Огнем и водой

Акентьев встал, намереваясь высказаться по этому поводу. «Послушаем, послушаем», – подумал Иволгин. Он не сомневался, что выступление Акентьева задаст тон всем остальным, было просто любопытно убедиться – окажется ли он прав. Однако выслушать Переплета ему было не суждено. В следующий момент в зале раздался оглушительный взрыв, эпицентр его находился возле кресла Акентьева. Иволгин запоздало упал на пол, почувствовал кровь на лице. Уши заложило, звон в голове не прекращался. Помещение затянуло черным дымом, двери распахнулись, и пожарные в оранжевых комбинезонах и шлемах стали заливать все вокруг пеной из огнетушителей, вытаскивать людей из ада. Пламя трещало на стенах. Тело Александра Акентьева, отброшенное взрывом к стене, распласталось под каким-то невероятным углом. Вадим вдруг понял, что у Акентьева нет головы.

Иволгин отвернулся, и его стошнило. Дым уносился в окна, стекла были выбиты взрывной волной, и горящие черные шторы развевались на ветру.

О взрыве в здании КУГИ сообщили по всем ведущим каналам. Председатель КУГИ Григорьев скончался на месте. Количество пострадавших постоянно уточнялось. Судя по всему, на этом закрытом заседании присутствовало больше человек, чем набиралось на аналогичных мероприятиях в Смольном. Курбатов качал головой, натыкаясь в списке погибших на фамилии тех, кого он считал до сих пор своими сторонниками.

– Этот-то как здесь оказался?!

Предатели. Что ж, получили, что заслужили. Хуже было другое – как это уже неоднократно бывало в истории – объект покушения остался цел и невредим.

Александр Акентьев не получил ни царапины и был единственным, кто оказался в состоянии общаться с прессой. Более того, несмотря на предупреждения врачей, настоял на интервью. Выглядел как рок-звезда после удачного концерта.

Акентьев смотрел прямо в камеру, и Курбатову показалось, что смотрит он на него. Он включил звук, зная уже заранее, что услышит.

– …несмотря на случившееся, мы будем продолжать работу в интересах города. Я готов заверить общественность, что никакие угрозы не заставят нас свернуть с намеченного курса. Наоборот, происшедшее лично меня только укрепило в уверенности, что мы на правильном пути. Поясню свою мысль – то, что случилось, ясно свидетельствует о том, что мы вмешались в сферу интересов криминальных группировок, для которых подобные расправы с конкурентами, как известно, обычное дело.

Это был один из излюбленных ходов Акентьева – он умел и любил внятно и доходчиво разъяснять свою логику. Людям это нравилось.

– Ты слышал? – Наташа вошла растерянная. – Взрыв в КУГИ. Вадим в больнице с контузией!

– Кто?! – Курбатов, поглощенный своими мыслями, не сразу понял, о ком идет речь.

– Вадим! – Наташа задумалась, глядя на мужа. – Это твоих рук дело.

– Что именно?!

– Перестань, я помню все, что ты говорил до сих пор про Акентьева. Этот взрыв…

– Тише, тише! – Курбатов огляделся.

У стен есть уши. Во всяком случае, они точно есть у прислуги и у Веры. Иногда Курбатов жалел, что по ряду причин не может постоянно жить на борту своей яхты.

– Не бойся, – сказала она, презрительно улыбаясь, – я в милицию обращаться не стану. – Послушай! – Курбатов развел руками. – Даже если предположить, что я мог иметь ко всему этому какое-то отношение, неужели ты думаешь, я мог знать, что там окажется твой бывший супруг! Она замотала головой и выбежала из комнаты. – Иногда нужно уметь признать поражение, – подумал Курбатов вслух и, сняв трубку, попросил секретаря соединить его с Александром Акентьевым.

Глава 2

Город погрузился во мрак и оцепенел, ожидая удара. Никакого движения – ни машин, ни людей. Странные строения, выросшие на месте с детства знакомых домов, вытянулись к небу, срастаясь в один великий Пандемониум, первую цитадель инферно на земле. Тьма сочилась из его окон-пор, заражая все вокруг безумием.

