разбудить, сказали:
— Степан, что за скифское спокойствие, ты спишь, ведь надо узнать!
— Да не сплю я, тише, слушай! — шёпотом сказал Степан Фёдорович.
Под самым окном зарокотала машина, потом вдруг мотор заглох, и чей то голос, столь явственно слышный, точно он раздавался в комнате, произнес:
— Заводи, заснул, что ли? — и добавил несколько слов, которые заставили женщин на мгновение потупиться, но не оставили никаких сомнении в том, что произносил эти слова раздосадованный русский человек.
— Звук благодатный, — сказала Софья Осиповна. И все вдруг облегчённо заговорили.
— Это все Женя со своим Ельцом, — слабым голосом сказала Маруся. — У меня и сейчас ещё боль в сердце и под лопаткой...
Степан Фёдорович, смущённый тем, как он только что взволнованно шептался с женой, многословно и громко стал объяснять!
— Да откуда? Нелепо же, ерунда ведь! От Калача до нас сплошная железобетонная оборона. Да и в случае чего, мне бы немедленно позвонили. Что ж вы думали, так это делается? Ой, бабы вы бабы, одно слово — бабы!
— Да, конечно, хорошо, и все пустяки, но я подумала: вот так именно это бывает, — тихо сказала Александра Владимировна.
— Да, мамочка, именно так, — отозвалась Женя. Степан Федорович накинул на плечи плащ и, пройдя по комнате, сдёрнул маскировку и распахнул окно.
— Открывается первая рама, и в комнату шум ворвался, — сказала Софья Осиповна и, прислушавшись к пестрому гулу машин и голосов, заключила. — И благовест ближнего храма, и голос народа, и шум колеса.
— Не шум колеса, а стук колеса, — поправила Мария Николаевна.
— Нехай будет стук, — сказала Софья Осиповна и всех рассмешила этими словами.
— Много легковых, «эмки», есть «зисы-101», — говорил Степан Фёдорович, вглядываясь в улицу, освещённую неясным светом луны.
— Наверно, подкрепления на фронт идут, — сказала Мария Николаевна
— Нет, пожалуй, наоборот, не похоже, что к фронту, — ответил Степан Федорович Он вдруг предостерегающе поднял палец и сказал — А ну, тише!
На углу стоял регулировщик, и к нему то и дело обращались проезжавшие. Говорили они негромко, и слов разобрать было нельзя. На все вопросы регулировщик отвечал взмахом флажка, указывая маршрут легковым машинам и грузовикам, на которых громоздились столы, ящики, табуретки и складные кровати. На грузовиках сонно покачивались в такт движению закутанные в шинели и плащ-палатки люди. Возле регулировщика остановился «зис 101», и разговор вдруг стал явственно слышен Степану Федоровичу.
— Где комендант? — спросил густой медленный голос.
— Вам коменданта города?
— На что мне твоего коменданта города, мне нужно знать, где разместился комендант штаба фронта?
Степан Фёдорович не стал дольше слушать. Он прикрыл окно и, выйдя на середину комнаты, объявил:
— Ну, товарищи, Сталинград стал фронтовым городом, к нам пришёл штаб Юго-Западного фронта.
— От войны нельзя уйти, она идёт за нами, — сказала Софья Осиповна. Давайте спать! В шесть утра я должна быть в госпитале.
Но едва она сказала эти слова, как послышался звонок.
— Я открою, — сказал Степан Фёдорович и, надев свой коверкотовый плащ, пошел к двери Плащ этот ночью обычно лежал на спинке кровати, чтобы находиться под рукой на случай бомбежки. На спинке кровати лежали новый костюм и плащ Спиридонова, а возле шкафа стоял в боевой готовности чемодан с Марусиной шубой и платьями.
Вскоре Степан Федорович вернулся и смеющимся шёпотом сказал:
— Женя, вас там кавалер спрашивает, красавец мужчина, я его пока в передней оставил.
— Меня? — удивилась Евгения Николаевна — Не понимаю, какая чепуха! — Но по всему чувствовалось, что она взволнована и смущена.
— Джахши, — весело сказала Вера. — Вот вам и тётя Женя.
— Выйдите, Степан, я оденусь, — быстро сказала Евгения Николаевна и легко, по-девичьи вскочила, задёрнула маскировку и зажгла свет.
Надеть платье и туфли заняло несколько секунд, но движения ее сразу же стали медленны, когда она, прищурив глаза, подкрашивала карандашиком губы.
— Да ты с ума сошла, — сердито сказала ей Александра Владимировна. Красишься среди ночи, ведь человек ждет.
— Да притом еще не мытое, заспанное лицо и спутанные, как у ведьмы, волосы, — добавила Мария Николаевна.
