миноносцев в Гельсингфорсе[4] и учебно-артиллерийский отряд в Ревеле.[5] Обе крепости и все корабли должны были восстать в один день и час по сигналу. Этим революционный удар приобретал неотразимую мощь.
В революционных событиях 1906 года на Балтике особенной доблестью отличилась команда флагмана учебно-артиллерийского отряда крейсера «Память Азова». Недаром его называли потом «балтийским «Потемкиным».
«ТАЙНА МОРЯ»
Как это часто бывает на Балтике даже в июле, погода неожиданно испортилась. С севера налетел шторм Он бушевал всю ночь, а когда к концу следующего дня море стихло, в устье реки Пирита, возле Ревеля, волны выбросили на берег утопленника. Казалось бы, дело самое обычное, понесло какого-то чудака горожанина на ночь глядя в море кататься, вот и докатался. Для такого происшествия достаточно и околоточного. Но труп утопленника почему-то огородили от зевак цепью городовых и жандармов, приехал пристав, потом сам полицмейстер и два жандармских офицера. Труп был отправлен в морг, но и там осматривать его никому не разрешили. Ревельская газета «Эстляндские губернские ведомости» напечатала в отделе происшествий заметку под интригующим названием «Тайна моря», в которой сообщала, что утопленник, видимо, из простонародья, одет по-рабочему, но личность его не установлена. К трупу не подпустили даже репортеров, поэтому они не могли сообщить читателям, что на трупе обнаружено пять огнестрельных револьверных ран, все в грудь и все в упор.
Об этих ранах и шел серьезный разговор в кабинете начальника Ревельского жандармского управления полковника Мезенцева.
— Никакой тайны нет, — сказал, откладывая газету, глава политического сыска в Эстляндии. — Все ясно! Убит наш осведомитель. А он последнее время давал очень ценные сведения о связи ревельских рабочих с матросами,
— Особенно с крейсером «Память Азова», — согласно кивнул заместитель Мезенцева подполковник Никишин. — Имеем подозрения, что на крейсере есть большевистский комитет, связанный с берегом. На днях к крейсеру подплыла лодка, и сидевшая в ней барышня перебросила на палубу сверток. Конечно, нелегальщина!
— Усильте наблюдение за крейсером.
— У нас там есть опытные осведомители. Среди них судовой священник отец Клавдий.
— Геройский поп! А в городской организации РСДРП есть наши люди?
— Теперь нет, — виновато ответил Никишин. — С гибелью нашего агента связь оборвалась.
— Прошляпили, черт возьми! — Мезенцев крепко потер ладонью стриженную под бобрик голову. — Хорошо хоть то, что крейсер «Память Азова» со всем учебным отрядом ушел из Ревеля в Папон-Вик[6] на учебные стрельбы. Нам меньше хлопот. Постойте-ка!.. — Он замолчал и, озарённый какой-то неожиданной догадкой, закусил палец. — Когда отряд ушел из Ревеля?
— В среду, то есть вчера на рассвете.
— А сегодня, в четверг к вечеру, мы получили свеженький труп нашего агента. Нет ли тут какой-то связи?
— Возможно, — в раздумье погладил усы подполковник. — Но какая?
— Значит, все-таки «тайна моря»? — раздраженно, со стуком переставил Мезенцев на столе тяжелое пресс-папье. — Вы не находите, господин подполковник, что в Ревеле с недавних пор, примерно этак с конца мая, действует чья-то опытная направляющая рука? Надо предупредить командира отряда капитана Дабича, чтобы офицеры усилили надзор за командами всех кораблей, особенно крейсера «Память Азова». Распорядитесь, господин подполковник!
ЛОПОУХИЙ
В тот же рассветный час, когда учебно-артиллерийский отряд снялся с ревельского рейда, на пустынном берегу Папон-Викского залива, на вершине дюны, в кустах можжевельника затаились четыре человека. Это были рабочие ревельского завода «Вольта» — эстонцы Тамберг и Эдуард Отто, третий тоже рабочий — с Балтийской мануфактуры. У третьего заметная внешность: большие оттопыренные уши. Вышло так, что архивы не донесли до нас ни его имени, ни фамилии. Все трое — члены штаба дружины. Их обязанностью было охранять четвертого, высокого худощавого человека с волосами светлыми, длинными и слегка вьющимися. Одет он был в суконные флотские брюки, потертый пиджак и косоворотку с вышитым воротом. Трудно было определить, кто он: по одежде не то рабочий, не то переодетый матрос, по тонкому умному лицу и стальному пенсне, несомненно, интеллигент. Это был партийный работник, направленный в Ревель петербургской военной организацией большевиков. По паспорту он значился тамбовским мещанином Степаном Никифоровичем Петровым; а в ревельских партийных кругах его называли Оскаром Минесом, Это и был тот, чью опытную направляющую руку почувствовал жандарм Мезенцев.
…Революционная гроза загремела неожиданно, спутав все планы. Раньше намеченного срока стихийно восстали на Свеа-боргских островах пехотинцы и крепостные артиллеристы. Захватив форты на четырех островах, они начали бомбардировать Центральную крепость. Верные революционному долгу в поддержку Свеаборга восстали и кронштадтцы, захватили береговое укрепление Литке и форт Константин.
Поздно вечером 18 июля на конспиративной квартире по экстренному вызову собрались члены городского комитета, члены штаба рабочих дружин и матросы-большевики. Говорил Оскар Минес:
— Подробностей о Свеаборге и Кронштадте у нас пока нет, но партийная дисциплина обязывает нас поддержать тех, кто уже борется!