Бронзовые изваяния рассекали темный воздух блестящими щупальцами. Чудовищный змей, оседланный императором, изогнулся, просыпаясь ото сна. И факел в руках Петра был единственным светочем во мраке, где сновали черные тени.

Он даже смог интуитивно угадать, где находится эпицентр инфернального безумия, – где-то в районе Московской площади. Но это уже не будет иметь никакого значения. Ничто уже будет не остановить.

Должен же существовать какой-то способ. Для одного человека. Точку опоры найти и перевернуть мир. Только вот где она, точка опоры. Что она?! Или кто?..

Евгений очнулся ото сна. Свет пробивался сквозь кроны деревьев. Место было не самым подходящим для ночлега – серые камни, среди которых притаилась полусгнившая лачуга. Обиталище какого-то усопшего отшельника, кости которого, наверное, давно растащили вороны.

Внутри оставаться было страшновато, да и крыша давно провалилась. Серафима сладко спала, закутавшись в плащ, ее голова лежала у него на груди.

Прошло совсем немного времени с тех пор, как они повстречались. Но это здесь, а там, в оставленном им навсегда городе, время неслось с головокружительной скоростью. Он видел его иногда во сне. Сны оставались единственной ниточкой, связывавшей его с Ленинградом.

И становились все яснее, словно кто-то подсказывал, что движется он в правильном направлении. К сожалению, других, более вещественных подтверждений этому не было. И не было надежной карты Британского полуострова.

Не нарисовали еще карт, дорог не хватало, иногда даже он не мог разобрать наречия местности, куда попадал. Но был свой внутренний компас, который вел его вперед. К гибели, к славе… И еще рядом с ним находилась Серафима. Обстоятельства их встречи давно превратились в предмет для шуток.

– Отчего было не прихватить с собой компас? – вопрошал Невский, стоя на перепутье. – Человек, который идет ночью в Летний сад, должен быть ко всему готов. Такое это уж место. Хотя бы фонарем запастись!

– Я учту на будущее!

Серафима носила на пальце его перстень. Перстень, который он хотел подарить Альбине. Воспоминания были подернуты дымкой, воспоминания старика, чье сердце уже не волнуется как когда-то. Впрочем, могло ли быть иначе? После смерти! И все же не оставляло странное и мучительное чувство.

Черный город, Черный Ленинград-Петербург он видел сквозь время и пространство. Иногда же казалось, что город захлестывают волны, что он погружается в морские волны, сползает, словно отрезанный ломоть, в мутную бездну, пронизанную водорослями. И это, вероятно, был нехудший исход.

* * *

Грянула старинная пушка, и корабль содрогнулся от носа до кормы.

– Дьявол! – Человек в старинном расшитом золотыми галунами камзоле едва не вывалился за борт парусника. – Это корыто сейчас развалится!

– Публика будет в восторге! – заметил его собеседник и подмигнул юной прелестнице в платье екатерининской эпохи, с мушкой на щеке.

– Меня мутит, – признался первый и смахнул раздраженно букли, которые невский ветер норовил сбросить ему на лицо. – Не понимаю, как наши предки могли таскать эти парики…

– Ну, у нас с вами, видно, разные предки, Андрей Палыч! Мои-то париков не носили, а копались в земле, в то время как христианнейшие господа могли их продать, запороть, убить! А что до качки, то, поверьте, сегодня не так уж и ветрено. Я ходил в прошлую пятницу на яхте к фортам – штормило куда сильнее!

– Вы человек привычный, и под парусом ходите, и на снегоходе зимой разъезжаете. А для меня все это чересчур экстремально.

– Итак, вы собираетесь использовать результаты старых исследований?

– Что вы называете исследованиями, позвольте спросить?! Почти годовое издевательство над человеком. Вашим докторам место в Бухенвальде.