихрамывая и подволакивая ногу. Последними штрихами стали тяжелое, прерывистое, хриплое дыхание и дрожь, бившая девушку после пробежки на излишне свежем воздухе. При ее появлении мало кто удержался от смешка или хотя бы улыбки. Лицо Шарлотты раскраснелось от бега и по-прежнему было покрыто капельками пота, стекавшими со лба вниз. Волосы ее с одного бока торчали в разные стороны, как растрепавшаяся вязанка старого сухого камыша, а с другого были примяты — явно от того, что она всю ночь проспала на одном боку, ни разу не перевернувшись. Что касается одежды, то Шарлотта просто поспешно напялила ее, как попало, чтобы прикрыть наготу и не замерзнуть. На то, чтобы подумать, как она будет выглядеть, у нее не было времени. На свитере, на самом неудачном месте, оказалось пятно, как будто Шарлотта опрокинула себе на живот чашку с какой-то жидкостью. Проеденная молью дыра под одним из рукавов наводила стороннего наблюдателя на размышления о том, есть ли на девушке лифчик. На самом деле его не было. Смешки и хихиканье становились все слышнее. На лице Шарлотты отразился страх… перед тем, что подумают о ней все остальные в аудитории. Каждым дюймом своего тела мисс Шарлотта Симмонс претендовала на звание пособия по изучению всех ущербных сторон человеческой природы, как физических, так и душевных: убогость, бестолковость, нерешительность, потливость, безответственность, слабохарактерность, отсутствие вкуса, отечность лица, безнадежная тормознутость, заплывшие глаза… в общем, вся она просто источала жар, пот, страх и адреналин. Особую пикантность этому образу придавали зажатые в руке Листки бумаги: мятые, влажные от пота, они выглядели так, словно в последний момент были спасены из когтистых кошачьих лап. Смешки, смешки, теперь уже почти в открытую, в полный голос. Мисс Дзуккотти как прервала свою лекцию на полуфразе, так и молчала до тех пор, пока это «чудо в перьях» не село на свободное место за большим семинарским столом. У остальных двадцати пяти или двадцати шести участников семинара было достаточно времени, чтобы внимательно рассмотреть это вспотевшее существо, жадно хватающее ртом воздух, как вытащенная из воды рыба. «Да уж, хороша Шарлотта Симмонс! — думала она сама. — Надо же было так опростоволоситься: написать реферат, в котором откровенно высмеиваются и подвергаются пристрастному критическому анализу те работы и сами эстетические стандарты, от которых без ума мисс Дзуккотти, — и при этом явиться на занятие не только с опозданием, так еще и в виде полного огородного пугала». Но в конце концов Бог с ней, с мисс Дзуккотти и ее обожаемыми дамочками-искусствоведами. Гораздо хуже было другое: на противоположном конце стола один из парней написал на клочке бумаги записку и передал ее другому. Тот, прочитав послание, бросил взгляд в ее сторону, после чего с многозначительной ухмылкой обернулся к «отправителю». Кто он такой? Ведь откуда-то она его знает! Да, Шарлотта была уверена: однажды в общежитии Сейнт-Рея она этого парня видела. Подумать только: утро понедельника — а он уже в курсе!

Предприятие по производству паранойи, до сих пор работавшее в подготовительном, можно сказать, пусконаладочном режиме, с этой секунды вышло на полную проектную мощность.

Шарлотта съежилась на своем стуле и просидела, не разгибаясь, всю пару. Она вроде бы слушала преподавательницу и даже что-то записывала, но через несколько секунд начинала зарисовывать написанное разными виньетками и просто каракулями. Время от времени девушка ловила себя на том, что сидит и смотрит в окно, вообще забыв, о чем идет речь на семинаре. Шарлотта пыталась то покивать в нужный момент головой, то посмеяться вместе со всеми над чьей-то остроумной шуткой, но все получалось невпопад, потому что она никого не слышала. Кроме того, по спине Шарлотты пробегал озноб, лоб покрывался испариной, — в общем, она и выглядела, и вела себя так, как подобает подвыпившему зомби наутро после загула. Вроде бы и похмелье уже отпустило ее, но почему-то так получилось, что Шарлотта в это утро представляла собой наглядное пособие для тех, кто только-только начинал приобщаться к прелестям бурной ночной жизни. «Как не надо проводить выходные и что с вами будет утром в понедельник» — повесив такую табличку на Шарлотту, ее можно было смело показывать начинающим гулякам в воспитательных целях… Утро понедельника — и кто-то уже в курсе. Шарлотта настолько прониклась злостью и презрением к себе и была так охвачена своими параноидальными мыслями, что за все время занятия ей в голову пришла всего одна лишь конструктивная идея: пойти к «Мистеру Рейону» и выпить чашку кофе. А ведь между прочим, пронеслось по периферии ее сознания, вплоть до поступления в Дьюпонт она вообще не пила кофе. Мама считала, что детям пить кофе не следует. А ослушаться маму — такого Шарлотте и в голову прийти не могло. До отъезда в этот самый Дьюпонт она была послушной маминой пай-девочкой. Шарлотта подумала об этом без всякой иронии, цинизма или сожаления. Просто так оно всегда бывает в жизни — вот и все.

Заняв очередь к кофейной стойке у «Мистера Рейона», она почувствовала на себе чей-то взгляд — кто-то из сидящих за одним из бесчисленных столиков кафетерия смотрел на нее в упор. Да, действительно, это была Люси Пейдж Такер, старшекурсница, — она сидела далеко, почти на другом конце зала, за одним столиком еще с тремя девушками, и оттуда, совершенно очевидно, пристально разглядывала Шарлотту. Не заметить саму Люси Пейдж было решительно невозможно: ее знал «весь университет»; по крайней мере все девчонки, принадлежавшие к студенческим ассоциациям, были с ней хорошо знакомы. Еще бы: Люси Пейдж была родом из Бостона — несмотря на свое типично южное двойное имя — и являлась президентом одной из двух самых престижных женских студенческих ассоциаций: «Пси-Фи» (по престижности с этим клубом могла сравниться только крутейшая «Доилка»). Девчонок из «Пси-Фи» неофициально называли «путницами» — по названию известного старого научно-фантастического телесериала «Звездный путь», где действие происходило на планете с похожим названием (а уж какую приставку прибавить к слову «путницы», предоставлялось на усмотрение говорящего). Внешность Люси Пейдж также не могла не привлекать к ее персоне повышенного внимания. Крупная, высокая девушка с широкоскулым лицом, широкой