Словно гнилой зуб, крепость вырвало из земли, и я лишь присвистнула, когда бревна птахами порскнули в небо.
— И-ех! — вякнул Зоря, падая в снег. Я сверху, а рядом хохочущий Индрик с овечкой.
Безумный хоровод над нами разорвался и, петляя в небе, словно пьяный змей, исчез, оставив меня разбираться с полудюжиной голых, испуганных и красных от смущения монахов. Прикрывались они кто чем мог, и Зоря, глянув, как один старательно прижимает к животу железный шелом, ржанул:
— Смотри там, не приморозь!
— Уже, — сипло откликнулся монах, и богатырь от смеха засучил ногами.
— М-да, немного же вас осталось, — сочувственно вздохнул Анжело.
Обиженный свинячий визг с небес стал послушникам последним приветом от настоятеля. Упавший с небес посох Индрик разломал копытом и велел уцелевшему голому воинству бегом двигать к ближайшему хутору. А мы отправились следом, причем Зоря и овечка всю дорогу мурлыкали:
А из каждого куста им отвечали, да еще ветер в спину подталкивал.
— Нет, ты хоть понимаешь, что творишь?! — Охотничья заимка Кузьмы Рваного гудела от рева Велия так, что даже бревна подскакивали и метель ухитрялась просунуть свой белый язык в эти щели. — Ведь это же люди, ты понимаешь?! Люди! Ты совсем озверела со своими родичами!
Я подняла глаза и стала считать до десяти, невольно сочувствуя распяленным беличьим шкуркам под потолком. Потом вынула обе тетрадки и, ткнув их в зеркальце, заговорила:
— С сегодняшнего дня это особый вид нелюди. Вот, это у меня в демонологии и демонографии записано! — Я глянула поверх тетрадей — Велий смотрел на меня из зеркальца так, что будь его воля протиснулся и удавил бы. А моя научно обоснованная статья вдруг вызвала в нем бурю. Он вдруг схватил зеркальце и швырнул его о стену где-то там, у себя, рявкнув:
— Дура!
— Кто дура? — обиделась я уже всерьез. — А сам ты знаешь кто? Ты… Ты…
— Не надсади мозги. — В зеркальце появился немного перекошенный Аэрон; хорошо, что серебряные зеркальца не разбиваются, а только гнутся. — Ваш оппонент временно недоступен.
— Чего это с ним? — засопела я сердитым ежом.
— Пошел подышать свежим морозным воздухом. У нас, кстати, чудесная погода, а у вас? — по-светски шаркнул ножкой Аэрон.
И я невольно купилась, пробормотав:
— Метель метет, не видно ни зги.
— Привет Полкану, — выглянул из-за моего плеча Кузьма. Мужичок он был щуплый, битый и даже, по его словам, каторжанин. Поэтому принял всю нашу компанию без страха, а трясущимся от холода монахам щедрою рукою выделил по дерюге:
— Держите, лишенцы.
Я задвинула Кузьму обратно за плечо, заявив, что мы разговариваем о глобальной геополитике.
— Так вот с точки зрения этой самой геополитики, — хмыкнул Аэрон, — скоро вас сожрут без масла и соли.
— Подавятся, — проворчал из своего угла Индрик, впершийся в заимку на правах моего дяди. — Мы уже протест в ваш Конклав накатали и в Северск, и в Златоград, и вообще вы еще Анчутку не знаете, это еще тот сутяга, да он вас всех по судам замотает. Душу из вас вынет за самоуправство, а то ишь, взяли моду…
— Ой, наивные вы, — покачал головой Аэрон.
— И чтобы без моего ведома ни шагу больше! — рявкнул откуда-то надышавшийся Велий. Я мстительно оборвала связь, успев напоследок вякнуть:
— Ага, даже в сортир отпрашиваться буду!
— По-моему, он расстроился, — заметила привалившаяся к теплому животу Индрика овечка.
Зоря почесал свою кудлатую голову и тоже внес вклад, глубокомысленно заметив, что Велий теперь тоже дров наломать может, мужики, они сгоряча… ух! А я велела ему не лезть в умные разговоры, а заниматься своим богатырским воинством.
Как-то так вышло, что рыцари-монахи наотрез отказывались идти в Раздольное, а, узнав от Зори, что он тайный богатырь самого Великого Князя, выразили желание служить под его началом. Тем более что Аэрон, еще раз перемигнувшись со мной в зеркале, сообщил, что маг уже связался с Конклавом и вроде бы ему посоветовали замять это дело, уж больно взволновалась по всей стране нечисть. Даже Великий Жрец Хорса признал этот скит незаконным. И сколько я ни пыталась избавиться от довеска в двенадцать ртов, они только делали бараньи лица и многозначительно перемигивались с бывшим вором. Так что я в конце сдалась и махнула на все рукой, плюхнулась на своего дядю Индрика и заснула беспокойным сном, в котором мне снился грозящий пальцем Велий.
Вьюга ревела и билась о стены заимки как медведь-шатун. От ее тоскливого бесконечного воя стыло сердце, холод растекался по всему телу. С трудом разодрав смерзшиеся ресницы, я обвела взглядом заимку. Метель властвовала здесь безраздельно. Хлопали распахнутые настежь двери, заледеневшая вода бугром выперла из кадки. Изо рта облачком поднимался пар.
Подышав на бесчувственные пальцы, я неуклюжей деревянной куклой свалилась с бревенчатых нар, с удивлением отмечая, что не удивляюсь отсутствию своих друзей. Тоскливый вой вьюги выстудил всю душу, и в ней царили пустота и безразличие, как в покинутом доме.
Шуба задубела, я осторожно поразводила руками, опасаясь поломать одежку, выглянула на улицу.
На удивление, там не было и следа вьюги, а только звенящая морозная тишина, в которой пьяненько что-то бормотала привалившаяся к порогу птица Сирин. Я вдохнула морозный воздух и закашлялась — горло ободрало, словно песком. Сирин мерзко так захехекала в такт моему кашлянью, и я сразу остро почувствовала, что за порогом лежит мертвая и холодная Навь. Попятилась в страхе и непременно сбежала бы, может быть, влезла бы обратно на нары, укрылась бы шубой и спала, спала, пока не очутилась бы опять в Яви.
Но тут высоко-высоко надо мной, ярко, до рези в глазах, полыхнуло огнем. Огромная, в полнеба Мать-птица пронеслась над елями, бесшумно и величественно, села на пепелище сожженного монахами хутора. Я не поверила собственным глазам — жалкая картинка из демонологии не передавала и наполовину всю красоту радужно переливающейся Матери-птицы. А в голове уже крутилась сказка о том, как Мать- птица каждый полдень откладывает в укромном месте Яйцо, чтобы в полночь из него мир вылупился заново. Я еще и подумать-то не успела, что делаю, а ноги уже несли меня через порог. И только Сирин простужено хрипела вслед:
— Не ходи, Верелея, беда будет.
Но я не слушала черную пророчицу, что мне ее карканье, когда рядом создательница всего. И я побежала по сугробам, высоко вскидывая ноги. Иногда проваливалась по пояс, но что-то влекло меня вперед и вперед.
На сожженный хутор Собачиха я выскочила, когда Мать-птица, тяжело толкнувшись от земли, взмыла в холодное небо, оставив в черном теплом пепле ослепительно сияющее мировое яйцо.
— Беда будет, — сипела в спину Сирин. Но я уже не могла ни остановиться, ни оторвать глаз от своей бесценной находки.