Собрание происходило в пригородном доме, и все невольно посмотрели в окно, выходившее на море. Где-то там, далеко, за чертой горизонта, по ту сторону Финского залива, уже второй день гремит орудийными залпами восставший Свеаборг.
— Ревель поддержит Свеаборг и Кронштадт, — продолжал Минес. — Мы уже договорились с эстонскими товарищами. Всеобщая забастовка и вооруженный захват власти! А вы, моряки, поддержите ревельских рабочих. Высаживайте десант, а если понадобится — ударьте главным калибром по казачьим и жандармским казармам, полицейским участкам и губернаторскому дворцу!
Но вот последовало неожиданное сообщение матросов. Из подслушанных разговоров офицеров они узнали, что морскому министерству известно о подготовке восстания на кораблях Балтийского флота и что приняты уже меры, чтобы раздавить его любыми средствами. Для начала приказано арестовать всех подозрительных матросов, На «Памяти Азова» уже арестован и передан жандармам минер Исадский, кроме того, есть приказ: команды на берег с завтрашнего утра не увольнять и рассредоточить флот. Во исполнение этого приказа завтра на рассвете учебно-артиллерийский отряд уйдет с ревельского рейда в залив Папон-Вик якобы для учебной, стрельбы.
Растерянность и смятение отразились на лицах некоторых участников совещания. Послышались взвинченные крики меньшевиков:
— Драку еще не начали, а сопатка уже в крови! Без флота из рабочих дружин царские мясники кровь будут цедить! Пропало дело! Восстание в городе и на кораблях отменить!
— Молчите, истерички! — поднялся Минес. Его лицо было сурово и твердо. — Дело не пропало! Перевод учебной эскадры из Ревеля в Папон-Вик осложняет нашу задачу, но это не поражение! Нет! Отряд придет обратно в Ревель и придет с красным флагом на мачтах! Я сейчас же отправляюсь в Папон- Вик и завтра ночью буду на «Памяти Азова». Спустите мне, морячки, с борта какую-нибудь веревочку? — улыбнулся Минес матросам.
— Ты, Оскар, не марсовый, засмеялись и матросы, — по канату тебе не подняться. Мы адмиральский трап спустим, оркестр выставим!
Ночью Минес и его охрана добрались на крестьянской подводе до залива Папон-Вик и на рассвете уже затаились в кустах, ожидая подхода отряда кораблей. Внизу, под стожком сена, была спрятана лодка, нанятая в рыбацкой деревне. Тамберга и Лопоухого Минес оставил на вершине дюны дозорными, а сам вместе с Эдуардом Отто спустился немного по склону. Юноша успел шепнуть Минесу, что им нужно поговорить с глазу на глаз.
И вот теперь Отто рассказывал:
— Когда нас назначили вашей охраной, мы все трое побежали вытаскивать из гайников револьверы и патроны. Тамберг и я справились быстро, а Лопоухий почему-то замешкался. Тамберг послал меня поторопить его. Вхожу, а он еще не готов. Сидит за столом и что-то торопливо пишет. Мне почему-то показалось, что он и не собирается с нами, а пытается улизнуть. Вошел я в его дом тише тихого, как мышь. Вы ведь знаете, что в нашем деле не надо лишних глаз и ушей. Он заметил меня, когда я стоял уже за его спиной. Если бы вы видели, товарищ Минес, как он вздрогнул! Будто около его уха выстрелили! И побледнел, куррат![7] Заметил он, конечно, что я удивился и вопросы буду задавать, сам первый затараторил: «Идем ведь на опасное дело, вот я и решил невесте письмо написать». — «Ну, дописывай, — говорю, — я подожду». — «Ладно, — говорит, — не стоит, пожалуй, ее расстраивать!» А сам все глубже и глубже письмо в карман запихивает, словно боится, что я листок из рук у него выхвачу. А потом мы вышли к ждавшему нас Тамбергу. Что вы на это скажете, товарищ Минес?
— Письмо это и сейчас при нем, как вы думаете, Эдуард?
— Я все время следил за ним. Не выбросил. Разве вот сейчас попытается уничтожить. Так ведь при нем Тамберг.
Минес поднялся и зорко, внимательно оглядел окрестности. Отто понял.
— Здесь опасно. По дороге могут проехать. Лучше в море.
— Да, — согласился Минес.
И в этот момент они услышали юлос Лопоухого. Он стоял выше их на склоне дюны и громко, насмешливо говорил:
— Все совещаетесь о мерах безопасности? На меня надейтесь, товарищ Минес, грудью прикрою тебя от царских пуль и штыков!
— Идемте вниз, спускайте лодку на воду, — приказал Минес.
— Зачем? — удивился Лопоухий. — К эскадре поплывем ночью, а она еще и не пришла.
— Нужно осмотреть рейд, выбрать короткий и скрытый подход к кораблям.
Когда лодка отошла от берега так далеко, что деревья казались низеньким кустарником, а людей и вовсе не различить, Минес окинул взглядом море. Ни дымка, ни паруса на горизонте. Тогда он посмотрел в упор на Лопоухого.
— Дай твое письмо к невесте!
— Вы что?.. Вы с ума сошли? — взвизгнул Лопоухий, схватившись обеими руками за борт. Он, видимо, хотел выброситься из лодки. Но три револьвера
