— Скорей всего…
Павел все же решился и на следующий день, когда все отдыхали после вчерашних испытаний, дождался Мельгунова в вестибюле гостиницы и по возможности четко и кратко изложил свою просьбу и ее причину. К удивлению Павла, грубое лицо генерала расплылось в улыбке.
— Дочка, говоришь? Поздравляю! — Он пожал Павлу руку. — У меня у самого трое, и от каждой по внуку имею… И рад бы отпустить по такому случаю, но не могу. Во-первых, не положено, во-вторых, не на чем. Первый транспортник только через три дня прилетит, а специально заказывать для тебя самолет я не могу. У меня свое начальство, по головке не погладит… Пойдем лучше ко мне, посидим, отметим это дело. В первый раз, поди, папашей стал? Оно и видно.
Отказываться от предложения такого важного лица Павел не стал. Тем более что вылететь отсюда он никак не мог, а здесь делать все равно было нечего.
Оставшиеся дни на полигоне Павел провел как бы в автоматическом режиме — наблюдал за испытаниями, по ходу дела вникая в их смысл и методику, знакомился и общался с людьми, ел, спал, играл в карты, больше не проигрываясь. Он даже в общих чертах стал понимать устройство и назначение изделия, испытывать которое прилетел в такую даль. Устройство было не шибко сложным, а вот назначение пришлось ему не по душе. Однако он об этом особо не задумывался. Все мысли его были там, в Ленинграде.
Наконец все завершилось. Часть группы направилась в Салехард и долго не могла вылететь оттуда из-за метелей. Павел, послушавшись умного совета одного из военных, не стал спешить с вылетом с полигона, остался там еще на день и дождался военного транспортника на аэродром Жуковский. Для военных нелетной погоды не существует, и уже через четыре часа Павел ступил на землю Подмосковья. Оттуда на электричке доехал до Москвы, а на следующее утро поездом прибыл в Ленинград.
Дверь квартиры открыла незнакомая женщина в белом халате.
— Вы кто? — подозрительно спросила она.
— А вы кто? — спросил ошеломленный Павел.
— Нина Артемьевна, это, наверное, Павлик прилетел, — раздался из глубины квартиры Адин голос. — Ну наконец-то!
Женщина еще раз подозрительно посмотрела на Павла, но посторонилась, давая пройти.
— Раздевайтесь, сапоги снимайте, — сказала она. — В ванной дегтярное мыло, вымоете руки и лицо. Уличную одежду снимете там. Я принесу домашнее.
В прихожую вбежала Ада, хотела обнять Павла, но остановилась.
— Ой, Павлик, вы с дороги, а мы тут страшно боимся инфекции, — смущенно и почему-то на «вы» сказала она. — Слушайтесь Нину Артемьевну, она теперь здесь главная. Когда помоетесь, переоденетесь, заходите в детскую. Посмотрите Нюточку. Это такая крошечка, такая прелесть!
— А Таня где?
— После, после, — поспешно сказала Ада и ушла. Павел долго и тщательно намывался, потом под бдительным присмотром Нины Артемьевны зашел в детскую. Ады там не было. В углу, рядом со шкафчиком, на крышке которого стояли рожки-бутылочки и лежали стопки чистых пеленок, располагалась деревянная детская кроватка. Павел двинулся к ней.
— Тс-с, — зашипела Нина Артемьевна. — На цыпочках! Девочка поела и спит.
Павел покорно встал на цыпочки и, затаив дыхание, приблизился к кроватке. Между белейшей простынкой и розовым кружевным чепчиком он разглядел насупленный лобик, черные густые бровки и крошечный, ритмично посапывающий носик.
— Нюточка… — прошептал он. — Кусочек мой…
— Идите, идите. — Нина Артемьевна подтолкнула его к выходу. — Успеете еще налюбоваться.
Ада уже принесла в гостиную сосиски с картошкой, бутерброды, кофейник.
— Устали, наверное, до смерти. Вот, поешьте, а потом надо бы отдохнуть, поспать.
— Спасибо, Ада, — сказал Павел и сел за стол. — Можно было бы и на кухне… А Таня где?
— Ее нет, — отвернувшись, сказала Ада. Павел выронил вилку.
— Как это нет?! — крикнул он. — Ну-ка, говорите мне все! Сейчас же!
