порожняк гоню. Это не так трудно. Придется только придумать повод, зачем вам нужна особая программа. Напишете заявку, где укажете сферу своих научных интересов и предполагаемую тему научной работы. Я, например, круто вписался в эту программу: заявил, что собираюсь работать над «интеллектуальными базами и предпосылками глобализации». Скажу по секрету: слово «глобальный» — это теперь отмычка ко всем замкам. Еще полезно проявить бескорыстный интерес к странам третьего мира. Самый писк сейчас — это Танзания. Восточный Тимор тоже покатит. Гаити — ничего, но, видите ли… Гаити — это вроде как бы уже и не третий мир. Понимаете, что я имею в виду? Там, конечно, бедность, демократии нет и все такое, но одно то, что на Гаити слишком легко добраться, смазывает весь цимус поездки. Садишься на самолет в Филадельфии, и через полтора часа ты там — все дела.
— Извини, а что значит «цимус»? — переспросила Шарлотта.
— Ну, понимаете, обломаются те, кто будет отправлять вас за границу. Нет в этом никакой романтики и героизма. Другое дело, если первокурсник вдруг просится в Танзанию или еще в какую-нибудь задницу. О том, чтобы изучать процессы глобализации где-то в Париже, Лондоне или Флоренции, даже не заикайтесь. Особенно про Лондон. Это для тех, кто распределяет поездки, вообще как красная тряпка для быка. Третий мир — вот наш конек. Нужно обязательно поехать в слаборазвитую страну и продемонстрировать университетскому начальству то, что они называют «проявлением лидерских качеств и целеустремленности в экстремальных служебных ситуациях». Я вот сглупил и махнул в Кению, а потом выяснилось, что Кения почему-то считается слишком цивилизованной страной. Нет ничего крутого в том, чтобы поехать туда и преподавать английский в первобытной деревне. Вы только представьте себе: это деревня в буше к западу от Найроби, и трястись туда надо часа четыре в кузове какого-нибудь допотопного пикапа. Там, где я был, на пятьдесят миль кругом не то что компьютера не видели, но и шариковую ручку днем с огнем не найти, зато я подцепил там малярию — уж этого добра у них в изобилии. Мне там предоставили лучший дом — кирпичную такую развалюху в два окна: как-никак я был учитель из самой Америки, который специально приехал преподавать им английский. Вот только противомоскитных сеток на этих окнах не было, вот я и подхватил малярию, которой там все болели. В общем, я вернулся, а наши «Мутанты» говорят: «Эдам, ты лоханулся. Чего это тебя в Кению понесло? Нормальная цивилизованная страна». Если бы сейчас все начинать сначала, я бы придумал другой проект: например, документальное фотоисследование Танзании. Сопроводил бы его статьей — чего не написать-то? В общем, поле непаханое, есть где развернуться.
Эдам вдруг обратил внимание на то, что Шарлотта смотрит на него не вполне одобрительно. Показалось или нет? Но все сомнения рассеял ее вопрос:
— То есть вы хотите сказать, что поехали в Африку только из карьерных соображений? И что — все так делают?
— Нет-нет, я вовсе не это имел в виду, — поспешил заверить ее Эдам. Он понял, что пора выбираться из того тупика, в который завело его собственное красноречие. «Эх, жаль, — подумал он, ведь как хорошо и складно все звучало, пока она меня не поймала на этой нестыковочке». — Вовсе нет. Я думал, вы меня правильно поймете. Дело в том, что если у человека нет настоящего интереса, нет желания помогать людям, то нечего и соваться в подобные проекты. Такой человек просто не станет жить в тростниковой или пусть хоть в кирпичной хибаре, где нет даже сеток на окнах, и подставлять свою шкуру всяким вредным насекомым. Но при всем том нужно не забывать и о деле. Я имею в виду большое дело своей жизни. Понимаете, существуют стратегии и…
Воспользовавшись паузой, Шарлотта спросила:
— Значит, стипендий Роудса всего тридцать две? — Эдам кивнул. — Да, не густо. Ну хорошо, а если не попадешь в этот список, если тебе не повезет?
— Тогда, — бодро продолжал Эдам, — нужно попытаться получить стипендию Фулбрайта. Это, конечно, далеко не Роудс, но сойдет. Есть еще Маршалловское общество, но это уже совсем другой коленкор. Лучше, чем ничего, но по сравнению с Фулбрайтом и особенно Роудсом — отстой. Раньше, во времена «холодной войны», настоящий анфан террибль просто не мог согласиться на стипендию Фулбрайта или Маршалла, потому что эти программы — государственные, и того, кто получал от них стипендии, все нормальные люди считали орудием империализма. Роудс — другое дело: ведь Британская империя рухнула, и бессмысленно кого-то обвинять, что он стал орудием в руках того, чего уже и на свете-то нет. Сегодня в мире одна империя — Америка, она единственная мировая сверхдержава, и если уж у тебя не прокатило с Роудсом, то нужно настойчиво пытаться урвать хотя бы клок шерсти с паршивой овцы, то есть с нашей новой империи. В этом нет ничего предосудительного, если мы отдаем себе отчет, что используем их возможности для достижения своих, а не их целей.
— Их? — переспросила Шарлотта. — Кого это вы имеете в виду?
