– Кстати, твоего Кирилла выпустили из больницы.
Джейн никак не отреагировала на это сообщение.
– Извини, если сказал лишнее. Сама знаешь, после долгой разлуки очень сложно сразу подобрать верный тон для доверительного общения. Отвыкаешь от человека, о многом забываешь…
– Арчи, Гроций рассказывал про русскую гимнастку…
Кроу недовольно и раздраженно кхекнул, надел очки.
– Постоянно забываю, что приходится жить в век высоких информационных скоростей. Но, извини, перебил.
– Мне кажется, что я хорошо ее знаю.
– ?!
– Ее фамилия Иволгина. Это по мужу, да? А девичья – Забуга, не так ли?
Задумавшийся Кроу рассеяно кивнул.
– Это жена Вадима Иволгина. Я обязательно должна ее увидеть. Ты организуешь нашу встречу?
Ответа не последовало. Неслышно, театральной тенью датского короля, в дверях комнаты проявился Эймс.
– Сэр, вас к телефону.
– Извини, Джейн. Тебе придется немного поскучать.
– Последнее время это мое основное занятие.
– Ну-ну, не стоит так грустно смотреть на чудный белый свет, я скоро вернусь.
Второе пришествие Натальи Иволгиной-Забуги на тучные нивы свободного мира состоялось в уютных интерьерах отеля «Далайла», отличавшегося высочайшим уровнем комфорта.
Этот отель был выбран местом встречи. Он же, если верить Гроцию Эймсу, был местом постоянного пребывания Иволгиной-Забуги в Лондоне. Джейн приехала первая и, устроившись в приватной чайной комнате, стала ждать.
Наталья Иволгина, девочка из поселка городского типа, расположенного на краю цивилизованного мира, уже исчерпала все способности удивляться и восхищаться, в короткий срок открыв для себя целую планетную систему ленинградской жизни и в результате головокружительного кульбита перенесясь в параллельный мир капиталистической действительности. Возможно, что существовало и другое объяснение Наташиной сдержанности, но ее внешнее равнодушие скорее говорило о редкостном душевном равновесии, нежели являло Лондону и миру нарочитую и манерную маску недалекой искушенности.
Так или иначе, но и Джейн, и Наталья, встретившись за чайным столиком в «Далайле», практически одновременно почувствовали: встретились не те, знакомые по Ленинграду, а две совсем другие молодые женщины, изменившиеся внутренне, прошедшие схожие по полноте и силе жизненные испытания.
Это взаимное ощущение, понятное им обеим, помогло женщинам преодолеть неловкость первых минут встречи. Обменявшись приветственными репликами и комплиментами, уже в полной тишине, внешне увлеченные чаепитием, они сосредоточенно и напряженно изучали друг друга. Но постепенно напряжение спадало и робкие по началу улыбки прервались одновременным: «Ну, как ты, рассказывай!» Девушки от души рассмеялись, настолько в унисон прозвучала эта одновременно произнесенная по-русски фраза.
Плотину взаимного молчания прорвало. Устных договоренностей не было, но собеседницы дисциплинированно соблюдали очередность своих рассказов, каждый из которых начинался с момента последней встречи, произошедшей через три дня после молодежного демарша на Пряжке.
Лишенные душещипательных и прочих подробностей, сообщения приятельниц бесстрастно фиксировали событийную канву, оставляя за слушателем право самостоятельно делать выводы о том, чего стоило той или другой героине печальной повести пройти через очистительное горнило пережитого.
Это стихийное и взаимное репортерство не имело ничего общего ни с надуманно приветливым щебетанием в модном салоне красоты, ни с аналогичной ситуацией вокруг деревенского колодца, дающего воду и предлог к женскому общению где-нибудь в российской глубинке.
В интуитивном тяготении к обретению долгожданного понимания, когда можно избежать самообнажения души, поскольку ты уверен в способности слушателя понять и принять тебя таким, каким ты стал в результате своих жизненных борений, девушки почувствовали друг в друге то долгожданное родство душ, которое человеку свойственно ожидать в ближних постоянно, но встречи с которым у большинства людей, населяющих эту планету, так и не происходит.
Счет времени был потерян, а пространство приватной чайной комнаты отеля «Далайла» разрослось до пределов Ойкумены. Хамоватые английские «бобби», первыми допрашивавшие Наташу и Егора, встретились тут с подчеркнуто воспитанными прапорщиками из внутренней тюрьмы КГБ, а потом они все дружно потеснились, давая возможность выступить на сцене театра воспоминаний Кириллу Маркову и Вадиму Иволгину с маленькой дочерью, чекисту-комсомольцу Гладышеву и генералу Ивлеву, стервозной русской свекрови и не менее презренным коллегам из МИ-5, обожающим, как и Гертруда Яковлевна, многозначительные взгляды при полном отсутствии ясного и вразумительного вербального сопровождения.
Лишь внезапное появление обаятельнейшего Гроция Эймса положило конец этой встрече. Наталью в сопровождении миссис Флоттон, переквалифицированной в пожилую даму-компаньонку, отправили в свой номер, а Джейн было предложено воспользоваться автомобилем мистера Эймса.
Так они и расстались в тот день: Наталья, успокоенная и уверенная, что теперь она не одинока, и Джейн, нашедшая недостающее эмоциональное звено между «тем» и «этим» периодами своей жизни. Русская девушка, отложив знакомство с обстановкой своего нового жилища, быстро уснула сном праведницы, подразумевающим безмятежную встречу будущего утра, а молодая британка, с рассеянной улыбкой ехавшая домой в казенном эймсов-ском «Ровере», пыталась смоделировать свою будущую жизнь, в которой надо было отвести место для новой, неожиданной русской подруги.
– Что скажете, мисс Болтон?
