Они есть всюду, в любом деле, но в географии, которая с развитием авиации устремилась вверх от земли, их характер бывает заметней. Старый моряк и романтик Джозеф Конрад говорил в свое время, что «география, единственная из всех наук, возникла из действия и, больше того, — отважного действия, которое так захватывает людей домашнего образа жизни, склонных мечтать о суровых и неожиданных испытаниях, как мечтают узники за своими решетками обо всех опасностях и превратностях свободы, столь дорогой сердцу человека».
Мир не может жить без разведчиков. Когда настает их час, мы говорим: чудаки и мечтатели, неисправимые романтики и фантазеры... Разведчики еще неведомых нам призрачных островов... Ведите нас! Мы пойдем за вами.
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЗЕМЛЯ!
Нет ничего прекрасней правды, кажущейся неправдоподобной!
По весне, когда сходит снег, откроется земля, темная и влажно пахнущая... Тонким рисунком прочертились на фоне неба угловатые линии веток, набухших почками, готовыми выстрелить из себя стрелки бледно-зеленых ростков, неповторимые в детской своей нежности. Прояснились и стали необыкновенно четкими, как бывает только весной, все контуры и дали: чуть голубеющие в дымке близкие леса Подмосковья, резкие грани зданий города, ажурные стрелы кранов над местами раскинутых повсюду строек. А над всем этим — бесконечно уходящее само в себя, прозрачное, как ледяная слеза, весеннее небо. Такое близкое — и такое далекое...
На пути к знакомым воротам аэродрома Сергея Анохина много лет встречали высокие сосны подмосковного леса, и я представляю, как он, сильный, влюбленный в жизнь человек, смотрел сквозь их ветви на светлое небо, остро чувствуя всю свежесть весеннего дня.
В комнате на верхнем этаже, с диванами и столом для журналов и шахмат, где все они отдыхают, ожидая вызова, — в этой комнате сквозь огромные окна тоже видно небо. Иногда оно становится облачным, и это может быть плохо. Один из них — дежурный. Раньше всех он уходит в зону: разведчик погоды. Остальные ждут. Сначала разговор с ведущим инженером — все должно быть предусмотрено. Потом станет поздно. Заговорил микрофон, голос диспетчера. Все готово. Они идут в другую комнату, одеваться. Там, на высоте, человек не может жить без приспособлений.
Небольшой автобус довезет его к бетонной полосе — как это все знакомо: утро, начало работы, поле, пахнущее землей, жизнью. Большая серая полоса, ведущая так далеко... И вот она снова перед ним, его машина, одна из многих, но сейчас — единственная, готовая слиться с ним в стремительном порыве, как живая. Смелые резкие контуры, матовый, приглушенный блеск белого металла. Вытянутое острое тело, похожее на снаряд, резко отброшенные назад небольшие крылья. Все говорит о скорости, которую еще не так давно назвали бы безумной. Конструкторы вложили в эту машину мысль и опыт; рабочие завода воплотили в металл, в точное взаимодействие электричества, приборов, огнедышащего топлива, гидравлических бустеров, заменяющих человеческую силу, ставшую недостаточной для управления на таких скоростях; инженеры следят за ее поведением с влюбленностью тренера; механики готовят ее к работе, помня, что малейшая их ошибка может стоить жизни... Теперь она готова. Она ждет только его, все отдано в его руки.
Он идет к ней в странном своем костюме — на нем плотно облегающий тело зеленый комбинезон из капрона, исполосованный стягивающейся мгновенно шнуровкой; там, на большой высоте, начиная с четырнадцати тысяч метров, жить нельзя: в разреженном воздухе «закипает» кровь. Из нее выделяется азот, и наступает аэроэмболия — «воздушная смерть». Если что-нибудь случится с кабиной, где компрессор поддерживает давление, обычное для поверхности Земли, костюм искусственно сожмет тело и сохранит жизнь. От пояса тянутся резиновые шланги — для баллонов сжатого воздуха, кислорода. На лице кислородная маска. Круглая металлическая каска защищает голову.
Он поднимается в машину, садится в тяжелое кресло, которое может быть выброшено в воздух взрывом специального патрона. В кабине больше чем полсотни приборов — он умеет видеть их сразу, замечая малейшие колебания стрелок. Десятки тумблеров — электрических выключателей, управляющих всей системой. Рука привычно находит каждый. Он об этом не думает, как не думает пианист о клавишах рояля.
Прежде чем впервые поднять машину, он долго тренировался на земле.
Он слышит в наушниках шлемофона привычный голос руководителя полетов — и пальцы нажимают нужную кнопку, и за спиной взрывается страшный рев двигателей, огонь длинной струей бьёт назад из сопла. Почти в три раза быстрее, чем при самой бешеной езде на автомобиле, уходит назад бетонная полоса. Легкое движение штурвалом — и вот он уже в воздухе. Через несколько минут земля останется далеко внизу. Обычный рабочий день начался.
Дорога, по которой стремится летчик, идет теперь беспредельно высоко. Покинув аэродром, он приходит в зону испытаний. На колене пристегнут планшет с очередным заданием — проверить машину, дать максимальные нагрузки, которые ей уже не придется переносить потом, в эксплуатации. Высота и скорость, управляемость, поведение в полете, достоинства и недостатки конструкции — это может узнать окончательно только он. Иным стал облик летчика: новая техника требует не физической силы, а выносливости, знания и точного мастерства. Современный испытатель — инженер, чье рабочее место в небе.
Движение ручки на себя — набор высоты. Далеко внизу остаются облака. Здесь уже нет погоды. Темнеет небо, казавшееся внизу голубым. Резкими становятся тени — машина уходит по дороге, ведущей в космос. С каждым годом он поднимается все выше и выше. Далеко внизу остается земля — она видна отсюда в ясный день, чуть подернутая дымкой, похожая на рельефную карту. Земля, на которой он родился и вырос...