«Ну, блин, опять вляпался! Придется выбираться».
— Понимаете, я не использую термины «их» и «наши» в обычном, общепринятом смысле. Я подразумеваю нечто другое. — Эдам прекрасно сознавал, что все это изрядно смахивает на детский лепет; оставалось только надеяться, что Шарлотта не успеет вникнуть в беспомощность его толкований и будет и дальше, едва поспевая, следить за ходом его мысли. — Я хочу сказать, что для нас — АТСФ — в сложившейся системе не заготовлено подходящего места. У нас нет функциональной роли, понимаете? Мы новые, мы другие, и нам, аристо-меритократам, придется завоевывать себе место в социальной структуре и на политическом поле, пусть и методом убеждения. Вот в этом смысле я и использую слово «они», разделяю наше общество на «них» и «нас». — «Так, теплее; выбирайся, выбирайся». — Кстати, именно поэтому некоторые АТСФ становятся не штатными клерками, но консультантами. Взять того же… например, Маккинси. Вот к какой карьере нужно стремиться. А что? Маккинси — отличный пример. Ведь быть консультантом лучше, чем заниматься инбанкингом, хотя бы потому, что если ты начинаешь там работу…
— А что такое инбанкинг? — спросила девушка.
— Банковское инвестирование, — словно переведя с другого языка, пояснил Эдам. «Слава Богу, сработало», — подумал он. По крайней мере, его финт ушами сработал, и внимание Шарлотта переключилось на что-то более нейтральное и безопасное, чем дискуссия об анти-антиамериканизме в американском обществе. — Если начинаешь работать в инвестиционном банке, то будешь занят часов сто в неделю, не меньше. Бабки заколачивать, конечно, будешь немаленькие, но тебя при этом используют как раба. С тебя три шкуры сдерут. Представляете, сейчас во многих банковских офисах есть даже что-то вроде гостиниц или общежитий, на случай, если кто-то заработался часов до двух-трех ночи: можешь там поспать немного, умыться, и в восемь будь любезен снова сидеть на рабочем месте и пахать следующие часов шестнадцать, а то и восемнадцать. Консультант — дело другое. Нет, консультант столько бабла не загребает, но на жизнь ему все равно за глаза хватит. А вот что касается объема работы — тут и сравнивать нечего. Любой консультант может раза три- четыре в неделю съездить куда-нибудь за город, пораскинуть мозгами на природе, а учитывая, сколько они летают, так у них в любой авиакомпании столько бонусных очков за год накапливается, что можно уже не заморачиваться, на какие шиши и в какую задницу слетать в отпуск.
Шарлотта молчала, но на ее лице было написано открытым текстом: «Что за чушь ты мелешь? Ничего не понимаю».
Эдам чувствовал, что без четкого плана действий успеха можно добиться только с наскока — натиском и нахрапом. Поэтому он продолжал безостановочно грузить Шарлотту:
— Я вам сейчас все объясню. Бонусные очки зарабатываешь, если много летаешь самолетами одной и той же авиакомпании. Естественно, командировки тебе оплачивает заказчик. А за год у тебя этих бонусных скидок набирается столько, что разок-другой можно слетать хоть в Новую Зеландию — там сейчас, говорят, самые крутые курорты, поля для гольфа просто супер, — и вот решил человек там развеяться — берет себе билет первого класса, и перелет ему ни гроша не стоит.
— Подождите, что-то я не понимаю, — не выдержав, перебила Шарлотта. — Что общего у всех этих бесплатных перелетов с тем, что вы говорили про новых интеллектуалов, про то, что нужно влиять на общество, и тому подобное?..
— Ну, напрямую, это, конечно, не связано, — признался Эдам. — Это просто пример того, как можно использовать возможности, предоставляемые империей, чтобы жить, как живут аристократы, не имея ни фамильного состояния, ни связей, сложившихся из поколения в поколение, — не имея ровным счетом ни хрена.
— Но я никак не могу понять, почему вы называете это общество империей? — сказала Шарлотта.
«Ч-черт! Надо же было — опять на те же грабли…»
— Ну, это своего рода… фигура речи, — нашелся Эдам. — Лично я, например, вовсе не намерен становиться консультантом, но если меня приглашают в офис Маккинси как возможного кандидата на работу, то это четкий знак, что я двигаюсь в нужном направлении.
— А вас уже приглашали?
— Да, очередной рекрутинговый тренинг состоится у них… в выходные через три недели.
— Поедете?
— Ну… да. По крайней мере, съездить, я думаю, стоит.
— Хотя вас эта работа не привлекает?
— Ну, видите ли… во всяком случае, это любопытно. В конце концов, от того, что я съезжу, меня не убудет. Сами понимаете — меня увидят, заметят, и тот, кому надо, поймет, что я иду по правильному пути. В наше время карьеру нужно начинать как можно раньше, по крайней мере, в старших классах школы. Жаль только, я об этом не знал, когда учился в Роксбери-Латин. Если хочешь стать ученым, нужно стремиться, чтобы тебя пригласили на собеседование в исследовательский центр при Массачусетском технологическом институте или на семинар в Институт Теллурида в Корнелле. Если собираешься специализироваться по гуманитарным предметам, нет ничего лучше Принстона, но если тебя пригласят на Ренессансный уикенд в качестве слушателя — тоже
