– В общем, да. И, знаешь что, росляйн, катилась бы ты отсюда, а? Новичок здесь такая редкость, за последнее время никого, а я из-за тебя все прослушал. – Действительно, Робертс уже уводил новоприбывшего в отведенный ему коттедж, и за елями теперь едва виднелись их спины. – Пошла ты в…! – злобно выругался Жак и вышел на дорожку, таща за собой термос на кожаном ремешке, словно собачку. Парни у ворот привычно захохотали.
2В тот же день за завтраком болтливый Морена уже по секрету рассказывал всем и каждому, что его Кадош по своему великому любопытству забежал в клинический корпус и оказалось, что там впервые после миссис Хайден – тут Морена любезно изогнулся в ее сторону – появился новый пациент. Лежит он, конечно, не в коме и не в капельницах, но все же сразу видно, что положение у него не лучшее. При последних словах Морена довольно улыбнулся, огладив себя по плечам, – он-то чувствовал себя здесь превосходно.
Да и вообще, как заметила миссис Хайден, в этот день среди пансионеров царило необычайное возбуждение. Сначала она приписала это появлению нового товарища по несчастью. Однако новость, с азартом распространяемая господином Морена, хотя и имела определенный эффект, увлекла пансионеров ненадолго. Кто-то трагически поднимал брови, кто-то демонстративно поджимал губы, кто-то выкатывал глаза, кто-то ахал, кто-то злорадно улыбался, но все тут же забывали о новеньком. Черно-белая парочка переглянулась и начала выписывать телами замысловатый танец, а русский, невнятно задавший себе уточняющий вопрос, довольно громко ответил:
– Кажется, со времен Эриха-Марии в подобных заведениях ничего не изменилось: то же искусственное оживление, подспудной причиной которого является надежда на то, что у кого-то дела обстоят хуже, чем у меня. Но не надо разочаровывать их.
Виктор явился, как обычно, с опозданием, и потому до его появления миссис Хайден имела возможность внимательно рассмотреть Волендор, сидевшую к ней боком через пару столиков.
Девушка совершенно расцвела. Каждое ее движение, каждый взгляд были полны теперь внутренней энергией, серые глаза приобрели глубину, губы пунцовели экзотическим цветком. И, главное, в ней появилась та телесная привлекательность, которая дается не столько совершенством форм, безукоризненным лицом или особой соблазнительностью какой-то одной части тела, вроде стройных ног или высокой груди, – сколько некой неведомой, пьянящей силой, так и сквозящей в каждом жесте, в смехе, взгляде. О, как это пьянит, заманивая в ловушку, побеждая, обещая…
Благодаря какому-то шестому чувству миссис Хайден не сомневалась, что в своей прошлой жизни и сама тоже, помимо красоты, до сих пор сверкающей патиной старинного золота, обладала такой же силой соблазна. Но теперь ей не хватало какого-то внутреннего огня, и она неизбежно проигрывала малышке.
Но самым болезненным для нее оказалась та вспышка физического желания, в котором она не смела признаться себе и которое, как огонь сухой хворост, мгновенно охватило все ее существо при виде вошедшего Виктора.
В первую секунду миссис Хайден показалось, что ей дали пощечину, и что щеки ее горят неприличным румянцем. Однако она быстро справилась с собой. Поглощенные новостью Морена и, вероятно, еще чем-то, ей неизвестным, завтракавшие не обращали внимания на рыжеволосую женщину, всегда сидевшую у самой стеклянной стены и не вступавшую ни с кем в разговоры.
Виктор склонился над рукой девушки, сел напротив и, заметив миссис Хайден, весело кивнул ей.
– Доброе утро, миссис Хайден.
Это безликое дежурное приветствие оскорбило ее. Лучше бы он просто посмотрел на нее, как на пустое место, но так поздороваться – это уже некий вызов, некое отношение. Как известно, труднее всего скрывать именно равнодушие. Она опустила глаза в тарелку с конноли – блюдом, открытым ею здесь еще в дни исследования вкусов. Эксперимент не удался, но сами хрустящие трубочки, начиненные мягчайшим сыром рикотта, кусочками шоколада, цукатами, орехами, корицей и ванилью, пришлись ей по вкусу и стали вместе с кинни любимым завтраком.