В первых самолетах, как рассказывают старые авиаторы, на приборной доске была надпись: «Летчик, земля твой враг. Бойся ее. Она жесткая, и биться об нее больно». Он, старый, опытный испытатель, не верит в это — землю надо любить. Мы возвращаемся к земле, которая нас родила. Работа трудна и опасна, но он должен вернуться к тем, кто его ждет.
Пролетая над полями Подмосковья, вспоминает он город юности своей — Москву двадцатых годов. Тверская, извозчики, в переулках сугробы выше роста, котлы, где растапливали снег, около котлов грелись беспризорники... Парень, только что окончивший восемь классов, пережил тогда большое разочарование: медицинская комиссия не приняла в летную школу. Он был не похож на широкоплечего богатыря.
К летной профессии его тянуло с детства: он ходил в музей Аэрохима, на Ходынское поле, где проводились «звездные слеты». До сих пор он помнит высокое мастерство старого летчика Ивана Ульяновича Павлова — красного военлета, показавшего образцовый пилотаж на небольшом самолете с надписью «За ВКП(б)».
Однажды он видел катастрофу: самолет в огне упал за деревьями парка. Это запомнилось надолго, и он почувствовал не страх, а уважение к профессии летчика.
Нелегко тогда было найти постоянную работу. Сначала попал на строительство: на берегу Москвы-реки создавался большой Парк культуры и отдыха. Потом он сажал деревья на Ленинградском шоссе — аллею против стадиона «Динамо». Был чернорабочим Московско-Рязанской железной дороги. Но его тянуло к технике. Наконец, удалось устроиться смазчиком в автобусный парк. По Москве ходили высокие, крутобокие, как арба, красные с желтым автобусы английской фирмы «Лейланд». Чтобы наблюдать за работой водителей, он стал кондуктором. Достал учебники автомобильного дела. Обучаться практике пришлось у частника. Самым страшным испытанием была «Психотехническая комиссия» — ни на одной летной комиссии уже никогда ему не задавали столь каверзных вопросов, проверяя находчивость. Он добился своего и получил удостоверение — теперь он мог водить «любые виды автомашин, кроме собственной». Собственная облагалась специальным налогом. Это было время нэпа.
Первая линия, по которой он вел автобус, — от Тестовского поселка до Каланчевской площади, — называлась «карантинная»: для молодых водителей, — кроме автобусов, этим путем двигался только конный транспорт. Через год он был уже одним из лучших водителей парка. Первое место за экономию горючего, седьмой разряд. Самый молодой шофер автобуса — девятнадцать лет. Он познакомился с другим шофером, тоже мечтавшим об авиации, — Остряковым, впоследствии генералом, командующим военно-воздушными силами Черноморского флота.
В свободное от работы время, несмотря на усталость, небольшая группа водителей занималась в Московской планерной школе — строили свой планер. Глядя на этот планер, он думал: вот они, первые мои крылья, скоро они поднимут меня в воздух. Было очень трудно. Не хватало времени. Вместо отпуска выехали в Центральную планерную школу в Крым — в Коктебель. Там слушали лекции. Конструктор Антонов читал аэродинамику. Учились летать. На планерах не было радио. С земли инструктор показывал жестами, что надо делать курсанту в воздухе. Главное было в упорстве, настойчивости. За короткое время отпуска он успел окончить школу и получил новую, необычно называвшуюся квалификацию — паритель класса «Б», имеющий право летать на всех планерах, в том числе и на рекордных. Он уволился из автобусного парка, отказался от высокого по тем временам заработка водителя и остался инструктором в планерной школе.
На следующий год он также без отрыва от основной работы планериста закончил Центральную школу Осоавиахима — это дало возможность летать на самолетах. Вместе с ним сдавали экзамены старые друзья — Остряков, будущий полярный летчик Москаленко. В то же время он начал прыжки с парашютом. Но больше всего летал на планерах. Воздушные течения от горы Узун-Сырт, от ослепительно синих волн теплого моря давали опору крыльям. Иногда летали целыми днями. Он занял одно из первых мест по продолжительности полета, доставшееся ценой огромного напряжения, когда однообразие действий тянуло в сон: семьсот метров вдоль горы Узун-Сырт и обратно, бесчисленные развороты; он провел непрерывно 32 часа в воздухе. Он испытывал и изучал новые планеры. Шли годы — соревнования, рекорды... Испытатель планеров в совершенстве овладел техникой полетов на аппарате без двигателя. И это помогло ему потом, во время испытаний, при вынужденной посадке с остановившимся двигателем. С 1932 года ведет он стаж своей испытательной работы. Больше тридцати лет имел он дело с новыми конструкциями. Главное, что он развивал в себе, — навыки обращения с новой машиной. Он считал свою работу делом высокого искусства. Долгая практика пригодилась ему особенно, когда в годы войны он начал испытывать самолеты сначала с поршневыми моторами, а затем реактивные.
Но здесь, невысоко над землей, ему предстоит еще одно испытание, более серьезное, чем пикирование с высоты.
Реверс элерона. Два слова, заключающие в себе очень многое. Реверс — это действие наоборот. Бывает, что на больших скоростях управление новой машины начинает действовать наоборот: привычное летчику движение ручки влево, рассчитанное на левый крен, вдруг бросает машину в обратную сторону — быстро перевернувшись на спину, она падает к земле. Узнать, в какую секунду это начинается, нарочно довести до реверса, чтобы приборы-самописцы зафиксировали его возникновение и помогли внести изменения в конструкцию, устранить эту опасность для серийных машин; но нельзя дать самолету
