«Что же делать? Бежать к начальнику тюрьмы? А кто будет здесь сидеть?! Пост покидать нельзя. Эх, не надо было Хряка так рано отсылать. Но находиться рядом с ним – это же хуже, чем в аду гореть», – думал Чахоточный, хотя в аду он, разумеется, пока что не бывал…
В это время Хряк, скрючившись, сидел на унитазе. Цвет лица у него был зеленоватый. Хряка мутило, и мутило по-страшному.
«А может, они просто выключили свет? Но ведь мне сказали, что там у них есть невыключающиеся лампочки. Перегорели?»
Чахоточный напряг глаза и различил на одном из мониторов еле видимые очертания предметов в темноте. Потом стал так же вглядываться в соседний экран. И у него отлегло от сердца. Камеры, вроде бы, работали. А в том, что перегорели лампы, он не виноват. Он отвечает за исправность устройств слежения, а раз они в порядке – с него и взятки гладки. Всякие там светильники – не его компетенция. И не в свое дело он не полезет. Может, оно так и было задумано, откуда ему знать? Во всяком случае, бросать пост и попусту тревожить начальство он не станет. А если не попусту? Нет, все равно не станет. Инициатива наказуема – это правило он за тридцать два года своей жизни усвоил четко. Не лезь не в свое дело, и все будет о’кэй: моя хата с краю, ничего не знаю. Такова была его жизненная позиция.
Таня с Павлом наконец-то остались вдвоем. Те лампочки, что не пожелали выключаться, по одной в гостиной, спальне и на кухне, Паша просто-напросто вывернул, вооружившись для этой операции полотенцем, чтобы не обжечься. И они остались вдвоем. По-настоящему вдвоем, если не считать того, что их подслушивают. Но теперь, по крайней мере, не подглядывают. Павел обнял Таню, нежно поцеловал в мочку уха. А потом дважды хлопнул в ладоши. И Таня, в ответ, сделала то же самое.
– Что там у них за хлопки? Ничего не понимаю! – недоумевал Чахоточный, тщетно вглядываясь в темноту экранов.
Теперь они лежали, молча. Таня положила голову Павлу на грудь и слушала, как бьется его сердце. Сперва оно стучало быстро-быстро. Потом темп стал замедляться. Вспомнились слова из старого дорогого фильма: «Могу совсем остановить. Вот. Остановилось. Прикажете пустить? – Бог с Вами, пустите!». И Таня вдруг на секунду испугалась: а что, если и это сердце, стучащее у нее под ухом, сейчас остановится? Как она будет жить дальше? Нет! Она не даст ему остановится. Ни за что. «Бог с Вами, пустите!».
А Павел гладил ее спину. Потом приподнялся на локте и начал пальцем рисовать у нее на коже.
– Я! – догадалась Татьяна.
– Правильно! – Паша продолжал выводить буквы.
– Тебя!
– Молодчина!
– Люблю! Да! Я тебя люблю! – она хотела его поцеловать, но он отстранился.
– Подожди, еще не все.
– Хорошо, продолжай, – Татьяне понравилась эта игра. Но слово, которое на этот раз написал Паша было чересчур длинным. – Не понимаю, давай еще раз.
Паша стал рисовать медленнее.
– Па…пара…парал. Все, дальше не могу!
– Ладно, давай по одной букве.
– П-а-р-а-л-л-е-л-е-п-и-п-е-д! Параллелепипед?!..
– Какой еще параллелепипед! При чем здесь параллелепипед? Ерунду какую-то городят, а я – слушай всю эту дребедень! Вместо того чтобы спать рядом с женой в теплой мягкой постели, – Чахоточный зевнул, – да, незавидная у меня нынче работенка.
Тем временем Хряк стоял на коленях, обнимая руками унитаз. Его тошнило. Никогда в жизни его не тошнило так сильно.
– А теперь молчи! – шепнул Павел. И начал выводить букву за буквой. «М-е-н-я о-к-л-е-в-е-т-а-л-и. Я н-у-ж-е-н и-м к-а-к с-п-е-ц-и-а-л-и-с-т п-о и-м-п-а-к-т-и-т-а-м. Д-л-я п-р-о-в-е-д-е-н-и-я с-е-к-р-е-т-н-ы-х и- с-с-л-е-д-о-в-а-н-и-й».
Таня чуть не вскрикнула. Павел вовремя успел зажать ей рот ладонью.
Они не разговаривали. Сидели молча и взявшись за руки. Как быстро пролетел вчерашний день, а потом ночь, в течение которой они не сомкнули глаз: боялись потерять даже малую толику отведенного им времени. Слова теперь были лишними. И в наступившем молчании им вдруг послышался шепот морских волн. Откуда он долетел: из вчерашних снов? Из далекого, неведомого будущего?
Ровно в 11.55 в дверь постучали. Паша собрался было пойти открыть, но вовремя сообразил: у него ведь нет ключа! И вообще дверь заперта снаружи. А стук – предупреждение о том, что их время истекает. Пять минут! Осталось пять минут!
И они бросились друг к другу в объятия. И Таня разрыдалась. А Павел ее успокаивал.
– Ну все, детка, все. Не надо слез. Мы скоро снова увидимся. Раз нам теперь разрешают встречаться, мы обязательно увидимся. И мальчишек привезешь, и Нютку. Я по ним жутко скучаю. Не плачь, все самое страшное у нас позади.
Павел сам не очень-то верил собственным словам. Неизвестно, позволят ли им еще одно свидание? А если позволят, то когда? Вряд ли это произойдет скоро. И предательская слеза все-таки скатилась по его щеке. Он осторожно смахнул ее, так, чтобы Таня не заметила.
Чахоточный не ожидал от себя такого. Он смотрел на экран и рыдал, как ребенок на первом просмотре фильма «Белый Бим Черное ухо». Рыдал взахлеб и никак не мог с собой совладать.
– Нам пора, – тихо произнес Павел.
Они услышали, как в дверном замке поворачивается ключ. Вошел вчерашний надзиратель и с ним три амбала, те, что сопровождали Пашу по пути в «Каса де Койот».
