магического глаза. «Пострадавший» (естественно, Ланье подумал, что это Пиркс) дышал так, словно был без сознания, как будто задыхался. Ланье немедленно надел скафандр и побежал на помощь.
В действительности изображение на экране соответствовало самой близкой из шеренги алюминиевых мачт, той, которая стояла над самой пропастью. Ланье мог бы понять ошибку, но ведь были еще показания «глаза», который, казалось, подтверждал показания локатора.
Газеты писали потом, что «глазом» и радаром заведовала электронная аппаратура, что-то вроде электронного мозга, в котором во время катастрофы, происшедшей с Роже, установился ритм дыхания умирающего канадца, и «мозг» повторял его, этот ритм, когда возникала — «аналогичная ситуация». Это было какое-то подобие условного рефлекса на некоторое определенное состояние входов электрической цепи.
В действительности все было гораздо проще. На Станции не было никакого электронного мозга, только обычный автомат управления, лишенный какой бы то ни было «памяти».
«Агональный ритм дыхания» возникал из-за пробитого маленького конденсатора. Эта неисправность давала о себе знать лишь в момент, когда был открыт наружный люк. Напряжение одного контура оказывалось приложенным к другому, и на сетке «магического ока» возникали «биения». На первый взгляд это напоминало «агональное дыхание». Если же приглядеться лучше, можно было без труда различить неестественное дрожание зеленоватых крылышек.
Ланье шел к пропасти, где, как он думал, находился Пиркс, освещая себе дорогу рефлектором, а в самых темных местах — ракетами. Две их вспышки и заметил Пиркс, когда возвращался на Станцию. Пиркс, в свою очередь, через четыре или пять минут начал сигнализировать Ланье выстрелами из ракетницы. Так кончилась эта история.
С Шалье и Саважем было по-другому. Саваж, возможно, тоже сказал уходящему Шалье: «Возвращайся поскорее», — так же, как это сказал Пирксу Ланье. А может, Шалье спешил, потому что зачитался и вышел позднее, чем обычно. Во всяком случае, люка он не закрыл. Для того чтобы ошибка приборов дала трагические результаты, нужно было еще одно случайное стечение обстоятельств: что-то должно было задержать человека, ушедшего менять пластинки в колодце, так долго, чтобы антенна локатора, поднимающаяся на несколько градусов за каждый оборот, нашла, наконец, алюминиевую мачту над пропастью.
Что задержало Шалье? Неизвестно. Поломка рефлектора? Вряд ли. Они происходят не слишком часто. Что-то, однако, задержало его возвращение на достаточно долгое время, пока на экране не появилась фатальная вспышка, которую Саваж, так же как потом Ланье, принял за скафандр.
Опоздание должно было составить самое меньшее тринадцать минут. Это удалось установить позднее, после неоднократных опытов.
Саваж пошел к пропасти, чтобы искать Шалье. Шалье, вернувшись из колодца, застал Станцию пустой, увидел на экране ту же самую картину, что и Пиркс, и, в свою очередь, отправился на поиски Саважа. Возможно, Саваж, добравшись до Солнечных Ворот, понял, что локатор принимал сигналы, отраженные от металлической трубки, вбитой в скалу, но на обратном пути упал и разбил стекло шлема. А может, и не разобрался в механизме явления, но после напрасных поисков, не сумев найти Шалье, попав в какое-нибудь сильно пересеченное место, упал. Всех этих, подробностей выяснить не удалось. Во всяком случае, канадцы погибли.
Катастрофа могла случиться только на рассвете. Ведь не будь помех, оставшийся на Станции человек мог бы беседовать с ушедшим, даже не покидая кухни. Радиосвязь уничтожила бы все это недоразумение.
Кроме того, катастрофа была возможна только в случае, если выходящий спешил и оставлял люк открытым. Лишь при таком сцеплении событий проявлялась неисправность аппаратуры.
Шалье, естественно, не случайно был найден вблизи от того места, где погиб Роже. Он свалился в пропасть там, где торчал алюминиевый шест, поставленный, чтобы предупреждать об опасности.
Физический механизм явления был тривиально прост: несколько случайностей, радиопомехи и открытый люк.
Гораздо более интересным был механизм психологический. Когда аппаратура, лишенная внешних сигналов, приводила в движение «мотылек» колебаниями внутренних напряжений, а на экране локатора появилось изображение фальшивого скафандра, сначала первый, а потом второй человек принимал это за регистрацию реального положения. Сначала Саваж думал, что видит у пропасти Шалье, потом — Шалье, что видит Саважа. То же самое произошло потом с Пирксом и Ланье.
На такой вывод наталкивало еще и то, что каждый из работавших на Станции прекрасно знал обстоятельства катастрофы, при которой погиб Роже, и помнил как особенно драматическую деталь историю долгой агонии этого несчастного, которую до конца наблюдали на Станции с помощью «магического глаза».
Если уж, как заметил кто-то, и можно было говорить об «условном рефлексе», то его продемонстрировала не аппаратура, а сами люди. Полубессознательно они приходили к уверенности, что непонятным образом несчастье с Роже повторилось, на этот раз выбрав жертвой одного из них.