— Вы не беспокойтесь, — сказана Софья Осиповна. — Женичка отлично знает, что она ведьма молодая и красивая.
Ей, седой и толстой пятидесятивосьмилетней девушке, может быть, ни разу в жизни не приходилось вот так, сдерживая сердцебиение, прихорашиваться, готовясь к нежданной встрече.
Эта мужеподобная женщина, обладавшая воловьей работоспособностью, объездившая полсвета с географическими экспедициями, любившая в разговоре грубое словцо, читавшая математиков, поэтов и философов, казалось, должна была к красивой Жене относиться с неодобрительной насмешкой, а ни с нежным восхищением и смешной, трогательной завистью.
Женя всё с тем же недоумевающим, сердитым выражением лица пошла к двери.
— Не узнаёте? — спросили из-за двери.
— И да, и нет, — ответила Женя
— Новиков, — назвался пришелец.
Идя к двери, она была почти уверена, что именно он и пришёл, но ответила так потому, что не знала, нужно ли ей сердиться на бесцеремонность ночного вторжения.
И вдруг, точно со стороны, она увидела всю поэзию этой ночной встречи увидела себя, сонную, только что покинувшую тепло домашней, материнской постели, и стоящего у двери человека, пришедшего из грозной военной тьмы, несущего с собой запах пыли, степной свежести, бензина, кожи.
— Простите меня, глупо являться среди ночи, — сказал он и склонил голову. Она сказала:
— Вот теперь я вас узнала, товарищ Новиков. Очень рада. Он проговорил:
— Война привела в Сталинград. Вы извините, лучше я днём зайду.
— Куда же вы сейчас пойдёте, среди ночи? Оставайтесь у нас.
Он стал отнекиваться. Кончилось тем, что она стала сердиться не на то, что Новиков вторгся ночью в дом, а на то, что он не хочет в нём остаться. Тогда Новиков, обращаясь в тьму лестничной клетки, сказал негромко, тоном человека, привыкшего приказывать и знающего, что приказ его всегда услышат.
— Кореньков, принесите мой чемодан и постель. Женя сказала:
— Рада вас видеть живым и здоровым. Но я расспрашивать вас сейчас ни о чём не буду: вы устали, вам надо помыться, попить чаю, поесть. А утром поговорим подробно, расскажете мне о себе. Познакомлю вас с мамой, сестрой, племянницей.
Она вдруг взяла его за руку и, разглядывая его лицо, произнесла:
— А вы очень изменились, прежде всего брови посветлели.
— Это от пыли, — сказал он. — Очень пыльная дорога.
— От пыли и от солнца. И глаза от этого кажутся темней, Женя почувствовала, как большая рука его, которую она держала, чуть-чуть дрогнула в её руке, и, рассмеявшись, сказала:
— Ну вот, пока поручу вас нашим мужчинам, а завтра будете введены в женский мир.
Гостю устроили постель в комнате Серёжи. Серёжа провёл его в ванную, и Новиков спросил:
— О, неужели и душ действует?
— Пока действует, — ответил Серёжа, следя, как гость снимает портупею, револьвер, гимнастёрку с четырьмя малиновыми «шпалами», выкладывает из чемоданчика бритвенный прибор и мыльницу.
Высокий, плечистый, он казался человеком, рождённым для ношения военной формы и оружия.
Серёжа казался себе таким слабым и маленьким рядом с этим суровым сыном войны. А ведь завтра и он станет её сыном.
— Вы брат Евгении Николаевны? — спросил Новиков. Серёже казалось неловким называться Жениным племянником, она слишком молода, чтобы быть теткой взрослого парня, поступившего добровольцем в рабочий батальон. Новиков подумает, либо Женя пожилая, либо племянник совершенный молокосос.
— Вытирайтесь мохнатой простыней, — сказал Серёжа, точно не расслышав вопроса
Ему не понравилось, как Новиков разговаривал с водителем машины, сутулым красноармейцем лет сорока.
Серёжа, кипятивший на керосинке чай, сказал:
— Товарищу шофёру мы постелим здесь постель. Новиков возразил:
— Нет, он будет спать в машине, её нельзя оставлять без охраны.
Красноармеец усмехнулся:
— До Волги доехали, товарищ полковник, по воде машину не уведут.
Но Новиков сказал:
— Идите, Кореньков.
Чай Новиков пил в Серёжиной комнате. Степан Федорович, почёсывая грудь и позёвывая, сел напротив него и тоже стал пить чай; его взволновал ночной приход штаба.
Из-за двери послышался голос Жени:
— Ну как там у вас, всё в порядке? Новиков поспешно поднялся и, стоя, точно разговаривал с высоким начальником, ответил:
— Благодарю вас, Евгения Николаевна, и ещё раз простите.