— Ах, тише, тише, пожалуйста… — Ада вздохнула. — Не волнуйтесь так. Просто я крайне неудачно выразилась. Понимаете, Танечка так намучилась с родами и… после. У нее совсем сдали нервы. Нам пришлось отправить ее в санаторий. Но это ненадолго. Она уехала вчера и вернется через три недели.
— Но кормление… ребенок? — недоуменно спросил Павел.
— Таня не может кормить грудью, — грустно сказала Ада. — В этом-то все и несчастье.
— Как не может? Нет молока? Но лактацию можно стимулировать, мы вместе читали…
— Да нет же! Молока предостаточно… было. Но у малышки началась сильнейшая аллергия на материнское молоко. Непонятная, необъяснимая аллергия! Она родилась здоровенькая, роды прошли прекрасно, и ее в первый же вечер принесли Тане на кормление. Девочка взяла грудь, начала отлично сосать… и вдруг стала задыхаться, вся посинела. Малышку немедленно отнесли в реанимацию. Думали, захлебнулась, подавилась… Оказалось, сильнейший спазм горла и бронхов. Ее откачивали часа два, подключили искусственное легкое… — Ада всхлипнула. — На другой день все повторилось. Тут же сделали всякие анализы. Но ничего необычного не нашли — ни в Танином молоке, ни в Нюточкиной крови, нигде! Аллергические пробы тоже ничего не показали. Врачи ничего не могли понять, собрали консилиум… Молоко других мам, специальные смеси девочка пила превосходно, но когда ее внесли к Тане в третий раз, она не только не взяла грудь, но стала сразу кричать и задыхаться. Пришлось ее срочно унести… Танино молоко давали другим новорожденным — и ничего, прекрасно сосали… Так нас и выписали — с диагнозом «аллергическая реакция невыявленного происхождения». Дали направление на молочную кухню, порекомендовали Нину Артемьевну. Она — патронажная сестра на пенсии, великолепный специалист- практик. Да… Но это еще полбеды, — добавила она шепотом.
— Говорите, — не глядя на нее, сказал Павел деревянным голосом.
— У ребенка вроде аллергия не только на материнское молоко, но на саму Таню. Как на руки, так криком заходится, синеет… А дома началось совсем непонятное. Нюточка — прекрасный ребенок, спокойный, здоровенький. Но только когда рядом нет Тани. Даже если Таня в другой комнате, она начинает беспокоиться, плакать. Стоит Тане войти в детскую — поднимается страшный рев, судороги. О том, чтобы подойти, взять на руки, и речи быть не может — это может просто погубить девочку. Таня очень тяжело это переживает, она похудела, спала с лица, не спит ночами. Первая ночь дома была ужасна — девочка кричит, плачет, Таня тоже плачет, мечется. На вторую ночь пришлось отправить ее к нам. Она хоть поспала. И малышка спала прекрасно. Но когда Таня вернулась, опять начался ужас. Два дня Таня жила у меня, а позавчера Николай Николаевич принес путевку в Старую Руссу, и вчера мы ее отправили туда… А как быть дальше — не знаю… Просто не знаю…
Ада разрыдалась. Павел подсел к теще, обнял ее за плечи.
— Ничего, ничего, не надо плакать… Что-нибудь придумаем. Все образуется.
Сквозь рыдания Ада проговорила:
— Мне кажется… это я во всем виновата…
— Помилуйте, как это? При чем здесь вы?
— Что-то такое было… связанное с рождением Тани… и прежде. Мне кажется, я совершила что-то ужасное тогда.
— Что ужасное вы могли сделать?
— Не помню, начисто не помню — и это тоже ужасно.
— Скажите, — помолчав, спросил Павел, — а кто была ваша мать? Что с ней? Ада побледнела.
— Не знаю. То есть до рождения Тани мама жила с нами, растила Никиту, но как только родилась Таня, она уехала и даже не сказала, куда. Я так и не знаю, что с, ней, где она, жива ли.
— Но она что-то говорила вам перед отъездом? Не могла же она уехать без объяснений.
— Да, конечно, говорила, только… Только я ничего не помню. В голове сразу туман поднимается и как будто обручи давят, сжимают…
— Странно, — пробормотал Павел. — Очень странно… Таня перед родами во сне постоянно проклинала бабку, звала отца… Почему она звала отца?
— Ах, не знаю… не знаю…