— Теперь, когда мы знаем уже все, — сказал Таиров, кибернетик с Циолковского, — скажите нам, коллега Пиркс, как вы разобрались в ситуации? Несмотря на то, что, как сами говорите, не поняли механизма явления…
— Не знаю, — ответил Пиркс. В окне сверкала белизна залитых солнцем вершин. Их острия вонзались в густую чернь неба. — Наверное, из-за пластинок. Увидев их, я понял, что поступаю, как Шалье. Но, может, я все-таки пошел бы, не случись еще одна вещь. С пластинками в конце концов могло быть случайное совпадение. Но у нас должны были быть на ужин омлеты, так же, как и у них в тот последний вечер. Я подумал, что совпадений слишком много, что это больше, чем простая случайность. Эти омлеты, я думаю, именно они нас спасли…
— Открытый люк — последствие приготовления омлетов, повод к спешке, — сказал Таиров, — рассуждали вы совершенно правильно. Но это не спасло бы вас, доверяй вы приборам абсолютно. С одной стороны, мы должны им верить. Без электроники мы бы шагу не сделали на Луне. Но… за такое доверие иногда приходится расплачиваться…
— Это верно, — откликнулся Ланье и встал. — Я должен вам сказать, коллеги, чем мне больше всего понравился мой звездный товарищ. Что касается меня, то с этой головоломной прогулки я вернулся без всякого аппетита. Но он, — Ланье обнял Пиркса за плечи, — после всего, что произошло, поджарил омлеты и съел оба. Этим он меня поразил! Правда, я и раньше видел, что он чрезвычайно положительный человек…
— Какой?! — подскочил Пиркс.
Валентин ИВАНОВ-ЛЕОНОВ
КОМАНДИР ОСОБОГО ОТРЯДА
Хосе шагал в зеленом сумраке леса, пристально всматриваясь в заросли. Иногда он останавливался, прислушивался, сжимая в руках автомат, и темно- коричневое, почти черное лицо его становилось настороженным. Оплетенный лианами лес был глух и неприветлив. В густой путанице подлеска пахло прелью и перегноем. Босые ноги Хосе погружались в мягкую, напоенную дождями почву, и теплая вода просачивалась меж пальцев.
К Перейре — командующему отрядами партизанского района — Хосе вызвали неожиданно. Партизан ломал голову: зачем он понадобился командующему? Конечно, Перейре знает Хосе: он был учителем в миссионерской школе, где Хосе когда-то окончил всего один класс, и они вместе воевали с того самого дня, как рабочие кофейных плантаций на севере Анголы начали восстание. И все же Хосе никак не мог догадаться, зачем он, простой разведчик, нужен Перейре. Может, он в чем-нибудь провинился?
Хосе перебрался через пролом в бамбуковых зарослях — видно, здесь пробежал испуганный носорог, — вскарабкался по крутому размытому склону и, наконец, вышел к фуэсе — главному военному поселению, вокруг которого были разбросаны деревушки партизан.
Фуэсе находилось в глубине одного из освобожденных районов, в заболоченном лесу. Кривые ряды хижин стояли между деревьями, под высокими зелеными сводами. Даже свет солнца не проникал сквозь плотную массу листвы, и самолеты врага не могли обнаружить поселения.
Пройдя сквозь толпу солдат Освободительной армии, Хосе очутился у высокой хижины и отворил легкую дверь.
Перейре перестал писать и поправил металлические очки. Он внимательно оглядел лицо партизана.
— Я вызывал тебя, Хосе, — сказал он, хмурясь. — Пойдешь к границе встречать транспорт оружия из одной африканской страны. Назначаю тебя командиром особого отряда. Возьмешь людей Америго. Сам он болен. Я помню, как ты тащил меня, раненого, на спине километров двадцать, когда португальцы разгромили нас и гнались по пятам. Уверен, что ты не подведешь. Винтовки доставите прямо сюда, в фуэсе.
— Хосе все понял, Перейре, Хосе не бросит оружия, не убежит, зажав хвост между ног.
Перейре объяснил, что Хосе должен встретиться с группой, которая доставит оружие в Анголу, на контрольном партизанском пункте Освобожденного района.
— Без винтовок не возвращайтесь. Понял? — глухо закончил он. В голосе его Хосе услышал и угрозу и мольбу. — Это наши жизни, Хосе, наша свобода.
— Даже мертвый Хосе выполнит приказ.
Отряд раненого Америго жил в трех круглых хижинах, крытых травой. Когда появился Хосе, партизаны спали на циновках. Они недавно вернулись из похода. Хосе сообщил им о своем назначении.
— А зачем нам чужой командир? Мы и своего можем найти, — враждебно проворчал Секулу — партизан лет тридцати, с широким приплюснутым носом и татуировкой на лбу. При этом он наводил красоту — начищал зубы концом размочаленной палочки лофиры.[1]
Хосе резко повернулся к недовольному партизану, ощупал его невысокую фигуру твердым взглядом и бросил:
— Секулу будет делать то, что прикажет командир. — И, обращаясь ко всем, добавил спокойно: — Идем к границе. Поручено особое дело. Возьмем на складе консервы — и пошли. Быстро!
Партизаны мигом сорвались с постелей. Особое дело!
