Переплет мог по-человечески посочувствовать ему, но сочувствовать отчего-то совершенно не хотелось. В конце концов, каждый сам виноват в своих несчастьях, а маршалу Орлову уже давно следовало направить Дину к психиатрам, вместо того чтобы подыскивать супруга. Однако давать советы задним числом – дело бессмысленное, а в случае с людьми вроде Орлова даже опасное.
– Я приеду навестить! – сказал Акентьев, доводя роль до конца.
– Не сейчас, Саша! Врачи говорят – ей некоторое время лучше никого не видеть. Ксюша сейчас у нас поживет!
Через две минуты Переплет аккуратно положил трубку и посмотрел на швейцарские часы – подарок тестя. Вещь отличная, подобрана кем-то из его свиты – Орлов сам никогда не занимался мелочами. Только семь вечера. Он выглянул в окно. Вид был прекрасный, ветер гулял над Невой, и если открыть окно, можно услышать крики чаек. Отражение в окне искажалось – вместо лица получалась какая-то бездушная рыбья маска. Переплет рассмеялся, вспомнив, как отреагировали на его рассказ об эксгумации и путанице с трупом на вечеринке у отца. Да-с, такими историями репутацию души общества не завоюешь.
Он не сомневался, что дочку Орлова содержат в прекрасных условиях, и тревожиться на этот счет не стоит. Можно послать открытку – это пришло ему в голову чуть позже, когда он открывал бутылку с коньяком, купленную по такому случаю. Акентьев поднял первый тост в честь себя, второй за успехи отечественной психиатрии. За кого еще выпить… Как говорит народ, было бы что, а повод найдется!
Только народ в одиночку не пьет, а вот Переплет не желал никого сейчас видеть. Одинокий волк.
– Уууу! – Он остановился перед дурацким львинолапым зеркалом, чтобы протяжно провыть.
Когда-то жили на земле умельцы, которые делали зеркала, служившие дверями в другой мир. Переплет постучал по прохладной зеркальной поверхности. Отвернулся и почувствовал взгляд за спиной. Ерунда, сказал он себе – это самовнушение. Так бог знает до чего можно дойти. Хорошо, что его никто не видит из коллег по исполкому. Со стороны могло показаться, что товарищ замначглав сошел с ума. На самом деле Акентьев давно не чувствовал себя так замечательно. Очень давно. Ему нравилась атмосфера, которая сейчас его окружала. Атмосфера декаданса. Не хватало только бледного кокаиниста в качестве компаньона и неотягощенной моралью блудницы. Не было компании, вот в чем дело! Оставалось любоваться собой.
Можно позвонить Григорьеву, но ведь не поймет ничего, глупая тварь. Придет и все опошлит. А где-то далеко, в своей палате, разумеется – одиночной, сидит Дина. Акентьев очень живо представил себе это. Дина в полосатой пижаме, а не в смирительной рубашке. Пижама похожа на ту, которую она часто носила дома, напоминая Переплету узников концлагерей. Теперь она и впрямь похожа на узницу – голова у нее коротко обрита.
В комнате нет окон, только лампочка под потолком в обрешетке, хотя достать до нее в любом случае нереально, а кинуть нечем – палата пуста. Дина сидит, подобрав ноги и обхватив их руками. Время от времени она шмыгает носом, ей очень плохо.
Пожалуй, только теперь он начал понимать, каким чудовищным грузом была для него супруга вместе с ее ненаглядной дочуркой. И неважно, что этому браку он был обязан своим положением – Александр Акентьев не любил компромиссы и знал границы благодарности. Если бы была какая-нибудь возможность, волшебная возможность задержать Дину в психушке подольше, а лучше всего – навсегда, он бы это сделал. Вырвать волосок из несуществующей бороды, прочесть заклинание…
Прошло первое безудержное веселье. Теперь неизбежен откат в депрессивное состояние, усугубленное коньяком. Нельзя пить в одиночку – снова вспомнил Переплет старое доброе правило, но было уже поздно. Возможно, ему тоже давно следовало обратиться к психиатру, но в советском государстве это означало бы конец карьеры чиновника. Обращаться к врачам – значило признать, что у тебя большие проблемы. Максимум, что мог позволить себе Акентьев – это небольшую депрессию. Да и то товарищи не поймут – депрессии следовало снимать старым проверенным способом: с помощью банек, вечеринок и алкоголя.
В голову полезли мрачные мысли. Она вернется, все пойдет по-старому. Прямо хоть стреляйся. Только не из чего! Сколько ее там продержат?! Орлов сказал, что в лучшем случае – недели две, но по голосу его было ясно, что на такое счастье он и сам не рассчитывает. Хорошо – пусть будет месяц. Вряд ли больше.
