преждевременен… – сказала Татьяна.
– Преждевременен? – с изумлением на лице переспросил Гейл Блитс. – А когда нас поставят перед фактом, когда Сенат и Конгресс примут закон о разделе «Свитчкрафт Корпорэйшн», этот разговор уже будет несвоевременным!
– Но я еще ни с кем не подписывала никаких соглашений, тем более брачных контрактов…
Повисла напряженная пауза.
Только старинные напольные часы в углу кабинета вдруг отбили четверть часа.
– Сударыня, нам доподлинно известно, что именно Джейкоб Цорес устроил катастрофу самолета, в которой погиб ваш муж лорд Морвен, – сказал Гейл Блитс с таким видом, с каким в крупной игре выкладывают последние козыри, – и это будет вершиной аморальности, если вы выйдете замуж за…
– Не вам судить, и не вам меня учить, мистер Блитс, – резко оборвала его леди Морвен, – мой брак, мое замужество – это вопросы не вашей компетенции, и тем более, не вам морализировать, мистер Блитс! Разве ваш бизнес, основанный на разорении стран с нестабильной экономикой, морален? И не вы ли используете инструмент политического убийства в строительстве собственной компании? Мне тоже доподлинно известны некоторые детали разорения фирмы «Блю Спирит» и связанная с ней цепь смертей ваших сотрудников, – спокойно и членораздельно выговорила своему оппоненту Татьяна.
В кабинете снова воцарилась тишина.
И снова часы в углу отбили, теперь уже две четверти…
– Мы не договоримся? – спросил Гейл Блитс.
– Почему вы так думаете? – переспросила Татьяна.
– Вы должны отказать Цоресу и нефтяникам, – глухо, с надтреснутым голосом, почти просипел Гейл.
– Чтобы отказать, мне необходима веская формальная причина, – ответила Татьяна.
– Этой причиной может быть иная помолвка, – с трудом выговорил Гейл Блитс.
– С вами? Вы готовы из-за меня развестись с супругой? – с иронией в голосе спросила леди Морвен.
– С Вадимом Барковским, сударыня, он холост, – сказал Гейл Блитс и нервно хихикнул.
И тут уже вовсю расхохоталась Татьяна.
Она хохотала так, что уже начала бояться, как бы ей не стало худо.
Она хохотала, хлопая себя по бедрам, хохотала, раскачиваясь в кресле, перейдя вдруг на русский язык:
– Ой, не могу, мамочки. Ой, не могу, уморили совсем, ой, мамочки, помру сейчас…
Вадим Барковский вздрогнул и нервно засмеялся.
От такого заразительного хохота и Гейл Блитс тоже стал заходиться внутренними рыданиями.
И скоро уже кабинет содрогался от тройного хохота.
– Идите, идите, господа, ite messa est, месса закончилась, – сказала Татьяна, наконец отдышавшись, – идите, я обещаю вам, я подтверждаю вам мое намерение участвовать в вашем проекте с финансированием Гэ-Кэ-О, потому как не в моих правилах и не в правилах дома Морвенов вероломно нарушать единожды взятые обязательства, а в остальном, господа, я еще не приняла никаких решений…
(11)
– Итак, у нас двадцать дней, – сказала Татьяна, едва войдя в охотничий домик в Вермонте, который между собою они называли дачей «Солженицыно-два».
– Ты была права, – сказал Дубойс, прочитав бумаги. – Они хотят выдать тебя замуж.
– Все-таки ревнуешь? – не удержалась Татьяна.
– Знаешь, если ты не хочешь, мы найдем способ… – начал было Дубойс.
Но Татьяна, вдруг развеселившись, оборвала его:
– Свадьбы – не будет! – воскликнула она. – Это такой смешной фильм у нас в России был популярен когда-то, и назывался он «Кавказская пленница», там герой, Шурик, так и говорил: «Свадьбы не будет! Я ее украл, я ее и верну…» – И Татьяна вдруг поцеловала Дубойса в губы… – И… И давай выпьем чего-нибудь, шампанского, например, а?
(12)
Танафос нежился в плещущихся волнах ласкавшего его моря, и дуновения легкого бриза слегка колыхали кипарисы Занаду.
– Признаюсь честно, прекраснее места не встречал, – произнес Роберт, спускаясь по каменной лестнице, что вела в долину, – хотя повидал я немало.
– Как интересно, – хмыкнул Том. – И куда же вас заносило, Боб?
– О, это долгие истории. Как-нибудь попозже, если вы не возражаете.
– Не возражаем, – ответил Нил Баренцев. – И вы правы, Роберт. Место это, действительно, удивительное. И не только своей красотой. Здесь словно остановилось время. Знаете, древние греки весьма несерьезно относились к своему прошлому. Они бы просто не поняли нас, гоняющихся за антиквариатом и шатающихся по их, может быть, когда-то прекрасным, но теперь уже совершенно непригодным дворцам и храмам. Они изумительно умели жить одним днем. И пребывая здесь, я начинаю понимать их. Так что не удивляйтесь, Роберт, если вы вдруг начнете забывать ваши прошлые похождения.