«Кинни, – печально подумала миссис Хайден, вращая зеленоватую жидкость в высоком бокале, – как странно, что мне тогда пришло в голову именно это слово. А теперь оно так слилось со мной, что я стала называть себя даже мысленно этим именем. Интересно, как звали меня по-настоящему? И если все будет так, как обещает Робертс, как я смогу забыть мою Кинни?»
Тут неожиданно миссис Хайден услышала, как в ее бокал упала непрошеная слеза, и, поспешно оттолкнув его, выбежала прочь.
Она почти бежала, не разбирая дороги, и жалела сейчас только о том, что солнце здесь не печет немилосердно. Ах, если бы она могла свалиться от солнечного удара! Как хорошо было бы забыться, а потом проснуться и только посмеяться над приснившимся ей странным сном. «И потерять при этом его?» – остановил ее внутренний голос. Миссис Хайден даже замедлила шаг. Она вдруг впервые не захотела будущего, о котором так мечтала, несмотря на все явно ожидающие ее трудности. Как возможна новая полноценная жизнь без того странного прозрачного состояния души, которое открылось ей здесь? Жизнь без ежеминутных раздумий, работы духа, даруемых откровений, наконец, без Виктора?
«Но у тебя нет его и сейчас», – снова возник в сознании ее оппонент.
«Зато я могу видеть его, могу при желании даже подойти к нему и заговорить, могу…» – но тут ее слабые возражения споткнулись.
«Ты могла бы владеть им полностью, как владеет сейчас Волендор, если бы еще тогда не струсила».
«Я не струсила… Я просто не знала, что делать. Я словно только проснулась тогда…»
– Что я делаю? – вдруг вслух произнесла миссис Хайден. – Ведь я начинаю разговаривать сама с собой, как Балашов! Но ведь у нас разные заболевания… Каррамба! – выскочило вдруг из памяти испанское ругательство и остановило поток ее слов.
Надо было просто пойти в «Биргу» и попросить у сестры что-нибудь успокоительное. Сестра, конечно же, поставит об этом в известность доктора Робертса, но и черт с ним! Действительно, они правы, когда предписывают здесь всем спать подольше – она нарушила правило один-единственный раз, и вот, пожалуйста, к чему это привело.
Однако грубая жизнь продолжала свое вмешательство в намерения миссис Хайден. Около «Биргу» она увидела господина Морена, сидевшего или, точнее, полустоявшего на раскладной трости. Кадош с упоением метил лавровые боскеты. Увидев ее, старик поклонился со старинной грацией и приподнял тирольскую шапочку.
– Как приятно видеть даму, возвращающуюся с прогулки раскрасневшейся! – пропел он. – Вы так поспешно оставили наше общество…
«Значит, все заметили, – мелькнула у нее в голове. – Ну если и не все и не всё, то какая разница…»
– Мне вдруг захотелось побыть одной. Знаете, ведь здесь у нас все немного с причудами, – непринужденно ответила миссис Хайден и неожиданно поймала себя на мысли, что непринужденно и почти с удовольствием врет. Это открытие вновь неприятно поразило ее: как быстро она научилась! Сначала недоговоренности, недомолвки, потом тайны, потом утаенная рукопись, а теперь и… откровенная ложь. Нет, она не хочет этого, слишком прекрасно было то состояние чистоты и полета, в котором она купалась первое время. Миссис Хайден уже не хотела помнить все те свои страхи, неуверенность, панику, которые угнетали ее первое время, и это недавнее прошлое теперь казалось ей раем. – Ах, простите, я обманула вас, – тут же поправилась она. – Мне просто стало тяжело от…
Но Морена не было никакого дела до ее объяснений.
– Вам, вероятно, странен мой визит. Как я заметил, здесь такое почему-то не приветствуется. А некоторые и вообще косо смотрят на Кадоша. Ах, Кадош, чем он виноват! Тем, что лишен привычного общества своих соплеменников и вынужден от безделья грызть обувь и описывать клумбы?!
– Но я очень люблю собак, – вспомнив о болезни старика, неуверенно пробормотала миссис