«Нужно было не отказываться от ружья, которое предлагал Орлов! Хорошее ружье – двустволка. А как застрелить себя из ружья? – размышлял Переплет. – Неудобно ведь! С другой стороны – у ружья можно отпилить ствол либо упереть приклад в пол и, сев на стул, поставить большой палец ноги на курок. Удивительно, что никто не подумал написать книгу на эту тему. Правда, советскому человеку не пристало думать о преждевременной смерти, он должен влачить существование, даже если не осталось в этом существовании никакого смысла, не осталось сил и желания продолжать бессмысленную комедию жизни. Но люди-то все равно кончают с собой…»
Да-с, большим пальцем на курок, и никаких проблем. Правда, не очень эстетично, но это не может волновать покойника – смерть вообще редко бывает эстетичной. Если только она настоящая, а не киношная. Впрочем, вопрос чисто теоретический. Ружья у него под рукой не было. Тесть предлагал, но Переплет почему-то отказался. Придется изыскивать другие способы.
Свет замерцал и погас. Акентьев поднял голову – со времени вселения в квартиру никаких проблем с электричеством не было. За тяжелыми шторами тускло светили фонари на набережной. Переплет было поднялся, но потом снова опустился в кресло. «Вот и хорошо», – подумал он, потирая усталые глаза. В кабинет не проникало ни звука – Переплет подумал, что нужно позаботиться о звукоизоляции – не столько из-за шума на улице, сколько из-за воплей жены и дочери.
Что-то скрипнуло вдали. Словно кто-то прошел по паркету в гостиной. Может быть, маршал Орлов сошел с портрета и сейчас придет, чтобы покарать его за легкомысленное отношение к собственной персоне? Акентьев рассмеялся – в пустой квартире смех прозвучал странно. Он встал, проверил пробки – все было в порядке. Значит, авария. Переплет прошел в кухню, отыскал в ящике буфета несколько свечей. Сколько там свечей нельзя зажигать сразу – две или три? «Она боялась двух свечей…» Или трех?! Искать нужный том Александра Сергеевича и проверять по тексту Переплет не собирался.
А свечей между тем было только две. Спички Переплет нашел быстро. Теперь свечи нужно было куда-то поставить. В комнате снова скрипнуло. Акентьев обернулся, и парафин закапал на стол. Он выругался и смахнул не успевшие застыть капли губкой. Сколько возни!
Вернулся к коньяку. Коньяк и свечи. «Как в старые добрые времена», – подумал он, устраиваясь снова за столом в кабинете. Дверь в коридор приоткрылась со скрипом, огонек свечи затрепетал. Александр подумал, что забыл закрыть окно – вот теперь и сквозит. Он подошел ближе, чтобы закрыть ее снова, и замер.
За ней, в глубине гостиной, показался тусклый огонек. Слишком тусклый для свечи, он стремительно вплыл в кабинет. Акентьев читал о болотных огоньках – они загораются над кладбищами – горит газ, выделяемый разлагающейся органикой. Огонек проскользнул над столом, задев его руку.
«Начинается», – подумал он, и сердце замерло.
– Я не пытался попасть к вам… – пробормотал он.
Монах молчал. Монах… Что было в этом существе от монаха, кроме странного балахона, напоминавшего сутану, и молчаливости? Переплету приходили на ум индийские мифы, поражавшие, на первый взгляд, своей нелогичностью – согласно им святость не была уделом исключительно небожителей. Подвижником мог стать и демон, и дракон. И тогда он обретал те же волшебные чары, что и святые отшельники. Может быть, сейчас перед ним один из этих святых драконов? Переплет испытывал непреодолимое желание заглянуть под капюшон, увидеть лицо этого существа. Хотелось понять, наконец, кому он служит теперь. Но он знал, он чувствовал – этого делать нельзя. Тайна должна оставаться тайной до того времени, когда он сам станет частью этой тайны. Иногда ему казалось, что там, под капюшоном, прячется кто-то очень знакомый. Может быть, как в старой сказке, он увидит под ним собственное лицо?
– Мы знаем! – сказал монах, голос его, как и раньше, звучал в голове Переплета, минуя слух, в то время как его собственные слова падали тяжело, словно камни. И эхо уносилось в глубину раскрытого перед ним коридора, где в переливчатом багровом сиянии плавали чьи-то призрачные силуэты.
Тьма сгустилась, и вещи вокруг утратили привычные очертания. Книжный шкаф вытянулся вверх, догоняя стены, книги бесчисленно умножились на полках. Окна распахнулись, но ни одного звука не доносилось с улицы. Переплет боялся смотреть в ту сторону, он был уверен, что вряд ли увидит за окном
